Воображаемый хвост

— Ты это слышал?! — Неа, а что я должен был слышать? — Понятно, Хессу. Проходи. — Прохожу, прохожу… — вскинув руки раскрытыми ладонями вверх, ретируюсь в гримёрку, пока гром не грянул. Судя по этой дрожащей губе, сейчас что-то будет. По пути успеваю услышать, как этот же точно вопрос Олли задаёт Пепе. Впрочем, ответ получает такой же. У меня есть пиво и немного свободного времени здесь, в темноте. Хотя я с большим удовольствием полистал бы Хастлер в сауне где-то изрядно севернее отсюда. Мне хочется спать — с первой минуты этого мини-тура, на который мы тратим силы, нервы и выходные. Нет, здесь прикольно. Я давно не бывал в местах такого толка: сегодняшний клуб — это что-то среднее между депрессивной промзоной и школьным спортзалом за пять минут до генеральной уборки. Навевает… Ялле говорил, как называется клуб, но не задержалось. Меня немного знобит, но это, скорее, предвестник завтрашнего хэнговера. Завтра мне пиздец. Но не думать же об этом сегодня? Разогрев работает как артподдержка. Что-то невнятно бахает за стеной, и мне лениво даже послушать, хорош ли их барабанщик. Кто они? Откуда? Не знаю, кто-то из местных. Мальчики из подвальчика. Играют — и ладно. Медленно пробираюсь вглубь, надеясь, что Пепе не ввалится следом. Но он вваливается — и я даже не успеваю прикрыть глаза. Жмурюсь, наверняка смахивая на большого чёрного кота, которого, к тому же, разбудили не вовремя. Вой витту, Пертту… Но он вполне жизнерадостно напевает что-то, копаясь в вещах, будто не замечая меня. Отыскивает какую-то шмотку и сваливает, заботливо щелкнув тумблером. Вот так. Спасибо. Залипаю в кресле, пытаясь отыскать удобную позу. Пиво приятно цепляет старые дрожжи, а холодные от жестянки пальцы можно положить на лоб, чтобы меньше кумарило. Улыбаюсь своей находчивости, не открывая глаз. Сколько мы там поспали, до и после Пьетари? Пальцев одной руки хватит, чтобы посчитать счастливые часочки. Нет, у меня самая крутая работа в мире, кто против? Какие-то шлюшки на входе уже сигают из стрингов, чтобы сопроводить нас хоть до родной деревни, а мы ведь ещё даже на сцену не вышли… Интересно, почему Олли расстроился? Или, всё-таки, показалось? Мои пьяные мечты частенько сбываются. Может, потому, что они все простые, как варежки. Но прямо сейчас никакого Косунена я не заказывал. Куда его денешь — влетел, грохоту наделал… — Хессу? ХЕССУ, ты здесь?! — его голос не расстроенный, а злой. О, перкеле… Ну, где ж мне ещё быть-то? — Я не заказывал… — мямлю вслух, но тут же громко добавляю: — Здесь, Олли. Что, уже выходим? — Ты спишь, что ли?! Ну да, конечно. И ты мне снишься. — Было бы неплохо, но… нет. — Там эти…«Riot in Everyone» играют! Жизнь — боль, Олли. Жизнь — боль. — Правда? — удивляюсь изо всех сил, но я всегда плохо притворяюсь. — Засранцы… На наши концерты ходят и те, кто любил Олли во времена его шведской карьеры, что уж. Пусть порадуются, если хреновый кавер вообще кого-то радует. — Угу, — Косунену охота поговорить, но я срубаюсь, и мне лениво даже моргать. Закрыв глаза, представляю, как шевелю кончиком воображаемого хвоста. Почему-то сегодня он не кошачий. Скорее, лисий. — Хессу… Я сочувствую. Я всё понимаю. Но я молчу. Кажется, мой воображаемый хвост засыпает вместе со мной. Хессу, Хессу, Хессу… Просто не кантуйте меня, ладно? Хотя бы ещё пять минуточек. А потом я выйду и вжарю. И ещё раз выйду — чтобы всем всё подписать. Да, детка. Да. У меня день рождения в этом месяце. Подарок? Ну, круто! Давай сфоткаемся, конечно. Я противно пахну сигаретами и слишком сильно пьян даже с виду, но ты же всё равно поцелуешь меня в колючую щёку. Это же я — Хессу Макс. Всё будет, если я прямо сейчас хотя бы немножечко посплю…