Симбиоз

У Солдата с Наташей не любовь и даже не интрижка. Зимний Солдат, с трудом помнящий своё имя, вряд ли способен на проявление нежных чувств. Все, что осталось у него от прошлой жизни, — стойкий инстинкт самосохранения, заставляющий отчаянно цепляться за остохуевшую жизнь холодными бионическими пальцами. Можно ли назвать его существование жизнью, он не знает, Баки Барнс, похороненный во льдах внутри него, — и подавно, но обрывать его Солдат не собирается. Его почему-то все устраивает. Гидра хорошо над ним поработала, но стереть все человеческое у неё так и не удалось — для того, чтобы существовать, Солдату все ещё необходимо есть, пить, дышать. Он все ещё может чувствовать боль: душевную не так сильно, как физическую, но и она осталась. Душа, которой, как полагают, у Зимнего Солдата нет, гребаный отросток, атрофированный за ненадобностью, но не отмерший, все ещё может испытывать фантомные боли и давить на лёгкие, не давая продохнуть. Да и похуй, не такое терпел. И все же… Наташа все помнит слишком хорошо. Всю боль, все лица, и каждое блядское воспоминание давит ей на мозг. В глазах стоит кровавая пелена, кровь не смывается с рук, жгучий стыд, вопреки поговорке, ест глаза. Но имидж Чёрной Вдовы не позволяет ей плакать. Ей нельзя, нет-нет. Рыдания беззвучно рвутся из груди, когда никого нет рядом, но от них ей нисколько не легче. Она утирает слёзы тыльной стороной ладони, умывается, до красноты трет руки, смывая въевшуюся кровь, и натягивает улыбку, будто насрать ей на всех с высокой башни. Ее актерскому мастерству позавидовали бы голливудские звезды. У Солдата и Наташи симбиоз. Когда она рядом, дышать становится легче, кислород не дерет горло, как обычно, легкие не сминает чей-то крепкий кулак. Когда рядом он, рыдания не рвутся из горла, а глаза не щиплет чувство горечи. Она лежит на его плече, тонкие веки трепещут во сне, а он покручивает пальцами живой руки ее медный локон. В свете луны, воровато подглядывающей в окно, занавешенное легкими шторами только наполовину, ее кожа кажется мелово-белой. В полутьме не видно шрамов, исписавших ее тело одним им понятными символами. Он стягивает одеяло, обнажая мерно вздымающуюся грудь шпионки, и скользит по ее талии подушечками пальцев, нащупывая выпуклый шрамик на боку. Он усмехается, и этот смешок даётся ему на удивление легко. — Ты не спишь, — вдруг замечает он, и в ответ на него смотрят глаза, цвета пожухлой травы. В обманчивом сумраке их комнатушки кажется, что лед в его собственных глазах тронулся.