***
Первый раз, когда Питера настигло это наваждение, он сидел за кухонным столом и тоже допивал чай. То утро выдалось на удивление тихим. Ни шума машин, ни гула проводов на близлежащей высоковольтной станции, ни приглушенного гама толпы спешащих на работу людей, автобусы привычно не сигналили, а местные попрошайки и пьяницы не кляли на чем свет стоит: одни собратьев по рулю, другие — «жлобов, не подающих умирающему от тяжкой хвори». Поначалу Питер и не обратил внимания на отсутствие привычного для уха гвалта. Как раз наоборот, обрадовался возможности посидеть в сонном безмятежии мира. Часы пробили семь, и тут… Питер будто выпал из реальности. Отключился, рухнул в темноту. Свет, взорвавшись искрами, больно ударил по глазам и померк. Чашка выпала из рук и, разбившись о пол, десятком осколков разлетелась во все стороны. Питер пришел в себя уже на подходе к городу. Покачнулся и, тяжело дыша, упал на колени. Как его только никто не сбил по пути? И кстати, почему? В общей давке людей и машин это бы вряд ли кто-то заметил — не насмерть и ладно. Питер ощупал лицо, закатал рукава — нигде ни синяка, только один старый желто-серый — уже заживающий; спина не болела, ноги тоже. Как же так вышло, что он прошел добрых полмили и даже этого не помнил? На отравление нечего было и грешить — он не успел позавтракать, только чая глотнул; со спиртным Питер вообще не дружил, чем заслужил от отца прозвище «пустомальчик». Его же стараниями оно приклеилось к Питеру намертво, и не отлипло даже когда он же перестал быть мальчиком, да и пить научился, хоть и не любил. Что же тогда? Занятый выяснением причин своего недомогания, Питер и не заметил, как подошел к городским воротам. Заперто. Заперто? Невозможно, сейчас ведь самое оживленное время: все спешат на работу, машинам нужно успеть разгрузить товар, торговцам — его принять, собакам — пролаяться на всех и каждого. Но вместо этого город встречал его Тишиной. И впервые за день Питер начисто забыл о себе. Такой тишины просто не может быть. Брайтсфилд — довольно большой город, нынче — будний день… «Почему настолько тихо?!» — хотел было закричать Питер, но не смог выдавить из себя ни звука. Внутри шевельнулась и тут же застыла какая-то иррациональная горечь, отдающая полынью, стала чем-то твердым — ни выкашлять, ни проглотить. Когда рука Питера коснулась калитки привратника, которую никогда не закрывали, пальцы его дрожали. Ощущение какой-то полной, тотальной неправильности происходящего вокруг холодными цепкими когтями схватило за горло, не давая вдохнуть полной грудью. Город казался вымершим. Хоть предутренний туман уже ушел, солнце еще не успело отогреть пораженные им улицы. Висела полная, неестественная и оттого столь пугающая тишина. Из открытых окон не доносилось ни надрывного визга давно вскипевшего чайника, ни звона посуды, ни обрывков разговоров. Предчувствие беды, оформившееся было в подступающий к горлу приступ паники, взорвалось в груди горячей шрапнелью, как только Питер завернул за угол, ступая на более широкую улицу, чем тот узкий грязный переулок, через который он вошел в город. Повсюду лежали люди, больше походящие на ходу брошенных марионеток, чей хозяин сорвался с места в огромной спешке. Питер почему-то вспомнил, как однажды отец потащил его на показательный сеанс гипноза, что давал какой-то заезжий шарлатан. Маленький Питер тогда чуть ли не с открытым ртом во все глаза следил за странными и немного пугающими движениями усатого старикана, изредка переводя взгляд на объект его манипуляций — молодую женщину в поношенном платье. Очевидно, той заплатили, чтобы она поднялась на сцену: в ее темно-карих глазах плескался настоящий живой ужас, бился и метался, как спятивший в клетке зверь. Руки гипнотизера порхали перед ее лицом, часы на тонкой цепочке раскачивались из стороны в сторону, а голос оплетал девушку десятками слов на незнакомом языке, точно шелковым коконом. Едва плут, обернувшись к толпе, хитро подмигнул и замолчал, как его подопытная тотчас же упала. Неграциозно, некрасиво — не как актриса; она завалилась на бок, словно тряпичная кукла, и грохнулась на грубо сколоченные доски, оцарапав висок. Питер хотел броситься к ней, он дергал отца за рукав пиджака, призывая обратить на него внимание, но тот лишь грубо оттолкнул сына и процедил: «Не мешай мне наслаждаться представлением, я деньги заплатил». А потом и вовсе схватил его на шиворот и без какого-либо выражения прошептал: «Не смей позорить меня, стой смирно». Представление закончилось, занавес — верней, его рваное подобие — опустился, а девушка так и осталась лежать на сцене. Питер не знал, что же сталось с ней, всей своей чистой детской душой понадеявшись: то был лишь глупый, несмешной фарс. Теперь, двадцать лет спустя, он стоял у подмостков более масштабной сцены, со все нарастающим ужасом глядя на раскинувшийся пред ним город, полный мертвецов. Скорбная тишина, перемежавшаяся лишь редким шелестом разбросанных по тротуарам газет, неожиданно начала обрушиваться на него, как подорванное здание. Питера повело, и он бы упал, если бы не стукнулся плечом об угол дома. Легкие обожгло как огнем, перед глазами заплясали черные «мушки». Он не знал, сколько простоял вот так, подпирая взмокшей от пота спиной горячую стену кирпичного дома. Минуту? Две? Час? Вечность? Постепенно в голове прояснилось, хотя внутри все продолжало дрожать и вибрировать. И тогда Питер увидел Бена. Они дружили еще со средней школы, а по вечерам, вырвавшись на свободу, сбегали к реке и строили на дубе шалаш. Дерево росло у самой кромки воды и казалось настоящим ветераном-исполином, его корни, верно, проросли уже к самому центру земли, ему были нипочем ни течение, ни ветра, ни, казалось, само время. Бен часто хвастался — простодушно и беззлобно, — что спас великана-долгожителя от топора отца. Отец Бена, такой непохожий на родителя Питера, вовсе не хотел сделать сыну назло, просто, когда тот свалился с одной из довольно высоких веток и сломал ногу, мистера Саймонса обуял праведный гнев. И не смея обрушить его на плечи захворавшего сына, он пригрозился «срубить, мать его, под корень» ни в чем не повинный дуб. Но Бен не дал. Повзрослев, они все так же ходили на реку, теперь порыбачить. Последний раз — всего неделю назад. Бен лежал на спине, раскинув руки. Питер мысленно возблагодарил бога, тотчас, впрочем, устыдившись подобной «благодарности», что глаза Бена были закрыты. Оцепенело и заторможенно, точно больной или старик, Питер опустился на одно колено и, выдохнув, коснулся шеи Бена. Того места, где обычно прощупывался пульс. Пальцы обожгло холодом, и Питер отпрянул, задохнувшись на миг. Мертв. И уже давно — возможно, всю ночь. С трудом заставив себя оторвать взгляд от тела, Питер поднялся. Ноги предательски подкашивались. Питер подходил ко все новым телам и уже машинальным движением давил пальцами на шею. И ни разу его собственному сердцу не довелось забиться в радостном облегчении.***
Вечером — как только город соизволил его выпустить, — едва добравшись до дома, Питер долго, с исступлением тер свои дрожащие пальцы губкой, слабо надеясь уничтожить то холодно-липкое ощущение от прикосновений к мертвецам. Голова гудела и совсем не желала ни задавать вопросы, ни хоть пытаться на них ответить. Питер вытащил из погреба бутыль домашней клюквенной наливки, к которой еще утром и не помышлял притрагиваться, и сделал два больших глотка. А потом еще несколько. И еще. Он пил до тех пор, пока голодный желудок, который буквально опалило высокоградусным пойлом, не возмутился и не выдал всю эту бурду обратно. Не раздеваясь, Питер рухнул на постель и, даже не успев накрыться, провалился в муторный, тяжелый сон, больше похожий на забытье.***
Наутро все повторилось, с той только разницей, что Питер пришел в себя, лишь когда взялся рукой за привратницкую калитку. Его окружал теплый солнечный день, за спиной вилось старое шоссе, над которым ветер привычно гонял пыль. Питер оторопело глядел сквозь облупившиеся прутья решетки и еще долго не мог заставить себя сделать шаг вперед. Ночью стукнули заморозки, такие нетипичные для лета, но они сослужили благую службу. Если можно так выразиться. Тела окоченели. Все еще уповая обнаружить хоть кого-то живого, Питер начал пробираться вглубь города, заходил в дома, заглядывал в закоулки, дергал двери подвалов. И везде находил лишь одно. Окружающий мир, опаленный безмолвием, все больше походил на кошмар, что вырвался наружу. Как такое могло произойти? Как?! Что же случилось? Когда? Ответ на последний вопрос напрашивался сам собой: ночью. Той ночью. Намедни. Отец и Лив остались на работе: им поступил какой-то крупный заказ, или же они готовились к предстоящей проверке — у Питера все смешалось в голове. Мысль о сестре, Оливии, Лив, Ливер (как он называл ее в детстве, и она никогда не обижалась на это нелепое и дурацкое прозвище, зная, что он не со зла), вмиг наполнила все его существо сухим опустошающим холодом. Щека болезненно дернулась. Она все еще где-то тут, в городе. Скорей всего, на заводе — Питер непроизвольно бросил умоляющий взгляд на запад, там, в четырех кварталах от того места, где он стоял в эту самую минуту, прорезали низко-плетущиеся облака три высоких трубы. Питер клял свою трусость, пил, в надежде обрести хоть толику фальшивой храбрости, но не мог себя заставить пойти туда. Просто не мог. Как и не отважился он ступить ни на школьный двор, ни на территорию больницы. Обливаясь холодным потом и сгорая от стыда за себя, он всякий раз поворачивал на полдороге. Он каждый день говорил себе: «Завтра», и всякий раз его малодушие удерживало над ним власть.***
И лишь дома все оставалось по-прежнему. Все, включая тишину. Как только Питер, едва передвигая ноги, замечал очертания коттеджа, словно выплывающего из стылой тьмы призрака, он с усилием принимался вглядываться вдаль, не переставая тешить себя безумной надеждой увидеть на крыльце или в окне знакомые силуэты. Хотя бы один. Хотя бы неизвестный. Но принадлежащий живому. Тщетно. Он входил в дом, отмывал руки, готовил себе суп, тушил овощи, иногда даже варил кофе. Ежевечерне заводил часы. Включал проигрыватель — громко, насколько мог, и часами сидел без движения, пытаясь хоть на несколько минут изгнать из головы открывшиеся пред ним ужасы. Без аппетита ел и ложился спать. Семейные фотографии на каминной полке покрылись тонким слоем пыли, но Питер не подходил к ним. Ведь тогда ему бы пришлось взглянуть — как иначе? — в лица отца и Лив. А он, как последний трус, увиливал от этого. Ненавидел себя, но…***
Очередное утро принесло вместе с собой дожди, и Питер понял, что откладывать неизбежное более нельзя. Он должен. Ему придется. «А может, я уже перегорел? — спросил он у своего отражения. — Я видел столько, что, кажется, мне уже не хочется лечь рядом с ними и умереть. Это ли означает "перегореть"?» Отражение ответило ему лишь усталой горькой усмешкой. Блики летнего закатного солнца, мелькавшего меж облаков, играли на поверхности луж, отражаясь в них кроваво-рыжим золотом. Питер шел к заводу. Шел на подкашивающихся ногах. Но все-таки шел. Ворота оказались распахнутыми настежь, точно приглашая его, и Питер беспрепятственно ступил на землю того, что через несколько лет могло бы перейти в его собственность. Несмотря на протесты отца. Ну как же — не умнице-дочери, а недотепе-сыну. По праву наследного старшинства. Ступени, ведущие в офис бухгалтера, стонали и прогибались, грозясь треснуть и обрушиться вниз, унося за собой и Питера. Если бы такое произошло на самом деле, Питер бы, вероятно, не возражал. Хотя там не та высота, чтобы убиться, только покалечиться. Он толкнул дверь, и та сразу же поддалась, открылась внутрь, явив именно ту жуткую картину, которую Питер так боялся увидеть. Лив — его Лив! Ливер! Сестренку! — лежащую перед своим столом. Судьба более не желала щадить Питера: остекленевший взгляд Лив был прикован к потолку. В бледно-серых глазах застыли непонимание, удивление и еще… страх. Отчаяние вдруг непереносимой горечью наполнило его, грозясь перелиться через край. Питер упал на колени и прямо так — на четвереньках — дополз до сестры. В ребрах закололо. И он впервые за все это время разрыдался, хоть и не должен был. Он же мужчина, отец бы брезгливо сморщился, увидев, какая его сын тряпка. Но разве мужское сердце не имеет право на скорбь?.. Он простится с ней по-человечески, она не заслужила вот так лежать тут. А кто заслужил? Но похоронить всех Питер не осилит. Или осилит? Однако он не желал сейчас об этом думать, он хотел сидеть там, рядом с ней, и говорить. Обо всем том, что уже не имело никакого значения: о дожде и ночной молнии, о пересоленном супе, о старом лото, что он нашел на чердаке. Он не просил ее ответить, не ждал этого, он не тряс ее за плечо, не пытался поднять, но, роняя на лицо Лив горячие слезы, Питер не мог отделаться от едва теплящейся в нем абсурдной и несбыточной надежды, что вот сейчас — через минуту или чуть позже — ресницы ее дрогнут, а взгляд обратится на него. Осоловелый, невыразительный, как у только что проснувшегося человека, но живой.***
Ночью пришла новая гроза. А вместе с ней и жар. Боль выла у Питера в голове взбесившимся от голода волком. Разворошив и рассыпав аптечку, он проглотил целую кучу обезболивающих и горсть таблеток аспирина и, дрожа, медленно опустился на кровать. Ему даже удалось заснуть, да только… лица, множество лиц тех, кого он любил и потерял в одночасье, возникали перед его мысленным взором, накладывались друг на друга, рябя, звали его, что-то шептали и не желали умолкать. Мысль: «Это моя вина» — раскалывалась о дикий хохот и вой ветра, заставляя пылающее тело извиваться и исступленно молотить руками о постель. Ночь осыпалась прахом мертвых воспоминаний, а вместе с ней ушла и лихорадка. Утром Питер проснулся совершенно разбитым. Хоть организм и подчинился медицине, хворь еще не покинула его, отзываясь ломотой в висках. Хватаясь за все, что попадалось под руку, Питер доковылял до раковины, умылся, поставил чайник. Часы у него за спиной пробили полдень. Как так, почему он все еще дома, отчего не там? Ветер до сих пор не стих, но тени за окном исчезли, а это означало лишь одно — и правда, уже первый час дня. Необходимо разобраться во всем. Ему нужно понять. И то самое шестое чувство, которое он никогда не желал признавать, отчаянно вопило: корень всех зол на заводе. А может, это была не интуиция, а последнее звено в цепи далеких подсознательных рассуждений. Никакой вирус — или другая болячка — не способен буквально выкосить целый город за каких-то несколько десятков минут. Питер принялся считать, а когда закончил, то еще долго сидел за столом, обхватив руками ноющую голову. Как же он раньше не догадался? Все ведь так прозрачно очевидно! Цикл его «затмений» повторялся, замыкаясь в себе, через пять дней, давая ему передышку почти в двое суток. Рабочая неделя. Значит, интуиция его не подвела. — Папа, что ты натворил? — пробормотал Питер, и собственный голос показался ему чужим. Сколько еще ему потребуется времени, чтобы начать разговаривать самому с собой? Когда он начнет вести односторонние диалоги с часами или с теми запыленными фотографиями? Или, быть может, он выберет для этой цели чайник? И… как скоро они начнут ему отвечать? Разумеется, только в его голове. Будет ли он различать их интонации и тембры, станет ли спорить? Желать спокойной ночи? Будто приливная волна, Питера окатило ощущение абсолютной нелепости происходящего. И на один короткий миг он почувствовал весь непередаваемый кошмар своего одиночества, холод, покинутость, открывшиеся ему в непреложной ультимативной ясности. Вся его «жизнь» теперь казалась Питеру одним чудовищным издевательством. Он «законсервирован» здесь, как те люди там, в городе? — Почему? За что? Что мне сделать? Как исправить? — допытывался Питер у пустоты. Ответом ему ожидаемо стало молчание — безжалостное, непроницаемое, равнодушное, как камень. Питер покосился на старые дедовские часы, и его губы дрогнули в бледном подобии улыбки. Нет, он не станет разговаривать с ними. Не сегодня.***
Несколькими днями позднее, когда Питер возвращался домой, он услышал, как из его коттеджа доносятся звуки… оживленной ссоры. Первые несколько минут он просто не поверил своим ушам. Один голос — низкий и как будто глухой — без сомнения, принадлежал молодому мужчине, другой же — бархатистый и звонкий — девушке: — Ей, ты чего себе позволяешь?! Не лазь тут нигде. Вот вернется хозяин, да пристрелит нас, не разбираясь! — кричал парень. — Да где ж он, хозяин-то? Если бы он был, так давно бы уже вернулся! А я есть хочу, — последовал лаконичный ответ. — Вот и давай подождем! — Дэн, по дороге сюда мы не встретили ни единого человека, с чего ты вообще решил… — С того! — перебил голодающую строгий цербер. — Не похоже, что тут… ну, ты понимаешь… здесь кто-то живет. Хорошее, блин, знакомство выйдет. — Если бы ты не был моим братцем, я бы уже давно... — Что бы ты давно? Вырвалась вперед, как скаковая лошадь? Вот насмешила. И чего, блукала бы в одиночку? Сэм, ты даже водить не умеешь, — скороговоркой парировал тот, кого назвали Дэном. Питер стоял у крыльца, прислушиваясь. Те двое не могли видеть его, замершего в темноте, а он отчего-то не спешил показываться. Он хотел было повернуть назад, но в следующее мгновение нечто проступило сквозь иссушающую его горечь, что-то сильное и забытое. Он не один. Не один живой, оставшийся в этом распадающемся на части мире! Щемящая радость, от которой вдруг стало больно в груди, наполнила Питера до краев, вытесняя поедавшую его едкую чернь. Он взбежал по ступенькам — звук его шагов оборвал ссору на полуслове. Две пары глаз тут же обратились на него. Девушка, Сэм, смотрела немного испуганно, верно, от неожиданности, Дэн же глядел прямо, нисколько не смутившись. Они были молоды, вчерашние выпускники колледжа, чуть младше его самого. Сэм «очнулась» первой, инстинктивно сделала шаг к брату, точно ища защиты. — Нет-нет, не бойтесь. — Питер протянул вперед руку. — Я не хотел вас напугать. — А мы и не напугались, — возмутилась Сэм, сверкнув глазами, но от брата не отошла. — Ага, ну конечно, — насмешливо дернул плечом Дэн. — Оно и было видно. Мы не хотели врываться, — торопливо начал он, — мы не воры. — Разумеется, нет, — тотчас поспешил заверить их обрадованный Питер. — Вы заблудились? — В некотором роде, — хмыкнула Сэм сердито. — Если можно так назвать ситуацию, когда особо не знаешь, куда едешь. — Подальше отсюда, — пришел ей на помощь брат. — У нас кончился бензин, вот мы и… — он развел руками. — Мы подумали, что можем… купить — да, купить! — немного топлива. — Откуда вы? — спросил Питер, возможно, слишком громко, потому что Сэм вздрогнула. Он что, разучился разговаривать? Может, все же стоило практиковаться на часах? — Из Девяти Кленов, — выпалил Дэн. — Мы хотели добраться до Нижней Долины. Там… — он сглотнул. — Там наши родители. После этих слов в комнате стало настолько тихо, что тиканье часов будто ударило Питеру по ушам. — У меня есть бензин. И еда. Только не лучше ли вам уехать на рассвете? — мягко отозвался он и тотчас упрекнул себя в эгоистичном желании продлить их случайное знакомство. — Вы живете тут один? — вопросом на вопрос ответила Сэм, сразу же прибавив к нему еще: — И что же, немного тут нас таких проезжало? — Вы первые, — сдавленно прошептал Питер. — Послушайте, — решительно начал Дэн и вдруг остановился. — Мы ведь даже не представились. Я — Дэн, а это моя старшая сестра Саманта, Сэм. — Звучит как собачья кличка. — Она иронично изогнула бровь. — Это вовсе не так, — поспешил заверить ее Питер. — Меня зовут Питер. — Подожди-ка, — задумчиво остановил его Дэн. — Питер… Спарк? Тот кивнул. — Так это твой папаша держит в городе завод? Это он уволил наших родителей? И им пришлось отправиться в такую собачью даль, чтобы найти работу, что мы все никак не можем до них добраться. — Дэн, остынь, — вдруг пришла на помощь Питеру Саманта. — Его сын-то тут при чем? Не он же виноват, чего ты взъелся? — Я действительно не в курсе дел моего отца, — начал оправдываться тот, сильно разволновавшись. — Но, уверен… нет, — Питер вздохнул, — не уверен, что он сделал это по ошибке или был вынужден. Ничего не выйдет. Сейчас они соберутся и уедут. А часовое знакомство забыть проще, чем если бы они остались на ночь. Наверное. Питер развернулся. Скорее всего, излишне поспешно, потому как в глазах у него потемнело и ему пришлось схватиться рукой за дверной косяк. Питер едва держался на ногах от усталости и слабости, в последние дни он плохо спал и часто забывал поесть. — Так, погодите-ка, — на ходу бросил Дэн. В два больших шага он пересек комнату и, подойдя к Питеру, который все еще не мог отлепиться от своей деревянной опоры, быстро закинул его руку на плечо и довел до дивана. — Поругаться мы всегда успеем. И Сэм права: ты тут ни при чем, — миролюбиво заметил он. — Это ты так извиняешься? — задумчиво улыбнулась Саманта. — Ну, буду знать. По-моему, тебе нужно поесть, — обратилась она к Питеру, — а еще выспаться как следует. Ты выглядишь уж больно измотанным. Мы тут торчим весь день, а где пропадаешь ты? — В Брайтсфилде, — дрогнувшим голосом ответил Питер. — Что?! — хором воскликнули Дэн и Сэм, переглянувшись. — Так туда же не пробиться, — продолжил Дэн. — Мы проезжали его утром, остановились, но ворота были закрыты. Намертво. — Ну да, — подтвердила Сэм, внимательно гладя в лицо Питеру. — Мы орали так, что думали, нас выпихнут оттуда поганой метлой. Но никто к нам не вышел. Это так странно, — обронила она тихо. — Неужели… там тоже никого нет? — Тоже? — повторил Питер, похолодев. Да разве тот город — не единственный? Неужели есть еще такие поселения, переполненные мертвецами? — Да. Мы проехали мимо Каменного Ручья. Уже, конечно, начало светать, но не настолько, чтобы обойтись хотя бы без одной включенной лампы, а там мы не заметили ни одного освещенного окна. Им что, не нужно на работу? Ну, там детей в школу спихнуть?.. Не выходной же. Ладно. — Весь вид Сэм говорил о том, что она приняла решение. — Если ты можешь войти в Брайтсфилд, то мы завтра пойдем с то... — Нет! — в ужасе воскликнул Питер, вскакивая. — Ты нам запретишь? — ехидно поинтересовалась Саманта, оборачиваясь к Дэну и тем самым приглашая его ее поддержать. Но вместо того, чтобы поддакнуть, тот, нахмурившись, точно почувствовав что-то нехорошее, лишь очень серьезно спросил: — Почему? — Там. — Питер облизнул пересохшие губы и отвел взгляд. — Там нет живых. Глаза Сэм расширились, и она молча опустилась рядом, сложив руки на коленях. Дэн же просто кивнул, будто услышал то, что и ожидал. Черты его лица вдруг заострились, на скулах заходили желваки. — Это… это, — пришла в себя Сэм. — Чушь какая-то! Невозможно же! Дэн, ну скажи, чего ты молчишь? — Я вышел из машины в Каменном ручье, — начал он, придвинув к дивану стул и сев на него верхом. — Ты спала. Я думал попросить еды и воды, стучал во все дома, но никто не открыл, никто же сквозь дверь не обложил меня крепким словцом. Я бы понял. — Дэн виновато взглянул на Питера. — Правда. Ну, сам посуди: ранее утро, а тут к тебе ломится какой-то мужик, тарабанит в дверь. Питер молчал, все еще не в состоянии справиться с обрушившейся на него информацией. Голова налилась свинцом, быстро угнездившимся где-то в области затылка. Дэн говорил спокойно, даже отстраненно, но в этой его отчужденности Питер безошибочно уловил страх. Парализующий и глухой. Такой похожий на его собственный. Он хотел бы их успокоить, очень хотел, но не мог. — Так вот. — Дэн потер руками лицо. — Я… в общем, одна из дверей оказалась не заперта, и я вошел. — Он перевел дыхание, и когда продолжил, голос его заметно охрип. — Сначала подумал, что они спят, но… невозможно же спать настолько крепко? — Дэн посмотрел на Питера, точно ждал, что тот опровергнет его слова и тем самым снимет с плеч тяжесть навалившегося на него знания. Но Питер молчал. — Почему ты ничего не сказал мне? — Саманта подняла на брата глаза, полные слез. — Почему. Ты. Ничего. Не. Сказал. Мне? — чуть ли не по слогам повторила она. — А я всю дорогу гадала, что с тобой не так. — Старшая сестра должна все знать? — неуклюже пошутил Дэн, но никто не рассмеялся. — Он хотел тебя оградить, — вмешался Питер. — Свою сестру я вот не смог спасти. — Жгучее чувство сильнейшей вины разлилось по венам черным ядом, выбивая из легких воздух. — Я знаю, чем он руководствовался, — после продолжительной паузы обессиленно проронила она, повернувшись не к Дэну — к Питеру. И в ее глазах, обращенных сейчас на него, плескалось столько тоски, нежности и понимания, и еще чего-то такого, что Питер не смог распознать. По крайней мере, настолько, чтобы подобрать правильное слово. Он с трудом подавил в себе острое желание податься к ней и обнять, шепча столь пошлое «все будет хорошо». Будет ли? Для них, если — или, скорее всего, когда — они уедут, да. Даже если ребята не отыщут родителей, общее горе только сплотит их, они найдут утешение друг в друге, поддержат, подставят плечо. Для него же ничего уже не может быть хорошо. И это данность, которую всего лишь нужно принять. Всего лишь. Мысль о том, что он не спас Оливию — не смог, не почувствовал вовремя неладное, не ворвался, не пришел — выбила почву из-под ног Питера. Голова, отравленная ядом вины, взорвалась болью. Настолько сильной и внезапной, что Питера затошнило. На него словно накинули мешок: голоса стали затухать, превращаясь в неразборчивый монотонный шум, перед глазами поплыло. — Тебе надо есть и отдыхать! — услышал он, едва разлепив глаза. Саманта, склонившись над ним, приложила ко лбу холодный компресс. — Ты совсем с ума сошел, больным мотаться в город и проводить там дни напролет? К ним присоединиться хочешь? — добавила она строго, но тут же осеклась: — Прости. — Я не хочу видеть Брайтсфилд, — печально возразил Питер, сделав попытку подтянуться на руках, надеясь сесть, но Сэм ему не дала, легонько толкнув в грудь. — Тогда я вообще ничего не понимаю. — Она потерла лоб и неодобрительно покачала головой. Питер озадаченно нахмурился: то ли ее неодобрение относится к его попытке встать, то ли к тому, что Сэм попросту не нравится, когда она чего-то не понимает. Гадать он не стал. — Я не могу не ходить туда, — выдохнул Питер и продолжил начисто лишенным эмоций голосом: — Хотел бы, но что бы я ни делал, каждый раз я оказываюсь уже на подступах к городу. Я как будто отключаюсь, и ноги сами приводят меня туда. Первые дни было очень страшно, — улыбнулся он натянуто. — А потом, можно подумать, перестало пугать, — откликнулся Дэн, и его тон не допускал ни единой вопросительной интонации. — Ты прав. — Ну, хорошо-хорошо. — Саманта замахала руками, призывая послушать наконец ее. — Но почему ты не уехал? Пришел бы назад… оттуда. — Она опасливо покосилась в окно. — Собрался, сел бы в машину, вдавил газ. Я понимаю, что ехать всю ночь тяжело, но отчего бы не попробовать? — Думаешь, я не пробовал?! — Теперь голос Питера дрожал, как провод под напряжением. — Я сделал это на второй день. Машина сначала заглохла милях в трех отсюда, а потом я, видимо, уснул, и свалился в кювет, ветка что-то пробила в капоте. Так нет! На следующий день я повторил свой побег — на этот раз пешком. А к семи утра обнаружил, что стою у ворот Брайтсфилда. Он не пускает меня! Он не даст мне уйти! — Но почему? — воскликнул Дэн, стукнув кулаком по столу. — Если бы я знал… — Так, мальчики! — Саманта поднялась с дивана, на котором лежал Питер. Он еще подумал, тот и без того узкий, как она только смогла примоститься. — Тебе, — Сэм указала на Питера, — нужно поспать. А тебе, — ее взгляд врезался в брата, — все тут убрать. Завтра я притворюсь тенью и пойду за тобой, Питер. И не смей даже начинать возражать, я — большая девочка! — Сэм, — ухмыльнулся Дэн, — так завтра ж вроде праздник, День Флага. — И-и-и? — не поняла она. — По выходным она не работает, — счастливо и шумно выдохнул Питер, откидываясь на подушку. — Что не работает? — Расплата. — Какая еще расплата? — За грехи отцов.***
День Флага стал для Питера настоящим, а не лишь календарным праздником. Он проспал до двух, а когда спустился вниз, на плите его ждал нормальный вкусный обед. Сэм и Дэн пребывали в постоянном процессе обмена колкостями, но, казалось, это не причиняло неудобств ни одному из них. Они с Лив тоже часто беззлобно поддевали друг друга, доходило даже до швыряния подушками. Но только когда отца не было дома. — А тебе никогда не казалось странным, что ты — единственный, кто остался в живых? — Опрокинувшись в воспоминания, Питер и не заметил, как она села рядом, пододвинув ему щедрый кусок пирога. — Ладно бы взрыв, тогда все можно объяснить тем, что ты был далеко, но так?.. — Казалось, — согласился Питер. — На самом деле я не перестаю об этом думать. — Если люди в городе похожи на тех, что видел я. — Дэн присоединился к ним за столом и, подперев кулаком подбородок, уставился на стакан. — Тогда… они выглядели так, будто их отравили. Но не в смысле едой или водой, а каким-то газом. Или парами. Причем настолько высококонцентрированными, что смерть наступила за считанные минуты. — Вот оно, высшее техническое образование, — пожаловалась Сэм. — Он у нас умник, но я его все равно люблю. Но да шутки в сторону. — Она провела ладонями по столу, будто разглаживая несуществующую скатерть, и Питер заметил, как подрагивают кончики ее пальцев. — Если это газ, тогда давайте хорошенько подумаем, как он мог распространиться над Брайтсфилдом. Мы не ведем военные действия, на нас никто не нападает. Не могли же его ввезти в город, скажем, в фургоне. Да и зачем? Она переводила взгляд с Дэна на Питера и обратно, ее брови взлетели вверх, она приглашала — нет, она требовала, — чтобы они подхватили нить ее рассуждений. — Могли. — Питер не менее пяти минут пытался разлепить пересохшие губы и произнести одно-единственное слово. — Что ты несешь?! — пришла в негодование Сэм. — Кто же будет ввозить в город отравляющий газ? — Правда, Пит, — разделил мнение сестры Дэн. — Это уже чересчур… нереально. Все недостающие пазлы головоломки вдруг сложились в цельную картину. Все, о чем он, не преставая, думал бессонными ночами, предстало пред ним в ужасающей прозрачной ясности, зазвучав в голове парализующе-громкой сиреной. Этот вой вытеснил все остальные думы, страхи и сомнения, все никак не желая уняться; и что-то внутри Питера зарезонировало, откликнулось на него, как на повелительно-манящий зов. Он уронил голову на стол. — Да что?! — Сэм стала трясти его за плечо. — Что ты понял? Что значит «могли»? Кто мог? — Мой отец. — Питер с трудом поднял голову, избегая смотреть на собеседников. — У него на Пятой Кленовой улице завод. И с его связями не сложно заказать и провезти в Брайтсфилд все, что угодно. В свое время никто даже и представить не мог, что отцу удастся построить его в черте города, но… — Он все купил, — правильно понял Питера Дэн. — И никто ничего не смог поделать. Народ погавкал, мол, как это — мусороперерабатывающий завод в самом Брайтсфилде, но постепенно все заткнулись. Наверняка он прикрылся речами о рабочих местах. — Все так и было. — Тогда. — Дэн поднялся. — Все ответы находятся там. Завтра я пойду с тобой. А ты. — Он ткнул указательным пальцем в Сэм. — Останешься тут. — Обойдешься! — В ее глазах вспыхнул гнев. — Ты свяжешь меня, что ли? — холодно осведомилась она. — Если придется, — кивнул Дэн со всей серьезностью. — А если с вами там что-то случится? Я останусь одна? — Она беззвучно заплакала. Питер понимал ее, как никто другой, но он также не мог спорить с Дэном, потому что он сам бы поступил так же. А однозначно-правильного решения попросту не существовало. Им все равно придется остановиться на одном из двух зол. И как же выбрать меньшее? Да и какое из них — меньшее? — Наверное, — начал Питер, беря ответственность на себя, — нам лучше держаться вместе. — Спасибо, — Сэм обрадованно встрепенулась, будто он снял с нее оковы, а не, наоборот, защелкнул их, только не на батарее, а на собственном запястье. — Я буду готова. — К такому нельзя подготовиться. Но я бы хотел попросить… мне нужно оказаться завтра там одному. — Питер старательно подбирал слова: только бы не обидеть их недоверием. — Зачем? — изумленно воскликнула Сэм, наклонив голову к плечу и прищурившись. — Я постараюсь… — Он поморщился, точно от зубной боли. — Проложить маршрут для нас так, чтобы… — Мы не наткнулись на трупы? — вновь попал в точку Дэн. — И как ты это сделаешь? Только не говори, что… — Он поперхнулся водой, которую пил большими глотками. — Незачем, Пит, незачем. Я уже видел. — Ты — да, а она — нет, — полушепотом объяснил Питер и кивнул в сторону Саманты. — Увидеть мертвую семью — страшно, но целые улицы — поверь мне, Дэн, я даже подумал, что тронулся умом. Благодарность, осветившая лицо Дэна, заставила Питера отвести взгляд: он почувствовал себя очень неловко — очевидно, с непривычки. — Не надо делать из меня мисс с зонтиком и собачкой в корзинке! — капризным тоном заявила Сэм, однако ее глаза смотрели на Питера с тревогой и волнением. — Никто так не считает. — Он смахнул невидимую соринку с ее плеча. — Но позволь мне.***
Питер работал, не разгибая спины. Не давая себе ни минуты отдыха. Не разрешая даже присесть. Ему потребовалось не более четверти часа, чтобы просчитать, какими улицами он завтра проведет Дэна и Сэм. Затем же началась во всех смыслах самая тяжелая часть его задумки. Он аккуратно поднимал тела, заносил в дома, задергивал шторы и запирал двери. Монотонный изнурительный труд. И главное — не дать себе остановиться и задуматься, что же он делает. Однако когда Питер, управившись, почти упал на скамейку, расположенную в окружении фиалковых клумб, его руки тряслись так, что подкурить у него вышло попытки с пятой. Сердце, казалось, билось прямо о ключицы. Приканчивая вторую сигарету, он поймал себя на мысли, показавшейся Питеру смешной: будто ничего не случилось, все хорошо, обычный город, просто еще очень рано и на улицах пока никого нет. На обратном пути Питер свернул к реке. Он проторчал в воде около часа, однако так и не смог избавиться от тошнотворного ощущения близости смерти.***
На следующее утро Брайтсфилд встретил трех гостей распахнутой настежь калиткой. Это подобие раззявленной пасти неведомого монстра заставило Питера горько пожалеть о своем решении. Готовый упрашивать и умолять, он повернулся к Дэну и Саманте, но те, точно прочтя его мысли, не дали ему даже начать. — Не бери на себя слишком много, Пит, — покачал головой Дэн. — Нас никто не тащит туда силой. А если газ все еще в городе… ну мало ли, может, это ты резистентный, так при первых подозрениях мы уберемся оттуда и будем ждать тебя здесь. Идет? Питер вздрогнул. Как же он не подумал?! Вот уж действительно пустомальчик, все верно, нечего было обижаться на отца. Тьма, тревожная, колючая, вновь разлилась в нем, царапая легкие изнутри. — Не идет, — ответил он. — Передумайте, прошу, передумайте. — Уже поздно, — заверила его Саманта, одарив долгим взглядом, полным света и участия. Дэн, стоявший позади Питера, молчал. И Питер почувствовал непонятно откуда взявшуюся тревогу, но с каким-то доселе неведомым ему оттенком щемящей нежности. Он обернулся: Дэн, не моргая, смотрел на сестру, будто читал в ее глазах что-то, предназначенное лишь ему одному. А потом, печально усмехнувшись, первым вошел в Брайтсфилд.***
Над городом нависло предгрозовое небо, исцарапанное ветками раньше времени облетевших каштанов. Легкий ветер, скользя по плечам, мягкими бинтами пеленал их панику — одну на всех. Питер провел их самым коротким путем, старательно избегая крупных улиц. Больше всего он боялся не вновь войти на завод и не мертвецов с открытыми глазами, а тихих слез Саманты. Слез, в которых повинен только лишь он. Она нагнала Питера у самого входа на завод, несмело вложила свою ладонь в его, и он изумился: какая хрупкая и горячая у нее рука. Они прошли сквозь все здание, не останавливаясь, не озираясь по сторонам. В тишине теперь безлюдных коридоров, перебивая друг друга, шептались и вздыхали сквозняки. На грязных подоконниках лежали лоскуты блеклого света. Питер потянул на себя ручку двери с надписью «Директор. Август Джед Спарк» и вошел внутрь. Он уже был здесь неделей ранее, теперь помещение пустовало, и его друзья не столкнутся нос к носу с мертвецом. Слава богу. Дэн, недолго думая, зашагал к битком набитой бумагами и бухгалтерскими книгами этажерке. Прошелся пальцами по корешкам, подцепил было один, но тут же переключился на другой и скользил по ним, пока не дошел до правого края шкафа. Наверное, документы сложены по годам, догадался Питер. Он и сам пробовал рыться в этих кипах, но не знал, что искать, и быстро покидал отцовский офис. Дэн же доставал папки, аккуратно развязывал, перебирал листы, хмурился, кривил губы. Один толстый скоросшиватель привлек его внимание больше остальных. Дэн уселся на крутящийся стул, разложил перед собой все содержимое и углубился в чтение. Сэм с Питером поначалу вились вокруг него, но тот отогнал их от себя под предлогом, что они загораживают ему свет. Время текло вязкой смолой, стрелки едва двигались, Сэм и вовсе отошла к окну, оставив Питера. Он долго не решался подойти к ней, но кожей ощущал ее ужас и боль, которые она ни разу не позволила себе продемонстрировать. Он по-белому завидовал и искренне восхищался ее смелостью и неожиданным, но таким уместным самообладанием. — Ну что? — наконец-то подал голос Дэн. — Готовы услышать то, что я нарыл? Твой папаша, Пит, тот еще подонок. На ватных ногах Питер подошел к столу и, держась за него, тяжело опустился на стул. Его самые чудовищные подозрения грозили оправдаться. Сэм не двинулась с места. — Мистер Спарк оказался не только нечистоплотным коммерсантом, идущим по головам, но еще и редкостной мразью. Судя по этим бумагам. — Дэн жестом указал на разбросанные перед ним листы. — Они экономили, ох как экономили. Берегли каждую монетку, не только увольняли рабочих за мельчайшее нарушение, но еще и заказывали сомнительного рода материалы для оборудования, в частности, для сжигающих машин. — Он перевел дыхание, заложил карандаш за ухо и продолжил: — И они не справлялись. Завод оказался недостаточно большим, чтобы переработать весь поступивший в его закрома мусор. Да тут такие объемы, что нужно два предприятия! Но нет, это же означало необходимость вернуть денежки, на что он пойти никак не мог. И тогда твой отец подбил главного бухгалтера оформить купленные баллоны с газом… — Дэн провел рукой перед своим лицом, как бы отмахиваясь. — Не буду умничать, зачитывая труднопроизносимые названия… в общем, в гроссбухах газ значится под видом угля. Все бы было шито-крыто, если бы не маленькая пояснительная записка от поставщика. Наверное, он просто не успел ее уничтожить. — Зачем нужен этот газ? — бросила Сэм. — Для того чтобы значительно увеличить скорость сжигания отходов. И теперь самое важное: в скором времени к ним должна была нагрянуть проверка. Такая, которую нельзя подкупить. — Дэн выцепил из общей кипы одну сложенную вчетверо бумажку и потряс ею в воздухе. — Вот, его предупредили. Если бы проверяющие заподозрили, или, чего доброго, нашли тот «уголь» или заполненные мусором хранилища, они бы безоговорочно закрыли завод, а директора вместе с бухгалтером посадили. — Почему вместе с бухгалтером? — сорвавшимся голосом прохрипел Питер. Он стиснул подлокотники стула с такой силой, что побелели костяшки пальцев. По виску покатилась капля пота. Саманта — Питер слышал, как она подошла к нему, остановившись позади, — затаила дыхание. — Да потому что они провернули это вместе, — заверил его Дэн. — Главный бухгалтер или полный идиот, или он был в курсе всего, но разукрасил накладные и другие документы так, что не придерешься. А значит, они оба виноваты одинаково. Как по мне, я бы хотел думать, что он идиот. — Дэн прикусил губу. — Нет, не идиот. И не «он», а «она». Питер уже ничего не чувствовал. Верно, наконец «перегорел»? Его как будто выскребли изнутри, оставив только бесполезную оболочку. — Она? — пробился в его сознание голос Сэм. — Главным бухгалтером отца была моя сестра Оливия. Сэм тихо застонала. — Предположу, что выброс газа произошел ночью или уже на рассвете, — продолжал меж тем Дэн, теребя мочку уха. — Оборудование просто не справилось. А часть облака ветром отнесло к Каменному Ручью. Все выяснилось, а теперь пошли отсюда. — Дэн наскоро собрал бумаги и сложил в папку, но не стал относить ее обратно к шкафу, точно больше не желал к ней прикасаться. Они проходили через один из поврежденных цехов, когда Питер понял, чего хочет от него город, — расплаты. Теперь, когда он узнал правду, ему уже не уйти отсюда. Как и отцу с Лив. Брайтсфилд должен завершить свою последнюю жатву. Питер остановился. — Ты чего застрял? — дернула его за рукав Саманта. — Нам бы до заката успеть, не хотелось бы коротать ноч… — она запнулась на полуслове, и в следующий миг Питер ощутил, как ее ладони легли ему на щеки. — Т-т-ты что такого задумал, а? — Она буравила его взглядом, не позволяла ни отвернуться, ни отвести глаз. — Ответь мне! При чем тут ты?! Это они. Они, понимаешь, не ты! Ну, семейка такая, ничего не попишешь. Но ты не в ответе за их грехи. Питер не шевелился. Все, что он мог сейчас делать, — это харкать болью. Но Дэн и Сэм — и в особенности Сэм — не должны такого видеть. — Послушай, друг, — присоединился к Сэм брат. — Она во всем права. И добавить нечего. Надо убираться отсюда, мы больше ничем не можем помочь. — О, нет, мне есть что добавить, — заверила та, дрожа. — Уходите, прошу вас, уходите! — взмолился Питер, силясь отнять ее руки от своего лица. — Я провожу вас до ворот, прослежу, чтобы вы выбрались отсюда в целости и сохранности. Она отмахнулась от них обоих, упрямо мотнув головой. — Каждый раз, когда ты идешь сюда, ты отщипываешь кусок от своего сердца. Скажи, Питер, насколько тебя хватит? Или это делаешь не ты, а город, его тьма, что ты впустил внутрь? Если ты не видишь, то вижу я — она жрет тебя. Она не остановится… Что ж, — раздраженно вздохнула Сэм, — придется объяснить ей кое-то. — Саманта круто развернулась, раскинула руки, став похожей на готовую к полету птицу. Так и не извившуюся грозу унесло на юг, и закатное солнце, урывками прятавшееся за облака, растекалось по небу рыжим нимбом, подкрашенным алым. — Он ничего тебе не должен! Ничего! Слышишь ты, больной ублюдок! — яростно закричала Саманта, обращаясь к городу, она крутилась вокруг себя, высоко запрокинув голову. — Грехи еще какие-то выдумал! Согрешившие наказаны! Разве не так? Или ты бьешь всех без разбора? Ее слова, поднятые сквозняком, подхваченные и разнесенные по всем углам эхом, вспугнули примостившихся под потолком соек. И те сорвались с места — стремительно и легко, — выпорхнув в разбитые окна. — Нам пора. — Дэн, схватив их обоих за руки, стал продвигаться к выходу. Пожираемый той черной леденящей лавиной, что накрыла его с головой, Питер, застонав в голос, высвободился из довольно цепкой хватки Дэна и нетвердой походкой направился в офис Лив. Он слышал, как Дэн что-то шепнул Сэм, и их шаги синхронно стихли. Кабинет Лив теперь пустовал: Питер отдал сестре последнюю дань. Образ ее могилы — одинокой, возведенной наскоро и неумело — выплыл из окна перед его мысленным взором как корабль-призрак из тумана. Разве справедливо похоронить ее одну, оставив всех тех людей лежать с навеки открытыми глазами под равнодушным небом? Она провинилась, видит бог. Питер даже при всей своей огромной любви к Лив не мог отрицать ее вины. Но она не перестала быть самым близким его другом, а не только сестрой. Любовь никуда не делась. Он стоял на том самом месте, где еще несколько дней назад лежала она. Он видел ее глаза, обращенные в пустоту, и не мог изгнать из памяти эту чудовищную картину. — Родная, зачем? Почему ты позволила отцу уговорить тебя? Ты не могла не просчитать возможного риска? Зачем, Лив? И почему не поделилась со мной? Верно, он произнес это вслух, потому как на его плечо твердо легла рука. — Она не хотела навредить тебе. Ты же сам все понимаешь. — Сэм обняла Питера сзади, сомкнув пальцы на его груди точно замком. — Все братья и сестры одинаковы. Попрощайся с ней и прости ее. Она заплатила за свою ошибку дороже, чем собственной жизнью. Он чувствовал ее тепло, ее силу, ее нежность; он не пытался ни вырваться, ни ответить на ласку — лишь не дать волю слезам. Мужчина имеет право на скорбь, но женщина не должна видеть его жалким. — Все счета закрыты. Сохрани в памяти только хорошее и... продолжай идти. Сказать и сделать — две совершенно разные вещи, я понимаю, — продолжала Сэм, и ее горячее дыхание обжигало Питеру шею. — Но раз ты так ее любил, она просто не могла быть плохой. И прежде чем мы уйдем отсюда — да, все втроем! — ответь всего на один вопрос. Только прежде хорошенько подумай. Если бы твоя сестра знала, что авария на фабрике убьет весь город, слепила бы она те красивые отчеты? Питер не стал думать. Только не Лив, он был готов поклясться в этом своей жизнью. — Нет. — Уверен? — Да. — Хорошо. Тогда помолимся за них, поплачем и не забудем. Вы все заплатили немыслимо высокую цену, и ты в том числе. Пойдем. Оно еще долго будет болеть и кровоточить, но… я буду тебя бинтовать. Город сыпал им под ноги сухие листья, слепил отраженными от стекол искрами, подкрашивал серебром тени. Он выпустил их — лишь скрипнув петлями калитки.***
Они не стали заходить в дом, а сразу направились к машине. Пыль и гравий взвились клубами под колесами. Питер проснулся, когда часы на запястье Дэна писком оповестили о минувшем полудне. Он лежал на заднем сидении, головой на коленях Саманты, и та, задумчиво улыбаясь, наматывала на пальцы его вихры.