Фарфор

Ника любит деньги, дорого одеваться и много лгать. Яркая фарфоровая кукла, да только фарфор-то совсем не настоящий. Симпатичный курсантик вполне мог бы считаться неплохим вариантом на пару вечеров, а главное — способом узнать нужную для себя информацию. Именно поэтому Ника склоняется к нему чересчур близко, с приторно-притворной вежливостью разливая кофе и усмехаясь его смущению. Для достижения цели грязных методов не бывает, считает она, когда часом позже тянется к его губам, прикидывая, будет ли им удобно в салоне крутой тачки или для атмосферы доверия все-таки лучше подняться в квартиру. Долгов, может быть, и позволил бы себе увлечься соблазнительной, да к тому же еще и знаменитой девушкой, если бы не одно но. Екатерина Андреевна Лаврова, чье имя так вовремя высвечивается на дисплее телефона, позволяя вздохнуть с облегчением. У Ники, к слову, слишком настойчивые духи. Катю — ну вот честное слово — совсем не напрягают шепотки курсантов, что Долгов уж слишком увлекся своим заданием, а если точнее — красивой, обаятельной и популярной певицей. Только пальцы как-то слишком часто выбирают в списке контактов его фамилию, а мозг лихорадочно придумывает какой-то формальный повод для звонка. Ничего личного, убеждает себя капитан Лаврова, уже привычно нажимая на зеленую кнопку.

---

Родион любит слушать мягкий голос куратора, так непохожий на пропитанную насквозь фальшью интонацию Ники, но сегодня он бы не хотел ничего слышать. Уж слишком много сочувствия и понимания сквозит в ее голосе, а в глазах как-то чересчур много непонятной и оттого тревожащей горечи, болезненно отдающейся внутри. Лаврова вроде как все понимает, но на самом деле не понимает ровным счетом ничего.       — Да я уже догадался, — Долгов произносит это слишком спокойно для человека, узнавшего отвратительную правду. — И мне, честно говоря, все равно. Лаврова успевает лишь с робкой надеждой взглянуть в его глаза, надеясь, что это не просто дежурные фразы, чтобы она поскорее отстала и не мучила ненужными утешениями. Сделать или сказать что-то ненужное для него капитану Лавровой по-настоящему страшно.       — Правда? — против воли срывается с ее губ, а к щекам приливает предательский жар. Выдать себя — непозволительная роскошь, но сожалеть поздно. Поздно — потому что горячие и неприлично настойчивые губы курсанта служат самым искренним и, черт возьми, до невозможности приятным ответом. Куратор целуется совсем неловко и скованно, и для Родиона это прекраснее, чем все то идеально-фальшивое, что могла предложить ему Ника. Потому что в Кате — как же сладостно хотя бы мысленно называть ее сейчас по имени — нет ничего от фарфоровой искусственности, так осточертевшей за все время, проведенное с Никой. Курсант Долгов не собирается увлекаться — нет, это было бы слишком легкомысленно по отношению к такой женщине, как Екатерина Андреевна. Он просто уже давно сделал выбор. Не в пользу Ники, но в пользу искренности. И на все двести процентов уверен, что не пожалеет.