Северная сказка

…На рубеже добра и зла Вновь на полкорпуса вперед лошадка темная пошла. Всё получилось невпопад, но было, в общем-то, не зря. И то, что ты считал своим – вернется на круги своя. (с) Чароит. Нежданно нагрянувшую царственную даму до Адмиралтейства провожали с почестями и расшаркиваниями. Дама держалась с достоинством и со всеми была ровно-вежливой, но Рамон Альмейда по дороге понял одну простую вещь – эта «лебедушка» его, Первого Адмирала, боится до полуобморока. И ещё больше боится это показать. Даже обидно немного… конечно, дриксам есть за что его бояться и не любить, но женщин обижать – мерзость редкостная, ни один честный марикьярский рэй до такого не опустится. «Рамэ, откуда ей тебя знать, она до сих пор только очень, очень страшные истории слышала» - насмешливо шепнул по дороге друг Ротгер. Который, кстати, очень уж пристально залетную лебедь рассматривал… Гнать его Рамон не стал. Только шикнул и проникновенно попросил вести себя прилично. Вон, с одним дриксом Бешеный уже подружился, хватит с него. Если судить по донесениям (и слухам), старший Бюнц северянин темпераментный – любой южанин позавидует – и с этих двоих станется сначала поругаться, потом подраться, а потом пойти выпить за личное знакомство. Нет, конечно, достойных врагов Рамон уважал, этих конкретных – было за что, но такой легкости злопамятный альмиранте не одобрял. Да вот любимца ведьм перевоспитывать бесполезно. - Прошу вас, - Рамон открыл дверь кабинета, слегка поклонился. - Благодарю, - она в ответ чуть склонила голову. Вот, и скулы позеленели от перспективы со страшным и ужасным Альмейдой наедине остаться. Ещё не хватало, чтобы она в обморок упала. Объясняйся потом с её почётным эскортом. Бюнц без возражений остался там, где его… вежливо попросили, а чернявенький встрепенулся и шагнул, было, следом. Дорогу ему тут же заступил Берто. Рамон на них оглянулся и едва сдержал неуместный смех – «гусёнок» и собственный оруженосец изрядно напоминали двух котов. Точнее, двух котят-подростков, старательно ерошащих шёрстку при встрече. Смотри, сосед, какой я страшный! - Иди к своим, - как можно спокойнее велел адмирал. – Тебя с оружием всё равно не пустят. «Гусёнок» зло сверкнул серыми северными глазами: - Если что, можно и голыми руками… - встревожено посмотрел на своё величество и тише закончил: - Если есть немного умения и много решимости. - Мартин, - с упреком произнесла та, не оборачиваясь. Мальчишка надулся и отступил назад. Берто смерил его оценивающим взглядом и пренебрежительно фыркнул. А нахальный парнишка, хамить Альмейде в самом сердце Хексберга не каждый осмелится. Интересно… на покойную Катарину эта малышка если чем и похожа, так только общей хрупкостью сложения да роскошными светлыми косами – вон, какой узел на затылке тяжелый. Черты лица – другие, характер – совершенно иной должен быть. Катарина всегда в перекрестье и гуще интриг была, уже не важно, по своей воле или по чужой, а эта… «ах да, у их кесаря ещё жена есть» - и то не каждый раз вспомнят. Но похоже на то, что молоденькие офицерики и столь же юные отпрыски благородных семейств от неё млеют так же, как свои – от талигойской королевы. Или этот Мартин один такой? - О чем же вы хотели со мной поговорить? Есть немало преимуществ в очень высоком росте и крепком сложении, например: над трусливым собеседником достаточно просто встать, и тот уже деморализован. Трусов Рамон презирал, и, если случалось по необходимости с ними беседовать, физическими преимуществами пользовался без зазрения совести. Но пугать и без того испуганную женщину? Недостойно. Поэтому адмирал сел, да и кресло собеседнице вежливо выдвинул самое высокое, что хоть как-то компенсировать разницу. Все-таки нужна определенная смелость, чтобы отправиться на переговоры, да на одном потрепанном корабле, да если слышала о противнике только «страшные истории» - а их во всех странах горазды сочинять о врагах. И старается ведь не показать страх. За такое можно уважать – и даже в мыслях не примеривать к ней обидную птичью дразнилку. - О том же, о чем, я надеюсь, наш фельдмаршал сейчас ведет разговор с вашим регентом, любым из двух, - ровным тоном выговорила кесарина. – О перемирии. Рамон поднял брови. - Вот как. - Вы должны были получить донесения своих капитанов, - она смотрела куда-то в сторону его уха. Не хотела показать страх при взгляде прямо в глаза? – Теперь у нас есть флот. В два раза меньше вашего, если не меньше, но есть, и достойный командующий при нем тоже есть. Рейды к нашим берегам перестанут быть легкими прогулками. - Возможно, - Рамон взял в руку перо, повертел в пальцах. Вообще-то он привык в задумчивости играть кинжалом, но тогда эта красавица точно упадет. – Но мы к этому готовы. - А к тому, что может выйти из вашей столицы? – Маргарита подалась вперед, забыв страх. – И я не об этом глупом Ракане. Адмирал отнюдь не считала Ракана чем-то глупым, бед Талигу он принёс немало. Столице – особенно. Но правда в словах кесарины была. Слишком большая и слишком страшная. - Сейчас не время выяснять, чьим озером будет Устричное море и кому принадлежать Марагоне, - горячо говорила осмелевшая девушка. – Нам надо развернуться к своим столицам, иначе то, что наберет там силу и выйдет – сметет всех, не разбирая правых и виноватых. Вы, господин Первый Адмирал, не видели сбесившихся, а я видела. - У нас их назвали бесноватыми, - задумчиво сказал Альмейда. – Видеть – не видел, а донесения – читал. В Хексберг из военачальников я старший, на море тем более. Вы правы, переговоры о перемирии на суше уже начаты. - Я об этом не знала и не могла рисковать. Могли опоздать или не добраться вести. Фельдмаршал разумен и осторожен, но, - она судорожно вздохнула и сжала кулачки, – в этот Излом слишком многие сходили с ума. Я рада, что ошиблась. Так каково ваше слово, рэй Альмейда? - Рэй, пожалуй, промолчит. А слово маркиза Альмейды, Первого Адмирала Талига – согласен, - он насмешливо прищурился. – Если с вашей стороны будут должные гарантии. - Слово матери наследника для вас не гарантия? – сухо спросила она в ответ. – На побережье сейчас нет иной власти, кроме меня и магнуса Аристида, если он выжил, отступая из Эйнрехта. Флот меня уже признал и будет слушать. Надеюсь, вице-адмирал Доннер к моменту моего возвращения в Метхенберг успеет убедить в этом… всех остальных. Альмейде стало интересно: она сама собирается править? Или спрячется за спину надежного, с её точки зрения, человека, и будет стоять в надежном укрытии эдаким знаменем? Хотя, по большому счету, это не его дело. Флот может понадобиться у родных, талигойских берегов. Если к морю выйдут бесноватые, если придется перебрасывать по морю армию, если… ох, сколько появилось этих «если», все сразу и не перечислишь. А фельдмаршал армию к берегу не перекинул, они просчитались. И теперь уже не перекинет, его армия нужна совсем в другом месте. - В связи с этим у меня есть ещё одна просьба. - И какая же? – Рамону стало весело. - Верните нашего адмирала. - Что?! – Альмейда по-настоящему удивился. Откуда ей вообще знать, что Кальдмеер тут сидит, а не где-то на полпути к Седым Землям находится?! - Верните адмирала цур зее Кальдмеера, вам он не нужен, - четко и ясно ответила она. – А мне нужен, очень. Если вместе с ним и фок Фельсенбурга вернете, я вам буду очень признательна. О, мы ещё иронизировать умеем, оказывается. - Фельсенбурга вернуть не могу. Я его, уж простите, уже фельдмаршалу вашему вернул, в обмен на… хотя для вас это не так уж важно. А Ледяного своего – забирайте, вы правы, для нас он сейчас совершенно бесполезен. О том, что Ледяной в своем сумеречном состоянии и для кесарины бесполезен, Альмейда промолчал. Не его забота. * * * Валилось из рук всё. Вроде бы и лихорадка та странная давно ушла, и силы вернулись, но сосредоточиться на привычных делах Олаф не мог. Ловил себя на том, что по восьмому разу перечитывает одну и ту же страницу Эсператии, не понимая смысла прочитанного. Смотрел в окно на бухту, не видя её. В памяти мешались обрывки горячечного бреда – чёрная башня с солнцем, похожая на маяк с собственного герба, дружелюбная собака, синеглазый некто в башне, которого Олаф в бреду уверенно называл герцогом Алва, хотя Ворона в жизни ни разу не видел, да и лица человека из башни сейчас вспомнить не мог. Девочка какая-то, упорно твердящая, что он-то точно должен понять, потому что «не тот, тот ни думать, ни смотреть не умел» - кто не тот, о чём думать, что понять? Рушащиеся горы, погребающие под собой целые города… «Скалы знают – так смотри и знай». Ротгер сначала настойчиво выпытывал подробности кошмаров. Олаф не хотел говорить, отмалчивался, но разве от Бешеного отмолчишься? Ротгер, выслушав, сделал большие глаза, изрек: «Восхитительно! Совершенно восхитительно, но проверить сначала надо. Жаль, наш родич кесаря уже уехал…» - после чего к разговору не возвращался. Проверял, надо думать. А окончательно зажившая (вроде бы?) рука по-прежнему зудела, хорошо, хоть кровь больше не текла. И где-то на самом дне души, там, где вечная тьма, заиленные камни и обломки кораблей, одиноким крабом копошилось желание куда-то немедленно идти и что-то там делать. Что-то, что он сделать непременно должен. И только он, никто иной! Кальдмеер старательно смирялся, до рези в глазах всматриваясь в священные строки, но смирение не приходило. Ну что, что он может сейчас делать? Адмирал, потерявший флот, удачу и право вести за собой, осужденный на смерть. Да, судили его трусы и ничтожества, да, их самих уже нет, как нет и кесаря, кому Олаф служил столько лет. Никого больше нет. Того и гляди, и родины больше не будет, а сделать он не может ничего, нет ни влияния, ни сил заставить себя слушать. Олаф пытался это объяснить Руперту, но тот ничего слушать не желал. Не желал смиряться с судьбой и принимать её, как есть. И уехал, обиженный – что ж, пусть так. Раз суждено потерять и его, ничего не поделаешь. Быстрые шаги на лестнице. Ротгер. Бежит, наверное, опять с какой-то новостью, лишь бы не с такой страшной, как в прошлый раз. Дверь распахнулась – спокойно входить в помещение Ротгер, кажется, вовсе не умел. И сейчас ворвался, как весенний ветер с моря. Быстро стрельнул глазами – на Олафа, на Эсператию, почему-то по углам – и, в два шага оказавшись у стола, бесцеремонно захлопнул книгу. Раньше такого Бешеный себе не позволял. - Олаф, к вам гости! – торжественно объявил он, не торопясь убирать ладонь с обложки. - Вот как? – сухо уточнил военнопленный гость. – Именно ко мне? - Именно к вам. И, вот что… если вы подумаете, что оно вам мерещится… я вам ответственно заявляю – оно мерещится всему Хексбергу разом. Кстати, вы сегодня в окно смотрели? - Нет. - А зря! – наставительно сказало хексбергское стихийное бедствие. – Вы не вставайте, не вставайте… я сейчас. Ротгер метнулся обратно к двери. Выглянул за неё, и, видимо, удовлетворённый увиденным в коридоре, распахнул дверь на всю ширь. И согнулся в неожиданно придворном поклоне, кто бы мог подумать, что он и так умеет. А дальше Олаф на него не смотрел. Потому что увидел вошедшего… вошедшую. И всё-таки встал. Пусть он уверенно записал себя в «бывшие» адмиралы. Он оставался мужчиной и офицером, а мужчина и офицер, если он здоров, не может сидеть в присутствии Её Величества. - Так, я вас оставляю, мы в гостиной ждём, - скороговоркой выпалил Ротгер и исчез за дверью. …Окна выходят на запад, на море, и клонящееся к вечеру солнце вызолотило комнату. Маргарита так и стояла в пятне света, чуть откинув назад голову – в диадеме искрятся алмазы, мягко мерцают голубые топазы, ярче золота горят уложенные в тяжелый узел светло-русые волосы. Олаф помнил запуганную несчастную девочку – там, в тюрьме. Отчаявшуюся, рыдающую, одинокую… сейчас он видел кесарину. Настоящую. И – живую, хотя после известий из Эйнрехта уже ни на что не надеялся, мысленно похоронив и её тоже. - Вы… - Я, - она коротко кивнула, губы задрожали, и образ кесарины разлетелся вдребезги. Всё та же девочка, только принаряженная. – Я пришла за вами. Как она вообще оказался в Хексберг?! Или не зря Ротгер сокрушался, что Олаф не смотрел сегодня на море – потому что увидел бы там корабль? Но зачем, неужели только за ним одним?.. Маргарита тем временем неловкими, подрагивающими рукам разворачивала какой-то длинный свёрток из плотной ткани. Мир покачнулся, готовый кувырком улететь в бездну – Олаф вцепился в спинку стула, чтобы не пошатнуться – потому что это опять была она. Знакомая до последней потёртости на ножнах шпага. Его шпага. - Адриановцы не успели отдать её Руперту, - Маргарита говорила едва не виновато. – Поэтому отдали мне. Мы хотели идти за вами до Седых Земель, но оказалось – ближе… - Судьба, - Олаф смотрел на второй раз вернувшуюся в руки шпагу, не веря до конца, что это не сон, не видение, не игры ведьм. - Судьба, - серьезно кивнула Маргарита. – Вы нужны нам, адмирал. Своим людям, своей стране и… мне. Как горько на неё смотреть и знать, что на самом деле ничего не было. Ведьмы не люди, им не понять, что исполнение мечты и радость мимолётны, а боль остаётся навсегда. Не утешить снами того, кто знает, что в жизни ничего не может быть и не будет. Олаф медленно качает головой: - Мои люди мертвы, - горло перехватывает, но Кальдмеер упрямо продолжает: - Моя страна… моя родина погибает, не мне вам об этом говорить. Вы ведь были там. - Я была, - она почти шепчет. – Это страшно. Но это не вся страна. Мы ещё можем… помогите! - Чем я могу помочь? Я сейчас меньше чем никто. Меня даже слушать не станут. - Вас будут слушать, - Маргарита осторожно кладёт оружие радом с Эсператией, развернувшаяся ткань прячет книгу. - Тем хуже для них. У меня больше нет удачи, и права вести за собой людей тоже нет. Куда я могу привести? В могилу? В Закат? Однажды я уже ошибся… - А если ошибки не было? - Была. Они погибли все, - повторил Олаф. - Адмирал Вальдес говорил, что у вас подзорная труба есть. - Есть, - признаётся сбитый с толку Олаф. – Но я в неё не смотрю. Зачем? - Посмотрите, - она собственноручно распахивает приоткрытое окно. – Берите и смотрите на бухту! Когда не знаешь, что думать и делать, проще исполнить просьбу, тем более такую настойчивую. Корабль… ещё одно детище киршенбаумских верфей, отсюда, с возвышенности, на которой дом стоит, видно и без трубы. Как же мало их осталось. Но почему Маргарита так хочет, чтобы он рассмотрел корабль вблизи? Не «Звезду веры» же они пригнали. Но, когда рассмотрел в окуляр носовую фигуру корабля – подумал, что лучше бы «Звезду веры». Того, что видел Олаф, просто не могло быть. - Что это? – разом охрипнув, выдохнул он. – Этого не может быть… - Может, - Маргарита смотрела на своего адмирала сияющими глазами. – Это «Весенняя птица». - Лэйе Литэ! Я, наверное, всё-таки сошёл с ума, - признал Олаф. – И получил всё, что хотел. Марта в безопасности, Руппи жив и воюет, я вижу вас, живой, на что и не надеялся, вернулся со дна линеал друга… во всяком случае, это безумие приятное. - Это не безумие! Это буря, та самая буря. Она их не потопила, она отогнала уцелевших на северо-запад, а там какая-то земля… адмирал Доннер сказал – скорее всего, остров, просто большой, но они его не огибали. Они очень торопились корабли починить… - Так. Доннер. - Уцелело двадцать семь линеалов, - теперь Маргарита тоже смотрела на бухту. – В прошлом году я сказала бы, что чудовищно мало, а сейчас кажется, что немыслимо много… не помню точного числа всех остальных, но их тоже почти половина, - она повернулась и, глядя в глаза Олафу, настойчиво повторила: - Ошибки не было. Они уцелели и вернулись. Вам тоже пора возвращаться. Вы нам нужны. «Своим людям, своей стране и мне». Кальдмеер осторожно взял в руки шпагу. Нет, одно отличие всё-таки было: вместо выцветшей, задубевшей от морской соли и окончательно истрепавшейся ленты цветов флавионского герцогства была привязана другая, новая. Бело-синяя. Вряд ли у него получится на этот раз сделать всё красиво – за прошедшие годы адмирал Кальдмеер тренировался в чём угодно, только не в придворном обхождении. Но и по-другому поступить немыслимо. - Вы не кесарина, - произнес он. – Вы святая… - и немного неловко опустился на одно колено перед опешившей девушкой. – Моя кровь и моя жизнь принадлежат вам. Навеки. Приказывайте. * * * …Ротгер год назад не врал и не успокаивал Луиджи, когда говорил, что его адмирал – человек без предрассудков. Рамон к чувствам других людей относился с пониманием. Притащил Луиджи свой «трофей» к Вальдесу в дом, а тот с восторгом в этот «трофей» вцепился – их дело. Желает вице-адмирал своих военнопленных гостей вместе с Луиджи проводить – пожалуйста, вряд ли за время его отсутствия Хексберг рухнет. Но вот самому симпатизировать этим… дважды трофеям – увольте! Вряд ли сам Ледяной знал, что умудрился оттоптать Рамону половину любимых мозолей. Альмиранте был человеком последовательным, привыкшим хорошо делать своё дело и всегда добиваться поставленной цели – а Олаф умудрился выжить назло всем планам, выжить, когда его приговорили. Рамону самому неприятно было понимать, насколько его это задело. Он почти с облегчением сплавил Кальдмеера к регенту – тот придумает, как эдаким подарочком судьбы распорядиться. Своего вечного противника Рамон уважал, и отдавал должное талантам, но живой Кальдмеер в Хексберг его раздражал, как заноза в пальце. Он самим фактом существования напоминал о бессилии. Выиграй хоть одну, хоть четыре, хоть восемь таких битв, но друга этим не спасёшь и прийти ему на помощь не можешь. Ротгер, тот тоже хорош! Альмейда мысленно аплодировал регенту, бросившиму такой камень во вражеское болото, то-то гуси полетают - а Ротгер лез на стенку и всё твердил, что с честным врагом и поступать надо по-честному, что приложивший руку к чужой подлости сам не лучше подлеца, и прочее в том же духе. Рамону на него даже рявкнуть пришлось. Были б хотя бы капитанами – не миновать драки, а так Ротгер пару недель изображал примерного служаку. Словно не с Рамоном они морскую соль кубками хлебали. Ненавидеть уже побежденного – глупость, поднять руку на бессильного и беззащитного – вовсе недостойно мужчины. Злость сколько угодно могла поднимать морду и скалить клыки, Рамон надежно держал её в узде. Тому, кто собой не владеет, в адмиралах не место. И поэтому проводить «военнопленных гостей» адмирал через нежелание, но пошёл. Хотя капитан «Хитрого селезня» успешно делал вид, что «я не я, и кошка не моя», и вроде как никуда отбывать не собирался. То есть собирался, но сейчас. И вообще в другую сторону от родных берегов. За хитрюгой-контрабандистом приглядывали, конечно, но не препятствовали. Шпионить он не собирался, так пусть себе идёт, куда собрался. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – просчитался. Просчитался, когда заочно решил, что Кальдмеер своей не в меру отважной «лебеди» не пригодится. Когда Ледяной попал сюда вновь, он был пусть не теряющим достоинства, но сломавшимся, погасшим и полностью ушедшим в себя человеком. Рамон с одного взгляда понял – этот уже ничем командовать не будет. Не захочет просто. Сейчас же впору было уверовать то ли в колдовство, то ли в божественные благословения – впрочем, в последнем Рамон никогда не сомневался, с ведьмами он имел весьма близкое знакомство – потому что в одночасье вернулся прежний Ледяной Олаф. Тот самый, при первом же взгляде на которого тогда ещё вице-адмирал Альмейда понял: это не добыча, это равный противник. Подходя, адмирал расслышал окончание фразы: - …прошу вас, проследите за… за Мартином, - Ледяной запнулся, почти незаметно. – Утром я мог сказать, что он – последнее, что у меня осталось. - Теперь он не последнее, но самое ценное, и я присмотрю, - заухмылялся Вальдес. – Пылинки сдувать буду и с рук на руки передам. Вместе с кошкой, - Бешеный покровительственно потрепал по макушке чернявого фёнриха. Тот с коротким возмущённым возгласом вывернулся из-под руки, Ледяной отчетливо вздохнул, нашедшийся тут же Отто Бюнц тихо подхихикивал, глядя на происходящее. «Весело им!» - с раздражением подумалось Рамону. Знал бы, что с Кальдмеером всё вот так обернется, ни за что не отпустил. Пусть бы в Хексберге сидел, под присмотром. Не то лет через пять-шесть опять решат, что талигойский флот у границы им мешает, учтут ошибки и решат повторить. Но слово уже сказано и соглашение о перемирии подписано. Придется выпускать. Кальдмеер подошедшего Альмейду заметил первым, и все живые чувства у него с лица как ветром сдуло. Бесстрастное ледяное спокойствие, и только. А вот кесарина их встрепенулась и в локоть Ледяного так и вцепилась. Она там, оказывается, с самого начала стояла, просто за моряками её и не разглядеть. А лицо, а взгляд! Да она за своего Ледяного любому в горло вцепится и даже про страх забудет. И понятно это всем, кроме самого Кальдмеера, потому что он сейчас на неё не смотрит. Вот уж не везет в смерти – повезет в любви. Рамон сам бы не отказался, чтобы женщина рядом с ним так на вероятных врагов смотрела. Только он бы к своей никого не подпустил! - Прощаемся, господин Первый Адмирал? – негромко спросил Кальдмеер, не отводя глаз. Что-то он всё же заметил и понял. Ладонь на руку Маргариты положил, успокаивая без слов. Та на него смотрела с влюбленным обожанием. Ей что, приличное для правительницы умение сохранять лицо не привили? Нет, Катарина точно была умнее… зато эта – красивее и искренней. - Прощаемся, - прищурился Рамон. – И я даже готов пожелать вам удачи на прощание… где-нибудь подальше от талигойских вод. У Кальдмеера дёрнулась щека. Он всё прекрасно понял. - Что ж, благодарю, - так же негромко согласился он. – Вдали от талигойских берегов она мне очень пригодится. Руку на прощание он не протянул. Да Рамон бы её и пожимать не стал. - А этот зачем остался? – по-кэналлийски спросил Рамон, когда «Весенняя птица» оделась парусами и двинулась к выходу из бухты. - Новости Фельсенбургу передать, да и в Эйнрехте он был, много что интересного фельдмаршалу понарассказать может, - безмятежно ответил Ротгер. - Ротгер, - адмирал душераздирающе вздохнул. – Напомни мне, какого цвета у тебя мундир? - Черно-белого. Альмиранте, не злись. Против того, что на нас идёт, мы союзники. Чернявенький, наверное, догадывался, что говорят о нём, но головы не повернул. Стоял, очень знакомым жестом заложив руки за спину, и не отрываясь, смотрел вслед уходящим. Ему, наверное, очень неуютно было оставаться на талигойском берегу среди недружелюбных марикьяре, но пусть «гусёнку» сопли вытирает Вальдес, раз ему так хочется. - Самое ценное, - Рамон смерил взглядом чернявенького. – Что, у Кальдмеера не только дочь есть? Вальдес заржал: - Нет, Рамон, именно что только дочь! – хлопнул фёнриха по плечу, переходя на талиг: - Эй, парень, пошли! Дня через два-три к границе с оказией отправлю, а пока поучу плохому. - Это чему именно? – мальчишка обернулся. Говорил он с акцентом, но очень правильно. - Ведьмовку пить, на гору лазить, ругаться по-нашему, - охотно перечислил Бешеный. Склонил голову к плечу, задумчиво добавил: - Нет, с ведьмовкой я поторопился, до неё ты ещё не дорос. Начнем с более благородных напитков. И утащил мальчишку за собой. Рамону захотелось сплюнуть, но адмирал сдержался. * * * А звезды над морем уже яркие, крупные, совсем осенние. И ветер оттуда – прохладой веет. Вот, одна прокатилась, чиркнула светлым следом – можно загадать желание… может, рулевой или дежурные матросы и загадали, если увидели. В капитанской каюте горел свой огонь. - Не представляю, как я мог её там оставить! Как я мог позволить себя уговорить… Олаф давно уже разобрался с докладом Доннера, который тот, не иначе, всю ночь перед отбытием Маргариты писал, не смыкая глаз. И последнюю четверть часа сидел, бездумно перебирая шуршащую бумагу. Кое-где чуть надорванную, кое-где покоробившуюся от воды, она сама по себе намекала, в каком состоянии Западный флот вернулся. Больше здесь никого не было – Отто свою каюту другу уступил и куда-то испарился, отговорившись усталостью и желанием обсудить всё подробно в полном составе. Дескать, самое главное они уже друг другу сказали. И эдак многозначительно бровями на прощание подвигал. Олаф предпочел не понять. А вот Маргарита всё поняла слишком хорошо, потому что спать уйти не торопилась. Она молча, почти неподвижно, сидела за тем же столом. Не замечать её дальше стало неприлично. Надо, надо было тогда отказаться, отговориться, прогнать! Чтобы не дразнили ведьмы воспоминаниями о невозможном… - Вряд ли с Мартой что-то случится, а рассказ свидетеля для фельдмаршала важен, - Маргарита заговорила не сразу, словно собиралась с мыслями. – И, мне кажется, мы бы её не удержали. Там же Руперт. - Вот этого я и боюсь, - честно признался Олаф. - Думаете, она потеряет голову? - Она её уже потеряла, к счастью, у Руппи с головой всё в порядке, в этом я ему доверяю, - он потер шрам на щеке. – Боюсь другого. Что Марта увлечется игрой в юношу и полезет в настоящий бой. Живой пример оправданного риска перед глазами есть, а Руперт в ней всегда видел больше товарища, чем девочку. Он тоже может заиграться. - Может, стоит доверять Руперту полностью? Олаф не ответил. Что-то тихо стукнуло, и он решился наконец поднять глаза на собеседницу. Маргарита сидел сбоку, на адмирала не смотрела, Олаф видел нежный точёный профиль и пушистые волосы. Она сняла диадему и положила на стол. Причёска распалась, две длинные косы легли вдоль спины. После диадемы Маргарита, всё так же не глядя в его сторону, сняла кольцо и занялась сережками, а Олаф смотрел и никак не мог отвести взгляда. Последним в ряд драгоценностей лёг расстегнутый обручальный браслет. - Тяжелый, - пожаловалась Маргарита, переводя взгляд на Олафа. – Устала я от него. - Да, - согласился адмирал. – На нем висит слишком много долгов. - И я не знаю, смогу ли их отдать… - Маргарита беспомощно пожала плечами. – Меня никто никогда не воспитывал как правительницу, а Оле совсем малыш. Я могу только постоять красивым знаменем и подержать его за руку. Олаф медленно выдохнул, вдохнул. Помогло не слишком. - За такое знамя умереть не страшно. - Не надо, - шепотом попросила она. Стукнувшие по полу ножки стула, когда она встала, были громче этого шепота. Маргарита подошла к адмиралу, невесомо опустила ладонь на его плечо: - Я вас дважды хоронила, третий раз не хочу. Если только через много-много лет… Олаф быстро прятал руки под стол, сжал кулаки. Сейчас надо очень постараться и оправдать своё прозвище. Превратиться в ледяную статую, чтобы не сорваться, не поддаться, не испортить этой храброй девочке жизнь, не сломать судьбу. Помнить, кто она и кто он. Оружейник не пара дочери герцогов. Она к другой жизни привыкла, ей спокойствие нужно и счастье, а что он может ей дать? - Не надо. - Что не надо? – ладонь приживается к плечу плотнее. - Этого – не надо. Как бы меня ни называли, я живой человек. Свеча на столе, дневное потрясение, на плече – чужая рука, как это похоже на другой корабль и другой вечер. Как же он, оказывается, именно этого и хотел, все шесть… то есть почти семь лет. Как старательно запрещал себе любить, позволяя лишь сочувствовать. - Я тоже живая! Олаф!.. На имя он не мог не обернуться. Обернуться, чтобы поймать взгляд блестящих глаз. И все-таки накрыл её ладонь своей. - Я тоже живая, - подрагивающим голосом повторила Маргарита. – Я жива, я свободна, я хочу жить, любить хочу… того, кого сама выберу, а не с кем отец договорится! - Только я не самый подходящий для этого человек, - честно попытался отговорить адмирал. – Не богат, незнатен и даже не молод. - Но люблю я вас, - просто сказала она. …Кажется, это и был приговор. Им обоим. Олаф встал, продолжая сжимать её руку, и безнадежно сказал: - Простите, я не имею права ломать вам жизнь. Жениться на вас мне никто не позволит, а так… так я поступить не могу. Только не с вами. - Знаете, адмирал, - Создатель, да её же трясет всю. – Вы как-то рано начали думать о таких вещах. Олаф… нас убить могут каждый день. И меня, и вас, и… и кто знает, будут ли к Весеннему излому те, кто может что-то запретить или разрешить? Будет ли мой титул вообще что-то значить? Я не хочу ждать, выяснять и упускать время. Да сколько можно, в конце концов?! Он в самом деле живой человек. От такого подарка судьбы отказаться нет ни сил, ни желания. Потом будет больно – когда придётся отпускать её в ту, другую жизнь. Но сейчас их жизнь общая, сплелась, как пальцы, смешалась, как дыхание в поцелуе, свилась морским узлом. И будь что будет. - Не смотри. - Почему? Расшнуровывать корсажи наощупь Олаф не умел, потому в спальню ушли со свечой, а задуть как-то позабыли. Свеча была большой, высокой и толстой, хватило её надолго – сгорев на три четверти, остаток был ещё высоким. Одна коса Маргариты сбилась в клубок у плеча, вторая развернулась и свешивалась с края узкой койки. Олаф дернул плечом – правым, которое из-за недозажившей раны всегда болело сильнее. Врачи в Хексберге были хорошие, и лечили его как друга, но Олаф до сих пор старался при нужде поднимать только левую руку, осторожно, по привычке опасаясь боли. Маргарита поняла, села, подобрав ноги, и ласково провела рукой по спине. По выступающим белым полосам, не успевшим сравняться и стать просто памятью. - У нас на флоте так матросов провинившихся наказывают, - сквозь зубы сказал он. – Мне об этом не забывали напоминать. - Но ты ни на что не согласился, - грустно возразила Маргарита. – Не сломался и не подтвердил. Это не позор. Это совсем наоборот, - она придвинулась ближе, окончательно сбив простыню в ком, прижалась к его спине, положив голову на плечо. Она была лучше любой ведьмы, она пахла живой женщиной и не растворялась в утреннем тумане. И кожа у неё была влажная, а волосы густые и мягкие. – Выстоять там, где сломались бы пятнадцать из шестнадцати, и после стыдиться следов своей стойкости. А ты говоришь – недостоин и другой был бы лучше. Никто мне не нужен, только ты. Олаф повернулся и обнял её, отгораживая от всего мира и всех страхов. Невольно посмотрел на свои руки – ладони широкие, с застаревшими мозолями, на тыльной стороне выступают вены. На запястьях ещё с тюрьмы следы остались, да и более ранних меток хватает, от вражеского оружия. А у неё такая нежная кожа. Так нелепо выглядит, но Маргариту, кажется, это не волнует – вот, вздыхает умиротворенно, трется щекой о плечо, устраивается поудобнее и опять замирает. Спокойное, ровное дыхание щекочет кожу. А в душе копится спокойствие и лёгкость. Всё правильно. Никаких ошибок не было. И большая часть друзей живы. И дома ждут привычные заботы. Ждут и непривычные, но ему ли привыкать? А Марта уже спешит с письмом к Руппи, и приятно думать о том, как он будет рад. Он хотел, чтобы Олаф встряхнулся и начал что-то делать – и судьба, как ни удивительно, хочет того же. Значит, он будет делать. Всё, что может, и даже то, чего не может. Потому что любимую женщину надо защищать. Кто бы ни пожелал обидеть Маргариту, это сделают, только переступив через него. * * * Адмиральского брейд-вымпела на «Весенней птице» не было, откуда бы Отто его взял. Но впорхнувший, в полном соответствии с именем, в метхенбергский порт линеал приветствовали по всей форме. С пушечным салютом и поднятыми флагами. Олаф сохранял привычную бесстрастность, адмирала только взгляд выдавал, вдохновенный и придирчивый. Он пристально рассматривал корабли – доклад докладом, а своими глазами убедиться хочется. - Интересно, кого из вас так приветствуют, - Этти скосила лукавый взгляд на Маргариту. Та не заметила. Она всю дорогу пребывала в отрешенно-счастливом состоянии, и кроме Олафа, не видела никого. Анэстия за них была рада. Дорога кончалась, и они успели ухватить, наверное, последний свободный вздох между двумя бедами. - Кого-кого, тебя, конечно, - поддел гайянку Отто. - Отто, - медовым голосом ответила она, - я привет так и не передала. Годной перепалки с подначками не вышло, внимания капитана требовал корабль. А потом пришлось пересаживать в вельбот и идти к причалу. Слов во второй раз не нашлось так же, как и в первый. Но в первый было легче – не на чужих глазах, среди друзей. Можно было, не стесняясь, обнять Отто, стиснуть плечи и, не скрывая дрожи в голосе, спросить, кто ещё жив. И получить, кроме ответа, порцию восторженной ругани, хлопок по плечу и тычок в бок. Как в далекой и бесшабашной лейтенантской юности. Правда, в те времена хлопок по плечу и в бок получал не Олаф, а его младший сослуживец, но забористо ругаться Отто умел всегда. Олаф стоял на родных метхенбергских камнях, смотрел, как с лица Готлиба Доннера уходит застарелая усталость и отчаяние, как у Густава Цвайера светятся глаза, и понимал, что соблюдать Устав от и до он не может, не хочет и не будет. Ответив, как положено, на приветствие, в два шага оказался рядом и обнял за плечи обоих разом, благо рост и длина рук позволяли. - С возвращением. А горло перехватывает, и пусть его. Даже получив вести, подробный рассказ и свежайший доклад, видеть своими глазами тех, кого год назад похоронил – огромное счастье, до рези в глазах и стесненного дыхания. Живы, целы, вернулись. Чудеса случаются, и кажется, что больше ничего страшного и непоправимого в этом мире нет. Справились и пережили это – справятся и со всем остальным. Доннер сжал его плечо в ответ. У Цвайера с губ не сходила почти бессмысленная от облегчения улыбка. Впрочем, он-то быстро разглядел поднявшуюся вместе с Маргаритой жену, и вниманием вице-адмирала она завладела полностью. Олаф его понимал и чувства полностью разделял. За друзьями стоял смущенный «северянин» - вице-адмирал фок Эгеберг, Олаф, помнится, сам его Готфриду рекомендовал. Как самого с точки зрения войны на западе небезнадежного. Не самый плохой человек и не самый бесталанный флотоводец, но неопытный и здесь отчетливо чужой. Сам это понимал и потом старался держаться в стороне. А вот статная белокурая женщина рядом с ним, наоборот, к Олафу подошла при первой возможности. - И тебя с возвращением, - сказала она. В уголках глаз дрожали слезы, но Анна фок Шнееталь была слишком хорошо воспитана и слишком горда, чтобы плакать прилюдно. – Олаф, знал бы ты, как нам тебя не хватало. - Догадываюсь, - он сжал её руки. И опять трудно заговорить. Ади его последним приказом спас, а сам остался на обреченном флагмане, выполнять приказ адмирала. И никто не виноват, все исполняли свой долг, но в глаза вдове друга смотреть горько. У неё нет надежды на чудо, все чудеса, отпущенные Западному флоту, выбраны до донышка. – Все благополучно? И кто? - Все, - она сморгнула, достала из рукава платок и сердито промокнула глаза. – Открыто вредить мне не рискнула, хотя прямо сказали, что лучше сидеть тихо. Прости, Олаф, я не могла… - Анна! Прекрати, - теперь почти рассердился Олаф. – Тянуть в эту мерзость беременную женщину бесчестно. Лэйе Литэ, да я себе не простил бы… и все же, кто? - Девочка, - она улыбнулась сквозь слезы. – Наконец-то, Ади так мечтал. Аделиной назвала… Постой-постой, во имя кого, ты сказал? - Не знаю, привязалось что-то, не важно, - отмахнулся он. Потом надо будет не забыть спросить, в семье Анны образованием для девочек не пренебрегали, гальтарский в общих чертах она знает. Может, скажет, что за Лит такой к нему привязался. Вальдес так ничего и не сказал, только хохотал до слез, мотал головой и говорил, что пугать своего самого лучше врага и друга ещё и Литом не будет. Странно, для чего-то страшного Бешеный слишком восторженно об этом всем говорил. Анна внимательно смотрела куда-то за его плечо. Пожала руку и шагнула в сторону, сделав реверанс: - Ваше величество, счастлива вас видеть. Всё готово. - Что? – озадаченно уточнил Олаф. - Я знала, что Анна здесь, и написала, - Маргарита виновато улыбнулась. – Вице-адмирал, скажите, дворяне Метхенберга и командование сухопутных частей готовы собраться? - Готовы, - немедленно доложил Доннер. - Тогда сегодня вечером, - решила кесарина. – Ни к чему откладывать. - А морское командование и так всё здесь, - тихо, в сторону сказал Цвайер.