юность.

В зале становится невыносимо душно, что даже новый дорогой кондиционер не справляется. Перерыв. Юля, протискиваясь сквозь толпу потных ребят, выбегает из зала и почти успевает скрыться за тяжелыми дверьми заднего выхода, но чувствует на своем плече цепкие ледяные пальцы и разворачивается. — И куда ты собралась? На улице мерзость, а не погода… — Никита не успевает договорить, чувствуя на своих сухих губах палец Юли, призывающий заткнуться по-хорошему. Она стоит слишком близко и можно различить запах бензина, обрамленный детским шампунем с клубничкой. Да, именно так, а не наоборот. Никита смотрит серьёзно со строгостью, а Юля, неспешно проводя пальцем по губам, улыбается лимонными, словно лучи только-только проснувшегося солнца, скользящие по нежно голубому небу и оставляющие за собой волшебную дымку, глазами и выбегает. А Никита опирается острыми лопатками на бетонную стену и, запрокидывая голову, щурясь от едко — белого искусственного света ламп, чем — то похожих на пугающие больничные, вслушивается в отдаленное размеренное биение сердца, которое вот-вот разорвется от немощности и бездействия, но разум понимает, что это якобы всего лишь погрешность, минус, недостаток, да что угодно, главное, чтобы не неверное, мать его, воспитание. Юля, поскальзываясь на талом снеге с водой, выбегает на крыльцо и шумно вдыхает грузный влажный воздух. Оглядывается по сторонам и находит черный немного сутулый силуэт. Она подходит и садится рядом на промёрзший бетонный борт. Черноволосый мужчина с черной щетиной поднимает глаза и хрипло выдает: — Привет, Юлёк. — голос — наждачка, но всё же мило. Карпенко в своём стиле. Леша, похлопывая себя по карманам брюк, достает почти новую, вовсе не помятую и не растрепанную пачку сигарет «KENT №4», в которой болтается 4 штуки. Он загорелыми пальцами ловко вылавливает одну и протягивает Юле. Знаете, в нём на время пропадает отцовский инстинкт. И ему абсолютно плевать, что его старшему почти столько же, сколько Николаевой. Леше всё равно, что она совсем не делает уроки и не знает тем за 10 класс. Ему просто легко. Если бы так было можно, он бы до конца чёртовой жизни болтал с Юлей обо всём на свете и каждый раз вновь и вновь поражался бы её мудрости. Но пока его хватает на посиделки с сигаретами у запасного выхода и мелкие фразы о вечном. Просто неточная копия, казалось бы, а сколько утерь в моментах. Юля быстро достаёт из кармана розовую зажигалку, на что получает глухой смешок Леши. Не девочка, а катастрофа. Она выпускает из рта нестройные клубы дыма и очень умело стряхивает пепел. Карпенко накидывает на неё свою потертую кожанку, от которой веет бензином, табаком и адреналином. И Юля это чувствует каждой клеточкой. Она видит в нём что-то подобное супергерою и восхищается. И сила её фантазий увеличивается, когда Леша бережно пересаживает её к себе на колени. И вроде вот — отцовский инстинкт проснулся, но Леша забивает на всё и расслабляется. Ему ничуть не мешает возраст, мешает только закон и маленькая дочка. И он часто сокрушатся, что нельзя оставить Юлю, подобно маленькому котёнку, подобранному на паршивой улице, себе. Можно лишь спрятать под куртку и крепко обнять. Юля улыбается, разглядывая куртку: — Лёш, она как будто из 90-х! — Лёша глухо смеется и начинает рассказывать про рок-н-рол, девяностые, наркотики… Череда бесславных занятий. Он протягивает Юле ещё одну, она не отказывается. Карпенко убирает растрепавшиеся волосы за ухо, а позже заплетает в небрежную косичку и натягивает капюшон. Мы где — то посеяли переход от старшего друга к отцу, верно? Николаева смотрит на его золотые часы, целует в щёку и бросает: «Мне пора!», которое ветер сразу относит далеко от Леши. Она скрывается за тяжелой дверью, а Карпенко путается. Сгребает себя в охапку, но ничего не выходит. Он потирает место поцелуя и кусает губы. Леша навсегда бы так, на века. Он как наркоман в завязке: вечная ломка и путающиеся мысли. Шоколадные глаза потухают, оставляя за собой невзрачные тени. Леша сам пустил её себе внутривенно и сам же сокрушается. Неизведанность — пожалуй вот что его пугает. Но ему нравится. Нравится рассказывать ей свою жизнь, нравится слушать её восторженные комментарии, нравится по вечерам играть в горячо холодно банданой Макса, нравится увозить её из отеля к себе (не в семейный очаг) на хату и играть в приставку, нравится, когда она залезает ему на спину, катать её, нравится, когда она помогает ему выбирать мебель в дом, а потом целовать её в щеку «колючими поцелуями» вместо спасибо, нравится украдкой привозить рано утром в отель. Лёша всё бы отдал за такую жизнь навсегда. Они снова встречаются вечером на том же месте. Юля выходит в его кожанке и улыбается, а Леша всё думает, как жить дальше. Как рушить воздушные замки, что построили они вместе. Получается что-то вроде « Я тебя породил, я тебя и убью!». Карпенко вздрагивает. Юля садится рядом, кладя голову всё еще с его косичкой на плечо, и шепчет: «Я устала.» Леша обнимает за плечо. Она достает новую пачку «Marlboro», разворачивает упаковку и протягивает Лёше. Он долго смотрит на пачку, затем выхватывает из рук и бросает в темноту. Юля поднимается, не понимая, что, чёрт возьми, произошло. Карпенко поднимает глаза и говорит: — Юлёк, нам пора со всем заканчивать. — он чувствует себя беспомощно маленьким, и сердце начинает выбивать чечётку в груди. Юля сводит брови к переносице, а её лимонные чистые глаза вновь затягиваются туманом, как было при первой их прогулке. Она складывает руки на груди и поджимает губы. Всё сразу выглядит смешно, нежели серьёзно. Но им обоим сейчас не до смеха. Карпенко медленно кивает головой, сцепляя руки в замок, как бы подтверждая свои слова. Николаеву обдает током изнутри, она срывается с места, кидая куртку в Лешу и уходит. Уходит, не поцеловав и не послав воздушный поцелуй, как прежде. У Леши внутри все рушится, все замки и королевства сгорают до тла. Но он молчит, накидывает кожанку и ощущает аромат детских духов «Принцесса». Карпенко улыбается и постепенно сходит с ума. Никита обещал ей вечно — зеленую молодость, Лёша разрушил все замки, а Ваня… Я бы закрыл тебя в своем сердце на замок, Прости, что не сберег. В душе моей тепла последний тает уголек, А я вновь пишу о любви между строк. Дай ощутить тебя ещё разок.