Глава 5
30 июня 2016 г. в 23:43
***
– Милейший, есть в этих краях хоть какая-нибудь гостиница? – Ох, сударь… гостиница-то есть, да вам в ней несподручно будет… Раймон с вялым любопытством приподнял ресницы. Что ж это за гостиница, где им будет несподручно? Может, её хозяин – главарь разбойников? По ночам в подвалах считают деньги и прячут награбленное, а постояльцев – кто побогаче – убивают и тоже прячут, чтоб никто-никто не нашёл… Мысли текли медленно, и додумать про разбойничью гостиницу мальчик не успел – она уже показалась перед путниками. Обычный такой трактир, отличавшийся от остальных, в которых они ночевали, разве что размерами. Раймон вздохнул. Да тут небось и комнат для всех не хватит! Вот тебе и «несподручно». И никаких разбойников… …– Ох, господин маршал… не признали вас, прощения просим! – кругленький румяный хозяин всплёскивал пухлыми руками и сокрушённо качал головой. – Нас-то знатные господа обходят обычно, разве что если кто один едет… Да вы не думайте, всё чин-чином, и еда, и питьё найдутся, вот только… – Любезнейший, – прервал поток хозяйских речей герцог, – нам нужно не так уж много. Ужин у вас найдётся? – Найдётся, господин маршал, как может, чтобы не нашлось?! – на круглом лице трактирщика изобразилось живейшее возмущение. – Поросёнка могу зарезать, или рагу из кролика подать, или цыпляток запечь, или… – Подашь, что хочешь, только быстро. Нам – ужин, лошадям – овса. Анхель, поможешь конюхам. – Да, соберано. Всё это повторялось уже в тысячный, наверное, раз. Раймон зевнул и перестал слушать, и так зная наперёд, что будет дальше – хозяин гостиницы примется расхваливать свои комнаты, вид из окон и перины, поклянётся в отсутствии клопов и прочих насекомых, потом все, наконец, пойдут ужинать, а его, Раймона, если повезёт, отпустят сразу спать… – …значит, постелите мальчику со мной! Раймон от неожиданности вздрогнул, проснулся и чуть не свалился с коня. До сих пор на постоялых дворах ему, как взрослому, доставались отдельные комнаты, ну, разве что пару раз со своим тюфячком к нему переселялся Хосе: «Ты уж извини, маленький дор, но они там никак не угомонятся, пьют да байки травят, а мне поспать охота… Не выгонишь?». Раймон, конечно, не выгонял – что ж такого, если человеку хочется спать, а не чесать языком, да и уютнее как-то, если рядом похрапывает кто-то большой, сильный и добрый. А сейчас соберано сказал – мальчик со мной… Может, боится, что Раймон всё-таки сбежит? Но они же договорились… Нет, глупо, ведь прошлой ночью, и позапрошлой, и до этого его никто не караулил. Похоже, он всё-таки проспал какую-то важную часть разговора. Наверное, в этой гостинице совсем мало места. В общем зале, куда набилось два десятка человек, сразу стало шумно, душно и весело. Хосе, с жалостью глянув на клюющего носом Раймона, что-то негромко сказал соберано, тот кивнул, подозвал пробегавшую мимо хорошенькую девушку в туго накрахмаленном передничке, и через пять минут перед мальчиком появилась кружка молока и здоровенный кусок ещё тёплого хлеба. Правда, принесшая еду девушка смотрела не на Раймона, а на маршала, но тот, ослепительно улыбнувшись в ответ, кажется, тут же о ней забыл. – Ешь и отправляйся спать, – велел он мальчику. – Я приду позже. – Монсеньор, может, вымыться приготовить? Сперва молодому человеку, а потом и вам? – подскочил хозяин. На лице его застыло выражение сдержанной тревожной заботы. – Так я сей минут распоряжусь. – Это было бы неплохо, – рассеянно кивнул герцог. Трактирщик закивал и испарился. А когда Раймон, допив молоко, поднялся, к нему подошла та самая девица, и, помахивая длиннющими ресницами, сообщила, что «господин Маттье велели проводить молодого господина в комнаты». Господин Маттье был, надо думать, хозяин. Мальчик, выбравшись из-за стола, пошёл за служанкой. Ему было немного неловко – уже очень явно она стреляла глазами в господина маршала, а её тон, когда она обращался к мальчику, был каким-то неприятно-фамильярным. – Молодому господину помочь? – спросила девушка, отпирая перед ним дверь комнаты. – Чего? – не понял Раймон. – Того, – хихикнула служанка, кивая в сторону отгораживающей часть комнаты ширмы. – Вымыться молодому господину помочь? У мальчика мгновенно стали горячими уши. Она что, собралась раздевать его и мыть, как младенца?! Да лучше умереть прямо на месте! – Н-не надо! Я сам! Вне поля зрения господина маршала почтительности у служаночки поубавилось – по крайней мере, хмыкнула она вполне отчётливо. Хмыкнула, оглядела мальчишку с ног до головы и вышла, оставив его наедине с горячей ванной, мочалкой и разобранной постелью. Раймон опасливо покосился на дверь, поплотнее прикрыл её, но запирать не решился, хоть и понимал, что соберано вряд ли скоро поднимется. Ужин внизу в самом разгаре, а ещё и эта девица… Ладно, пусть его! Мальчик помотал головой, отгоняя дурацкие мысли, поспешно разделся и полез мыться. Вода была горячей, и в первый момент он даже тихонько завизжал от удовольствия. Присел, обнял себя за коленки, потом потер ладошками уставшие за день ноги. Вообще-то Раймон никогда ещё не мылся совсем один. То есть не мылся вот так, по-настоящему. Летние плесканья в Рассанне и на запрудках, когда тётушка Эрика машет на него снятым передником и говорит, что такого чумазого поросёнка за стол не пустит, не в счёт. Там успеваешь и понырять, и поплавать по-лягушачьи на мелководье, и наглотаться тепловатой речной воды, и побрызгаться с другими мальчишками... А когда всерьёз, зимой, в корыте или в бане – тут всегда кто-то помогал. Сначала тётушка Эрика, а потом, когда он подрос, – дядюшка Клаус. Ладно, ничего, управится и сам, не велика наука. Вон мочалка, вон мыло, вот он сам – не идти же, в самом деле, в общий зал и хватать за рукав кого-то из кэналлийцев! Сначала всё шло как по маслу. Ну, правда, немного воды пролилось на пол, но Раймон решил, что это не очень заметно. В крайнем случае можно будет чем-нибудь вытереть. Например, его рубашкой, она всё равно грязная, а соберано этого терпеть не может, так что утром придётся менять. Потом Раймон намылил голову, и стало хуже, потому что клочья пены немедленно полезли в глаза и в рот. Пена была удивительно противная на вкус, и мальчик, отплёвываясь, попробовал поскорее её смыть, уронил мочалку, наклонился, чтобы подобрать, не рассчитал, сунулся лицом прямо в воду, перепугано отшатнулся, правая нога поехала куда-то вперёд и Раймон, с размаху шлёпнувшись на спину, окунулся с головой. Глаза залила мыльная вода, она лезла в рот и в горло, мешая дышать, кажется, вода была повсюду, и встать никак не получалось. Раймон забарахтался, опять хлебнул мыла, закашлялся, и в этот момент его рывком выдернули из воды и поставили на ноги. – Стой спокойно, – велел откуда-то из мыльного тумана знакомый голос, и Раймон понял, что должен провалиться куда-нибудь, даже не в подпол, а желательно ещё поглубже, и как можно скорее. Провалиться ему, однако, не дали - чужие руки держали бережно, но крепко. Повинуясь уверенным движениям этих рук, мальчик наклонил голову. Сверху снова полилась вода – прохладная и чистая. Соберано помог Раймону смыть мыло, замотал его в полотенце, рывком вытащил из ванны и отнёс в постель. – Обсушись и ложись спать, – бросил он. Стукнула дверь. Раймон остался сидеть на кровати, слегка приоткрыв рот, и приходить в себя. Ну и ну… Маршал, небось, уже сорок раз пожалел, что позвал его с собой. Чуть не утопиться в большом корыте, это же надо было умудриться! …Но ведь соберано совсем не рассердился… Просто пришёл и помог, даже смеяться и язвить не стал, а ведь он это любит. А зачем он, кстати, пришёл? Сам же сказал – позже… А там ещё эта девица, которая на него так пялилась… Не мог же герцог этого не заметить. И не так уж долго Раймон провозился. Значит, специально? Проверить, всё ли у него тут в порядке? Или просто проходил мимо и услышал через дверь его писк? Вот позорище-то… Раймон задумчиво поскрёб макушку. Хорошо ещё, что пришёл отец, а не служанка, иначе точно пришлось бы утопиться окончательно. Дверь приоткрылась, и Раймон торопливо юркнул под одеяло. Двое слуг быстро и умело навели в комнате порядок и снова удалились, поклонившись мальчику. Тот, задавив неловкость, кивнул в ответ. Это было самое странное его новом положении – когда люди, присмотревшись, иногда начинали кланяться или называть его «молодым господином». Кэналлицы тоже как-то незаметно перешли на «вы» и «дор Рамон», кроме, разве что, Хосе, но у них это выходило как-то само собой и не противно. Интересно, рассказал ли им соберано, что Раймон… ну, не просто какой-то чужой мальчик, или они сами догадались о чём-то? Герцог всё не возвращался. Подсыхающие волосы, как обычно, норовили завязаться в нераздираемый узел. Раймон кое-как расчесал пятернёй мокрые прядки, помотал головой, чтобы сохли скорее, и сел, поджав под себя ноги и привалившись спиной к стене. Подступающая дремота мягко обволакивала его со всех сторон, но мальчик твёрдо решил дождаться соберано. А может, он вообще придёт под утро? От этой мысли на душе стало пусто и как-то тоскливо. Раймон поплотнее завернулся в одеяло и представил, как в Тронко сейчас дядюшка Клаус ворочается на своей скрипучей кровати, всхрапывает во сне и иногда что-то бормочет, а за окном слабый ночной ветерок качает ветки тополя, и в просветах между листочками то появляется, то исчезает на небе подмигивающий Каррах. Легче не стало. Наоборот, в горле откуда-то возник тугой – не продохнуть – комок. Мальчик сглотнул раз, другой, пытаясь его прогнать. Не будет он реветь, сколько можно! Хватит и того раза в Валмоне. Он стоял, расстроенный очередным промахом, и пялился в окно, и тут прямо на него из коридора вышел здоровенный хозяйский волкодав. Такой похожий на Максика, только отмытого и причёсанного, просто родной! Подошёл, ткнулся мокрым носом в руку, тявкнул тихонько и сочувственно. Раймона как будто под коленки ударили. Он быстро присел, обхватил пса за шею, уткнулся лицом в густую шерсть. Ну и… Хорошо, что никого рядом не было. Виконт Валме подошёл уже позже, когда Раймон был вылизан с головы до ног, а от недавних слёз только иногда что-то вздрагивало внутри. Рассказал, что пса зовут Котиком, а что похож на Максимиллиана – не удивительно, потому что приходится тому старшим братом. Хороший человек этот виконт, он Раймону понравился. Много шутит, смеётся, подмигивает, а взгляд внимательный и цепкий. И жена у него хорошая… Она единственная, кто ни разу не стал смеяться над промахами Раймона за все те дни, что они гостили в Валмоне. Нет, не единственная – отец тоже не смеялся. Он просто молчал, и от этого было ещё неуютнее. …Кажется, Раймон всё же задремал, потому что хлопнувшая дверь заставила его вздрогнуть и с трудом разлепить ресницы. – Полуночничаешь? – господин маршал накинул на дверь крючок и скользнул рассеянным взглядом по сидящему на постели мальчику. – Зря. Подъём будет ранним. – Как и всегда, – пробормотал Раймон. – Как и всегда, – согласился соберано и небрежно швырнул в кресло снятую рубаху. Мальчик поднял глаза, собираясь ещё что-то сказать, и тут же позабыл, что именно. Он не ойкнул в голос только потому, что не хватило дыхания, и замер, не в силах отвести взгляда от отцовской спины. Раймон полжизни провёл среди военных, и шрамы ему видеть приходилось, но всё виденное им ранее не шло ни в какое сравнение с тем, что расчертило страшным рисунком спину соберано. Мальчик ничего толком не знал о ранах, но тут и ызарг бы понял, что это были не безобидные царапины. Бакра великий, как же так? Это же сам Первый маршал. С ним же никогда ничего не случается. Он же не может… его же не могут… Не смотри, зашёлся криком внутренний голос. Прекрати на него пялиться, сделай вид, что ничего не заметил, ну, быстро, скотина безрогая! Раймон судорожно сглотнул, опустил глаза и, чтобы чем-то занять руки, ковырнул старую болячку на коленке. Слизнул выступившую капельку крови. Коленке стало больно, на языке – кисловато-солоно. Больно… А когда в спину с размаху – шпагой или кинжалом, это как? В это время на комнату, наконец, упала блаженная тьма – маршал задул свечи. Через минуту скрипнула и слегка просела под его весом старая кровать. – Спи! – в третий раз за вечер велел соберано. – Да, – почему-то шёпотом отозвался Раймон и осторожно, чтобы нечаянно не задеть его, вытянулся на своём краю постели.***
Соберано Алваро много лет назад говорил, что если дети внезапно притихли – это не к добру, и не важно, сколько им лет: три, десять или почти четырнадцать, нужно принимать срочные меры, в противном случае последствия могут принять катастрофический и необратимый характер. Вспоминая собственное детство, Рокэ был готов признать, что в том, что касалось его и братьев, отец был прав, но если затишье затягивается, приходится предположить, что вызвано оно отнюдь не ожиданием бури. Алвасете приближался с каждым днём, но Раймон к концу путешествия заметно сник – то ли устал, то ли осознал внезапно, как далеко оказался от дома. Озорной мальчишка, распевавший солдатские песенки и расспрашивавший Первого маршала о морских ежах, куда-то подевался. Сбежать Раймон больше не пытался – ехал в середине отряда, не спорил, когда кто-нибудь из парней, не дожидаясь ночи, брал его в седло, и даже почти не крутил головой по сторонам. Когда перевалы остались позади, а вокруг зазвучала одна лишь кэналлийская речь, мальчишка совсем съёжился. Он старался держаться поближе к маршалу, но заговаривать сам то ли не хотел, то ли не решался, а на все вопросы Рокэ отвечал вежливо, но односложно. Алва вспоминал слова Коннера о том, что первое время в Варасте маленький Раймон сильно плакал, скучая по дому, и ловил себя на мысли, что будь и сейчас так же, он хотя бы знал, что сказать мальчишке. Но Раймон молчал, иногда коротко улыбался и послушно выполнял всё, что от него требовалось. Жалел ли он, что согласился на приглашение герцога? Но ведь согласился же… …Из рейда по пограничным постам в Тронко они вернулись в канун Летнего Излома, который праздновался в Варасте с размахом и от души. Как, впрочем, и все остальные праздники – видимо, раскинувшиеся вокруг поля, степи и могучая река располагали к особой широте души. Свежий хлеб с ломкой хрустящей корочкой, ягоды с парным молоком, касера и местное домашнее вино рекой, трепещущие от слабого ветерка ленты, повязанные на тонких ветках молоденьких яблонь, смеющиеся девушки, вспыхивающие чуть что алым румянцем, песни – то напевные, то рассыпающиеся дробным перестуком каблуков… А едва спустились синеватые сумерки, в полях вспыхнули костры, и народ потянулся туда. Кэналлийцы почти сразу растворились в общей толпе, подхваченные то ли ловкими и весёлыми девушками, то ли приятелями-адуанами. Педро и Анхель ещё старались быть рядом, но он, смеясь, махнул рукой – не стойте над душой, ничего со мной тут не случится, займитесь лучше чем-нибудь полезным, и они тоже куда-то исчезли, растворились в сгущающейся темноте и общем многоголосье. Народ, зашевелившись, стал собираться в общий большой круг, на него смотрели с радостным ожиданием – вы же с нами, монсьёр, господин Прымпирадор, как же без вас? Он снова расхохотался, ухватил за руку кого-то из адуанов, обернулся, ища справа ещё чью-нибудь ладонь. Стоявшую рядом девушку шутливо отдёрнул в сторону какой-то парень, может, жених, может, брат, налетевший на них старик беззлобно заругался, и в этой весёлой неразберихе перед маршалом вдруг оказался вынырнувший откуда-то из-за их спин Раймон. На мгновение мальчишка замер столбиком, как степной суслик. Рокэ даже показалось, что сейчас он шарахнется в сторону и снова скроется в толпе, но Раймон улыбнулся – сперва едва-едва, самым краешком губ, потом всё шире – и первым протянул герцогу свою ладошку. …Была уже глубокая ночь, но разговоры и пение у костров не затихали. Где ещё проводят изломные ночи вот так, не прячась за замками, свечами и заговорами? Здесь, в Варасте, в Алате да в Кэналлоа. Ну, разве что ещё гаунасский Хайнрих знает, как уважить древних богов. Рокэ неспешно шёл между кострами, минуя освещённые круги. Стук фляжек, нестройные голоса, взрывы смеха… Педро на ломаном больше обычного талиг рассказывает марикьярскую сказку про девочку в алой косынке, не давшую злой киркорелле украсть её пирожки. Одним кошкам известно, как варастийцы представляют себе киркореллу, но ржут, перебивая этим рассказчика, исправно. У соседнего костра пели. Звонкий мальчишечий голос безошибочно угадывался среди других – низких и негромких. Мелодия была смутно знакомой, а вот слова… Рокэ невольно прислушался и подошёл чуть ближе. Так и есть, слова тоже были знакомыми, даже, пожалуй, слишком. Как же веселился тогда, восемь лет назад, Марсель, сочиняя эту белиберду… Дописывал строчку за строчкой, хватался за гитару, неумело брал один-два аккорда – Рокэ, ну, оторвись от своих бумаг, послушай же, я не помню, там так было? Он отмахивался – это же ты у нас знаток бакранских песен, я тоже не помню, и вообще хватит мучить инструмент! Марсель шумно возмущался, но гитару откладывал, снова брался за перо и через пару минут уже теребил Алву за рукав – Рокэ, послушай, что ты скажешь о рифме «склон» – «влюблён»? Он не выдерживал и фыркал – что за чушь, кто у тебя там в кого влюблён? Лирический герой, гордо отвечал Валме, влюблён в Сагранну. Это образ, понимаешь? Колоссальной силы образ, между прочим! Тут голос поэта начинал подозрительно дрожать, а через несколько секунд они уже хохотали оба, безудержно, до слёз на глазах, вырывали друг у друга листок с многострадальными стихами, заглядывали в него и снова ржали, как ненормальные. Это был первый год после Излома, всё только-только начало устраиваться, времени у них катастрофически не хватало, но Марсель, как всегда, успевал ещё и дурачиться. И ещё он всё время был рядом. То ли боялся, что Первый маршал исчезнет или свихнётся, если останется один на один с собой, то ли просто помнил о своём обещании «я за тобой лез и лезть буду». Заглянуть в глаза, обменяться беглыми улыбками, соприкоснуться пальцами, передавая бокал или бутылку – такие, в сущности, мелочи, но от них в самом деле становилось легче. …А теперь сочинённую Марселем на услышанный где-то в Бакрии мотив песню старательно и серьёзно распевает Раймон. А сидящие рядом адуаны столь же серьёзно потягивают. Леворукий и все кошки его, они, похоже, всерьёз считают это бакранской народной песней, переведённой на талиг. Валме будет в восторге. Рокэ терпеливо дослушал последний куплет – про себя («Нет, Рокэ, без этого никак нельзя, ты же их национальный герой! Легенда! Практически, верховное божество, то есть… извини. У меня слишком длинный язык. Но куплет и вправду вышел хороший, послушай»). Шагнул к костру. Адуаны наполняли кружки, мальчик сидел, обхватив руками колени. Полушёпотом произнёс: – Садитесь, пожалуйста. Рокэ опустился на траву, поймал себя на том, что сидит в той же позе, что и Раймон, усмехнулся, но менять положение не стал – зачем? Мальчик усмешки то ли не заметил, то ли не придал значения. Помолчал немного, потом, всё так же глядя поверх сложенных на коленях рук в огонь, спросил: – Скажите, пожалуйста… А Кэналлоа очень далеко? Сердце тюкнуло невпопад. Да полно, неужто вас так легко взволновать, господин маршал? К тому же ещё ничего не ясно, он мог просто поинтересоваться. – Довольно-таки, – Алва кивнул. – Отсюда недели три пути. Курьеры добираются быстрее, если тратить время на отдых – дорога займёт месяц или чуть больше. Раймон сложил губы трубочкой, словно хотел присвистнуть. Рывком повернулся к маршалу: – Значит, если я поеду с вами… я сюда уже никогда не смогу вернуться? По лицу мальчика плясали тени, глаза в свете костра казались очень тёмными и блестящими. Рокэ вдруг полоснуло по сердцу тоской и одиночеством мальчишки. Он качнулся к Раймону, не зная толком, что хочет сделать – придвинуть к себе, обнять, сказать «оставайся, не надо никуда ехать»? Кашлянул. Суховато, чтобы подавить непрошеную сентиментальность, сказал: – Чепуха. Три недели в дороге – не такое уж бесконечное расстояние. К тому же мы можем сразу договориться, что ты в любой момент сможешь вернуться. Проживёшь в Алвасете… предположим, год. А потом решишь, хочешь ты остаться или уехать. Раймон задумался. Тёмные глаза слегка повеселели. – Тогда хорошо… А то получается, что я всё время только уезжаю, и вернуться уже не могу… А можно я ещё спрошу? – Спрашивай. – Ну… вот вы же Первый маршал, и вообще… – Удивительно ёмкая формулировка. – А? – Неважно. Продолжай: я Первый маршал и вообще, дальше? – Вы же могли просто приказать… ну, чтобы увезти меня. – Вот ты о чём… ну, у меня нет намерения причинить тебе добро любой ценой. Ты достаточно взрослый и можешь что-то решать сам. Я задал тебе вопрос и дал время на размышление. Ты принял решение. Так? – Так, – эхом отозвался мальчик. – Но всё равно… А ещё вы в прошлый раз не сказали, откуда вы узнали… про меня. Вот же дотошный мальчишка. Рокэ помолчал минуту, собираясь с мыслями, потом негромко ответил: – Ты очень похож на моего брата… И на нашего отца, пожалуй, но на Карлоса всё-таки больше. По крайней мере, я помню, как он выглядел в твоём возрасте. В нашем мире такие совпадения редко оказываются случайными. – А… он где? Ваш брат? – спасибо, хоть не спросил «так может, я не ваш сын, а племянник?». – Карлос погиб больше тридцати лет назад. Закрыл собой в бою маркиза Ноймара. О Рудольфе Ноймаринене ты что-нибудь слышал? – Слышал… Извините. – Перестань. Своим вопросом ты никого не оскорбил, а лишний раз просить прощения не стоит. Если ты больше ничего не хочешь спросить – послезавтра мы уезжаем. Я правильно понял, ты со мной? – Да. …Ведь согласился же…***
Горные перевалы немного напомнили Сагранну, но и это не могло прогнать всё усиливающееся беспокойство. Даже не беспокойство, а какое-то смутное неуютное чувство, засевшее не то в затылке, не то в желудке. Поделиться своими тревогами Раймон не решался, да и с кем бы? Соберано был по-прежнему насмешлив и немногословен, кэналлийцы, напротив, веселели день ото дня… и не смог бы он внятно объяснить, в чём дело. Сначала вокруг исчезла знакомая речь. На очередном постоялом дворе Раймон вдруг понял, что ни кошки не разбирает, что несёт трактирщик. Судя по его виду, это было неизменное «рагу-из-кролика-свинина-самые-мягкие-перины», но слух выхватывал только отдельные знакомые слова. Мальчик поёжился и прислушался. Так и есть. Не только трактирщик – все вокруг говорили на какой-то закатной смеси кэналлийского и талиг. Нет, кое-что он понимал – за месяц в компании Хосе, Педро, Анхеля и остальных Раймон выучил довольно много отдельных кэналлийских слов, и даже мог составить из них простенькую фразу. Но сейчас это не помогало, а только злило. Какой толк, что ты разберёшь сказанные по отдельности «лошадь» и «вино», когда между ними ещё десяток слов, и даже тушкану понятно, что речь не о том, чтобы напоить усталых коней «Дурной кровью»! Вторым разочарованием стала еда. Попробовав то, что ему принесли всё в том же трактире, Раймон торопливо схватился за кружку с водой. Кое-как залив пожар во рту, мальчик оглянулся по сторонам, ожидая недовольных воплей. Но все продолжали уписывать эту смесь чеснока и перца, перемигиваться и болтать – у Анхеля так вообще чуть за ушами не трещало. Раймон осторожно отщипнул ещё кусочек. Нет, есть это было невозможно… – Тут всегда так? – шёпотом спросил Раймон у сидевшего рядом Хосе. Тот непонимающе нахмурился, пришлось объяснить: – Ну, так остро?.. Хосе растерянно заморгал, потом хлопнул себя по лбу, подозвал трактирщика и что-то сказал тому – опять на проклятом кэналлийском, Раймон не понял ни слова!Трактирщик сперва вытаращил и без того немалые глаза, потом расплылся в умилённой улыбке, исчез, а ещё через несколько минут ухмыляющийся слуга притащил Раймону другую тарелку. Заметивший все эти манёвры соберано едва заметно усмехнулся и приподнял бровь… …А потом ещё этот апельсин! Оранжевый шар лежал на тарелке и выглядел так, что у Раймона рот сам собой наполнялся вязкой слюной. Отчаянно хотелось взять его, но мальчик боялся опять сделать что-нибудь не так. В Тронко такие шарики не росли, вдруг этот фрукт только на вид такой красивый, а на самом деле окажется как с тем ужином – кэналлийцы уплетают за обе щеки, а его с души воротит? Или вдруг вообще лежит тут просто для украшения, а есть его нельзя? А если даже и можно, то что ему скажут, если он утянет с тарелки последнюю штуку? Можно было бы спросить разрешения у Хосе или прямо у соберано, но Раймон почему-то отчаянно застеснялся. Несколько раз он почти открывал рот, и всё время его что-то останавливало. А потом все зашевелились и стали пробираться к выходу, и носатый неулыбчивый Лопе походя прихватил апельсин и сунул его в карман. Раймон торопливо отвернулся и стал возиться с петлями на курточке… Он не был жадным, и за лакомствами особо не гонялся, но вот этого оранжевого шарика вдруг стало жалко почти до слёз. …Вот в таком настроении Раймон подъезжал к Алвасете. Что самый маленький член отряда приуныл, почувствовали, похоже, все, кроме, разве что, по-прежнему невозмутимого соберано. Кто-то из парней похлопал мальчишку по спине: – Не грусти, скоро будем дома! Раймон дёрнул плечом. Какой, к кошкам, дом! Они, может, и будут, а его дома остался где-то далеко. А здесь всё чужое, непонятное, да и сам он никому, похоже, не нужен. Из чистейшего упрямства он отказался, когда Хосе хотел пересадить его к себе, и остался в седле опостылевшего уже чалого. Нет, конь был неплохой, смирный и не вредный, Раймон к нему привык, но по-настоящему привязаться так и не смог. Солнце клонилось к закату, дорога петляла, и конца-краю ей, похоже, не было. Чуть правее, загораживая обзор, поднимались скалы – не слишком крутые, даже тропинки видно, вполне можно подняться и посмотреть, что там, да только оно Раймону надо? Он шмыгнул носом, потёр его рукавом куртки – если соберано сейчас обернётся, то опять брезгливо поморщится или закатит глаза, ну и на здоровье – и неожиданно понял, что, кроме цоканья копыт и негромких голосов, в воздухе висит какой-то незнакомый звук. Не то гул, не то рокот, равномерный, то приближающийся, то чуть отдаляющийся, и непонятно волнующий. – Это… что? – почему-то севшим голосом спросил мальчик у Педро. Кэналлиец недоумённо свёл брови: – Что – «это», маленький дор? – Ну, это… – Раймон неопределённо качнул ладонью, не зная, как назвать странный звук. – Шумит… – Шумит? Это море, маленький дор, – рассмеялся Педро. – Прибой. – Море? – Раймон прислушался, затем снова повернулся к кэналлийцу: – А оно… где? Оно какое? Педро открыл рот. Закрыл его. Нахмурился. Развёл руками. Нет, такого ответа Раймону было явно мало! Он крутнулся в седле, чалый недовольно мотнул мордой, а мальчик наткнулся на пристальный взгляд чуть сощуренных глаз соберано. В следующий момент герцог вдруг натянул поводья и спешился. Коротко кивнул Раймону: – Пойдём-ка. Это было непонятно, но мальчик послушно спрыгнул на землю. Соберано, негромко скомандовав что-то эскорту, двинулся вверх по крутой тропке. Раймон, всё ещё ничего не понимая, поспешил за ним. Они прошли не так уж много, когда герцог обогнул скальный выступ и отшагнул в сторону, открывая обзор. Раймон поднял голову и застыл на месте. …Золотящийся шар закатного солнца замер чуть выше кромки горизонта. Небо вокруг полыхало багряным, оранжевым, алым, и в эти же цвета были окрашены катящиеся к берегу и разбивающиеся о скалы волны. Они, кажется, брали своё начало там же, у горизонта, а может и ещё дальше, куда уже не хватало глаз, и неслись сюда наперегонки с ветром. Солнце красило своими неимоверными цветами и башни, высившиеся над длинным мысом слева. Полощущиеся над ними знамёна сейчас казались почти чёрными. Ветер трепал волосы, надувал подол выбившейся из-за пояса рубашки, казалось – раскинь руки, разбегись, и взмоешь над обрывом в потоке воздуха и солёных брызг. Мир, открывшийся перед Раймоном, был огромным, прямо-таки необъятным и невозможно прекрасным. Мальчик качнулся вперёд, чьи-то пальцы тут же легко сжали плечо, удерживая его на месте. Очередная волна, больше и выше других, грохнула о скалу, в лицо полетели мелкие, как пыль, капли, Раймон засмеялся от радости, обернулся, и увидел отца, о котором успел совсем позабыть. Надо было что-то сказать, объяснить, мальчик даже открыл рот, но слова не находились, а синие глаза соберано смеялись, но совсем необидно, и у Раймона от нового прилива восторга что-то забултыхалось не то в груди, не то в желудке – отец его понял, понял и так! Герцог Алва снова рассмеялся и кивком показал – смотри вперёд. И Раймон смотрел, не зная, сколько прошло времени. Солнце, сперва будто замершее на одном месте, постепенно поползло вниз. Отцовская рука вновь несильно сжала плечо: – Нам пора. Мальчик с трудом отвёл взгляд от завораживающего зрелища и прерывисто вздохнул, словно просыпаясь. Соберано чуть усмехнулся: – Не расстраивайся. Из твоих окон в замке тоже видно море. – Правда?! – Разумеется. Пойдём, если поторопимся, успеем домой до темноты.
