Salmiakki

On siis kevät Kuljen Hakaniemen rantaan Tuuli ei tuule mutta sade kyllä jaksaa Kevät — Pystynkö mitään enää antaan Konkurssin koin, en haluu enää maksaa Kevät — Kuljen Hakaniemen rantaan Sydän ei tunne, mutta jalat vielä kantaa Kevät — Pystynkö mitään antaan?

— … и потом они все втроем навалились и устроили ей жару на подоконнике. Ух! Артту, ты меня вообще слушаешь? — Паркконен уже минут десять описывал сюжет последнего просмотренного порнофильма вместо рассказа о предстоящем завтра саундчеке, но Куосманен продолжал смотреть в окно. — Слушаю, слушаю, — отозвался он. — Все трое. Навалились. Жара, блядь. Чё, кто там куда присунул? Дерьмовый сюжет, если честно. Скучно, без огонька… — Ты в этом толк знаешь? — беззлобно поинтересовался Йоонас, заваливаясь на продавленный диван гостиничного номера. — Серьёзно? — Опыт, мой друг. Всё опыт. Встречались на моём пути женщины постарше, поинтереснее… — Это, типа, я сейчас комплексовать должен? Типа, желторотик и однолюб, скукота и тленота? — Любовь со школы и до гроба. Романтично… По чём только бабы сохнут? Даром, что Водолей. — А что Водолей? — Да ничего, не бери в голову, — Артту приоткрыл окно, закуривая. — Всё равно все эти приколы не про тебя, дружок. — Нет настроения, астролог? — запах сигарет дразнил обоняние, поэтому мучительно хотелось присоединиться. Встав, Паркконен вальяжно прошёлся по комнате. Устроившись, наконец, на подоконнике аккурат напротив товарища, он протянул: — Ну? — Да в пизду такие настроения, чесслово. Расскажи лучше, как там твоя мокрощелка имперская поживает? Не написывает тебе в личку на Фейсбуке? — Не написывает, — Йоонас прекрасно понимал, о ком речь, и тема ему удовольствия не доставляла. Но Артту уже оседлал любимого конька, будто бы в отместку за то, что он так некрасиво выдернул его из уютного кокона мыслей. — Я же и забанить могу, блэклист никто не отменял. Закурить дай… Куосманен протянул ему початую пачку. — Бери, травись на здоровье… Он снова уставился куда-то в окно, будто тяготился его обществом. Йоонас выдохнул, а потом чиркнул зажигалкой и вдохнул, как следует. — Знаешь, я домой хочу, — сказал он честно. — Рок-н-ролл — это круто, но я какой-то очень домашний мальчик. Мне хорошо в родном болоте. — Угу, — отозвался Артту в тысячный раз припоминая старую историю и выпуская дым через ноздри. — Ты никогда не хотел играть в группе, на большую сцену, под серьёзный контракт… Бла-бла-бла. Джонни, ты так и останешься бледной тенью Пепе Реклесса, если от этих настроений не избавишься. — Я на Джимми Хендрикса не претендую. А ты домой не хочешь? Никогда? Артту посмотрел на него с плохо скрываемой жалостью во взгляде. — Неа. Кто меня там ждёт? — Родители, например. У тебя день рождения сегодня. — В жопу иди, а? Родители… День рождения. Я уже вырос, Антти Йоонас. — Мы тут думали, что тебе подарить, дорогой ты наш человек. — Ммм… — понимающе протянул Куосманен, затягиваясь. — И что надумали? Книгу? Кроссовки? Набор медиаторов? Ещё какую-то хуйню, которая денег стоит? Сдаюсь. — В том и дело, что ничего. Ни-че-го. Тебе хочется чего-нибудь? — Пристрели меня? — Артту внимательно смотрел на свои собственные пальцы, в которых дымилась сигарета. — Слабо будет? — Слабо, — согласился Йоонас. — Но в порядке раздупления могу въебать тебе с ноги. От всей души и с огромным удовольствием. Таким ты мне совсем не нравишься. — Таким я себе сам не нравлюсь. Знаешь, чего я хочу? — Пытаюсь вот выяснить… — Скиньтесь и снимите мне шлюху. Честно. — Ты ёбу дался?! — Тогда зачем спрашиваешь? Купите конфет полтонны, мне прыщей на спине как раз не хватает. Бюджет позволит? Или, блядь, таблеток от жадности пару флаконов. Как вам будет угодно, — буквально чувствуя неуютный взгляд собеседника, Артту закрыл глаза, прислоняясь затылком к стене. — Чего ты ожидал? Что я попрошу новую игру для X-Box? Сказал же, я вырос. Не заметил? — Заметил. Теперь Йоонасу хотелось домой с удвоенной силой. Просто вернуться, бросить сумку в прихожей, обнять Сини, которая выйдет из комнаты — такая родная, сонная, едва одетая. Прижаться к её щеке своей — колючей и холодной после весенней улицы. Забраться холодными пальцами под нагретую теплом её тела майку-алкоголичку, в которой она всегда спит, пока его нет в их общем доме… Держать и не отпускать. Артту будто читал его мысли. Затушив сигарету о стекло, он почти что мстительно вдавил окурок до упора, со свистом проходясь по гладкой поверхности ещё и ногтями. — Возвращайся в наш хреновый мир обратно, Джонни. Мы в Тампере, и торчать нам здесь ещё ёбаных три дня. Я прекрасно знаю, о чём ты думаешь, да. Накидаешься вечером — станет полегче. Она ждёт тебя дома. Позвони, убедись. Вы как — сразу трахаетесь или сперва поговорить? — Иногда, — затянувшись, Йоонас подобрал ноги, усаживаясь по-турецки и окончательно избавляя себя от соблазна пнуть вокалиста, да побольнее. — Мне дико хочется обнять тебя. Чтобы ты мог поплакать у меня на груди. Успокоиться. Чтобы вся эта чёрная желчь из тебя вышла. — Догадываешься, что я тебе вот прямо сейчас могу на это сказать, пидарасина? — Ну, спасибо! — Пожалуйста… Если у тебя всё, то не мог бы ты отвалить со всем этим сочувствием? — Хоть сто порций… Майся дальше, пока не надоест. Пока не надоест. Артту усмехнулся, потянувшись за сигаретами снова и тут же откладывая пачку. Хватит, и так уже голова кругом идёт. День рождения, подарки… — Валите все нахер… — проговорил он вслух, слезая с подоконника, натягивая куртку и оборачивая чувствительную шею пёстрым шарфом. У Мити есть Хейди. У Тапани есть Маша. У Йоонаса есть Сини. У Артту нет никого. Вот, где переменная этого нестройного уравнения. Кто встанет на это место сегодня? Завтра? Ему хотелось подышать воздухом, чтобы просто перестать. Как, всё-таки верно подметил Йоонас… Чёрная желчь. Вот дерьмо… Ему хотелось оказаться где-нибудь в ЛА, под неласковым тамошним солнцем, которое даже его скверную кожу превращает в элегантную, чуть загорелую замшу. Или в Майами, на балконе вместе с четой Косунен. Чтобы слушать Олли вполуха, и вполглаза обозревать силиконовые буфера Нооры, пользуясь тем, что другу семьи всё можно и всё удобно. Дремать в шезлонге, не заботясь ни о чём, истекая поллюциями, заливаясь по самые брови бренди с колой… Но отпуск закончился, а это значит, что пить придётся меньше. Значит, что вернутся дурацкие сны, раз за разом упирающиеся в утренний стояк, с которым ничего не поделать. Значит, раз за разом усмирять себя, брать себя в руки, становиться злее и закрываться всё больше. Пинья. Сука… Задёрнув молнию до самого подбородка, Куосманен передумал и дал себе немного свободы. Куда пойти? В Рустер или в Амадеус? А может тупо зависнуть в МакДональдсе, что на Кескустори? Он был в растерянности. Ему хотелось кричать, хотя больно почти уже не было. Йоонас был прав. На груди поплакать очень хотелось. Но точно не на груди у Паркконена.

On siis kevät Uskoin vakavaan valaan No tytöt on tyttöjä, ne lupaa muttei palaa Kevät — Kaiketi taivas vielä kestää Pilvet jo luin, ei sadetta voi estää Kevät — Sinua ihmistä pelkään Minä oli hölmö, otin turpiin ja selkään Kevät — Tosiaan ihmistä pelkään

Идя по улице, Артту непроизвольно всматривался в лица, то и дело поглядывая на проходящих мимо девушек поверх своих тёмных очков. Красивые. Милые. Симпатичные. Но всё не то. Он искал лицо, которому захочется рассказать даже самое сокровенное. Такое, как в клипе Йонне Аарона. Кажется, «Yksin» он смотрел раз двести, прекрасно понимая, что ничего не может вернуть. Артту Куосманен знал, что Пинья — это прошлое. Да и сама она сделала всё, чтобы не осталось ничего от неё прежней. Снесла посты об их истории из своего блога. Перекрасила волосы. В очередной раз легла под нож, чтобы сделать скулы больше, а губы — ещё пухлее. Иногда он не узнавал её даже на фото, но она продолжала являться к нему во сне. Прежняя. Помнится, летом она даже снизошла до секса по дружбе. Его трясло от желания, а потом буквально блевало от омерзения к себе. Пинья позволила ему даже больше, чем бывало, когда они считались парой. Чёрт знает, что на неё нашло — может, наконец, про оттенки серого прочитала. И только утром, когда она свалила в душ, сверкая голым задом, до Артту дошло: она просто хотела доказать себе, что он всё ещё на коротком поводке. Это не он её трахнул. Совсем наоборот. Бессердечная сука… Наверняка за то время, что они вполне официально считались окончательно и бесповоротно чужими, она насосала километры чужих членов на своих бесконечных вечеринках. Иначе откуда деньги на все эти шмотки, на макбуки, айфоны, салонные причёски и прочие плюшки? Всё то, что он хотел бы дать ей сам, но не мог. Модная блоггерша и мальчик с гитарой. Как бы не так… Но отдавалась она по-прежнему азартно, и при мысли об этом даже сейчас хотелось прокусить себе губу. Чтобы не вздрагивать каждый раз всем нутром, возвращаясь в ту ночь мысленно снова и снова. Туда, где она позволяла ему быть главным, быть сверху, давая ему иллюзию возвращения. Только для того, чтобы утром было яснее ясного — у неё нет не только мозгов, но и сердца. Ей так нравились его розы, буйно цветущие на руках… Но она не знала, и не узнает, наверное, что он набил их только затем, чтобы себя не резать. Не резать себя, мать твою так…

On siis kevät Kuljen Hakaniemen rantaan Tuuli ei tuule mutta sade kyllä jaksaa Kevät — Pystynkö mitään enää antaan Konkurssin koin, en haluu enää maksaa Kevät — Kuljen Hakaniemen rantaan, Sydän ei tunne, mutta jalat vielä kantaa Kevät — Tosiaan ihmistä pelkään

В закусочной было почти что пусто, и в короткой очереди к ближайшей кассе никто не обратил на него внимания. Опустив край вязаной шапки почти до самых очков, Артту заказал две порции наггетсов, картошку, мороженое с цветными пилюлями M&Ms и большую колу. Пробираясь с этим богатством в дальний угол, он пару раз сплеснул себе на ноги, тихонечко матерясь. Устроившись более-менее удобно, Куосманен выдохнул. — Ну, с днём рождения, что ли, мудила грешный… — поздравил он сам себя, принимаясь за наггетсы. Приговорив половину, он набрал смс, посмеиваясь над текстом. «Если ты всё ещё хочешь обнять меня, приходи в Макдо, что на Кескустори. Пожалуй, я созрел для поздравлений и рыданий в твой бомжацкий свитер, пидарасина». Йоонас не ответил, но Артту не придал этому особого значения. Ему и в голову не могло прийти, что это топорное извинение он отправил вовсе не своему гитаристу. Машинально. По старой памяти, будь она проклята трижды. Впрочем, Пинье не составило большого труда переслать его по адресу. «С днём рождения, Арчи!», — написала было она. Но тут же стёрла неотправленное сообщение. «Скоро буду. Не сожри все наггетсы в одно лицо, именинник», — отписал Паркконен. Ещё через двадцать минут они снова встретились, снова уткнулись друг в друга колючими взглядами. Йоонас не выдержал первым, потупившись, позволяя волосам упасть на лицо. Будто вспомнив о чём-то важном, он принялся шарить по карманам куртки. Во внутреннем отыскалась коробка Салмиакки. Невскрытая. — Пожалуй, сойдет. Неудобно: на день рождения — и без подарка, — сказал он, усаживаясь напротив Артту в полупустом зале с видом на площадь у ратуши. — Ну что ты за невозможный мудак, в самом деле, — прокомментировал это маленькое представление Куосманен. Но подарок принял. О том, откуда пришло входящее приглашение на этот грустный праздник, Паркконен благополучно умолчал. Он улыбался, всем своим видом показывая, что готов выслушать, понять и простить ещё пару десятков не самых приятных слов, которые обязательно услышит в свой адрес. Они знакомы уже тысячу лет… Ему хотелось курить и домой. И чтобы у Артту никогда больше не было такого больного взгляда. Нет, он не расскажет. Никогда. Потому что рассказать такое означает и вправду быть пидарасиной.

Sinä tarjosit salmiakkia Minä olin hölmö, panin peliin koko elämän Vaikka tarjosit vain salmiakkia Minä olin hölmö, panin peliin koko elämän