За гранью надежды

Стена. Снова стена, снова грани, и казалось уже, что они надвигаются со всех сторон, что всё ближе становится смерть, неотвратимо забирая остатки свободы. Оборотень в ужасе метнулась в другую сторону, отшатнулась от очередной решётки и, отчаянно взвыв, забилась в угол, как можно дальше от той части клетки, за которой толпились восторженные люди. Шум, лица, руки… они всюду. Как и ненавистные решётки. И никуда от этого не спрятаться, не освободиться, не исчезнуть. Пленница в ярости зарычала на особо наглого ребёнка, попытавшегося дотянуться до прутьев, прижала к телу ноги и опустила на колени голову. Ей было больно, досадно и тяжело, а от осознания, что этим всё и кончится, что она погибнет здесь, здесь, а не на родных лесных просторах, хотелось неудержимо выть, не сдерживая слёз и страха.       Оборотень. Кто-то считал это болезнью, кто-то – проклятьем, однако ей было всё равно, как называть то, что навсегда отгородило её от людей и нормальной жизни. То, что теперь убило её. С самого раннего детства она была обречена ночами становиться монстром, диким чудовищем, не имеющим ни человеческого разума, ни каких-либо ограничений в поведении. С восходом это проходило, оставляя после себя тяжёлые, рвущие душу воспоминания о ночных деяниях. О том, чего она никогда не делала и не собиралась делать. О том, что совершило её тело. О том, за что она всегда будет нести ответственность и из-за чего всегда будет прятать глаза от людей во время редких посещений городов. Днём она едва ли отличалась чем-то от обычных людей, но такие, как она, традиционно сторонились человеческих поселений и жили на таком расстоянии от городов, чтобы нельзя было добежать за ночь.       Они отчаянно пытались избегать людей, чтобы не навредить им в ночном забытьи, но люди их тем не менее находили. Их не считали равными себе, их приравнивали к животным, их безжалостно истребляли, стравливали или отвозили в город, в… жестокое подобие зоопарка. Запирали в крошечных клетках, в которых и выпрямиться-то нельзя, и оставляли. Пока не умрут от жажды и голода.       Пока не сойдут с ума от отчаяния.       Девушка подняла тяжёлый взгляд и с ненавистью оглядела галдящую толпу. Но не увидела ни одного сочувствующего взгляда, не нашла жалости или хотя бы понимания. Не заметила в толпе никого, кого назвала бы человеком. Она – посмешище. Она – пойманное опасное чудовище. Она – не как они, она хищник, она животное. Так зачем жалеть дикого зверя? И пусть зверь она лишь ночью, а днём, быть может, даже более достойна считаться человеком, ведь кто, как не убивавший, как не терявший родных, знает истинную суть смерти и цену жизни и свободы? Кто, как не оборотень, может понять важность человечности? Когда разум и гуманизм – это всё, что у тебя остаётся, когда только это отделяет тебя от животного, когда лишь за эти тонкие человеческие черты можно судорожно схватиться, мечась утром в ужасе после очередного убийства и в сотый раз спрашивая себя: «Кто я?!». То немного человеческое, что было в оборотнях, не позволяло им стать бездумными хищниками, ночными тварями. И именно это восставало сейчас против несправедливости. Против смерти. Но кто станет слушать оборотня.       Против людей человечность была бессильна.