Путешествие в бесконечности

      Вокруг не было ничего, кроме густого молочно-белого марева, в котором она то ли плыла, то ли летела, то ли падала. Откуда-то она точно знала, что во всём доступном пространстве есть только она и этот туман, и ничего больше. От этого понимания охватывала острая, пронзительная тоска, вызывающая желание свернуться клубочком в каком-нибудь тихом и тёмном углу и жалобно поскуливать.       Если бы слёзы хоть раз в жизни принесли ей облегчение, то, пожалуй, она бы сейчас поплакала. Но она давно знала, что ей слёзы приносят только тупую головную боль, которая только добавляла неприятных ощущений.       Смутное осознание того, что вряд ли она узнала о себе всё это, рея в белом туманном мареве, принесло с собой такую же неясную догадку – она тоскует не просто так, а о чём-то. О чём-то, чего здесь нет, и не было, и быть не может… Но что когда-то было у неё… Она не всегда была здесь…       Мама!       Неожиданно яркое воспоминание вдруг повлекло за собой бесконечную россыпь других. Теперь она ясно помнила всю свою жизнь. И тут же стало понятно, что пустота, в которой она реет сейчас – это всего лишь сон. В жизни нет и не может быть такого места. Только тоска, по-прежнему щемящая и мешающая дышать, никуда не исчезала. Теперь у неё был исток – это была тоска по дому и маме, которую, как ей почему-то показалось, она больше никогда не увидит.       Внезапно совсем рядом с собой она увидела ржавую металлическую лестницу, ведущую куда-то вверх, если только в этом пространстве вообще был верх. Она то ли плыла, то ли летела, то ли падала вдоль этой лестницы и при желании могла легко за неё ухватиться.       Она потянулась, цепляясь за перекладину. Никакой уверенности, что у лестницы есть конец и что он куда-то ведёт, не было, но двигаться по ржавым ступеням – единственное, что она сейчас могла делать по своей воле.       По мере бесконечного движения почему-то улетучивалась вера в то, что происходящее – всего лишь сон. Может быть, потому, что она слишком сильно хотела проснуться и наверняка сумела бы уже это сделать, будь всё так просто. Тоска нахлынула с новой силой.       Она продолжала подниматься просто потому, что больше делать всё равно было нечего. Снова плыть, или лететь, или падать в бесконечном белёсом мареве она ещё успеет, сомнений в этом почему-то не было.       Впрочем, лестница постепенно исчезала. То одной, то другой перекладины внезапно не оказывалось под ногами, и в какой-то момент она поняла, что вокруг снова нет ничего, кроме неё и белой пустоты.       Реяние продолжалось. Она не знала, прошёл уже день, или год, или тысячелетия, и существует ли вообще какое-то время, но постепенно тоска притуплялась. Сначала стала не такой острой, потом сменилась сожалением и лёгкой горечью. Потом и эти чувства улетучились вместе с остатками воспоминаний.       Бездействие было повсюду. Бездействие было снаружи, бездействие было внутри неё. Она сама была бездействием. И пустотой, в которой она продолжала бездумно и бесцельно кружиться и которая теперь не вызывала ни тоски, ни скуки.       Через день, или через год, или через тысячелетия сознание вдруг снова вспыхнуло, заставляя снова заметить и своё бесконечное кружение, и белёсый туман вокруг.       Пространство изменилось, или изменилась она, но что-то теперь было по-другому. Движение вдруг обрело цель. Она куда-то стремилась или её что-то притягивало, но одно вдруг стало понятно – уже давно казавшееся уютным и родным белое марево то ли отпускает, то ли отторгает её, выталкивая куда-то вне себя.       Движение ускорялось и постепенно переставало быть похожим на уже привычное безмятежное реяние.       Скоро пустота исчезла. Так ей казалось, хотя она не знала, как может это понять. Потом пришло осознание, что вместо знакомого марева перед глазами теперь темнота… Или глаза просто закрыты. Она вдруг вспомнила, что глаза можно закрывать и открывать, но попытка сделать что-нибудь из этого оказалась напрасной.       Пробуждённое сознание пронзила ещё одна мысль, пришедшая непонятно откуда, но почему-то не вызывающая никаких сомнений. Прежде чем снова перестать думать и чувствовать, на этот раз погрузившись в крепкий человеческий сон, она поняла – бесконечность дарит ей очередную жизнь, и она засыпает, чтобы через девять месяцев по человеческому календарю во второй, или в сотый, или в тысячный – в бесконечный! – раз вернуться в мир.