Прощён

-Веру нашли. Мёртвую. И всё рухнуло. Внутри осталась лишь пустота. Вакуум. До последнего веря в чудо, знать, что шансов выжить у тебя не осталось. Эгоизм. Всю оставшуюся жизнь корить себя за твою смерть, каждый день моля о прощении за ту жизнь, которой у тебя больше не будет. Из-за меня. Моей горячности/вспыльчивости/чёртовой веры в свои силы. -Вер, без меня справишься? -А что у тебя? – Спросила ты, поднимая усталые и уже красные, от многочасовой работы за ноутбуком, глаза. -Маше обещал, что освобожусь раньше. – Я буркнул что-то в ответ. Действительно ведь нужно уходить. Действительно ведь обещал. -Маше? Да, конечно. – Выдавливаешь из себя улыбку, будто думая, что поверю тебе, что актриса прекрасная. Для других – может быть. Для меня – нет. Слишком хорошо я узнал тебя за этот месяц. Не дойдя до своей комнаты нескольких шагов, резко поменять траекторию пути. Я же знаю, как тебе страшно. Знаю, как на душе паршиво находиться здесь, в этом проклятом месте, вспоминая, как сам выл от вечной лжи, тайн, недомолвок в первые месяцы работы в «Логосе». Но тебе сложнее. Я лишь желал обогатиться, отыскав какие-то драгоценности из какого-то странного списка. Ты же ходишь по коридорам, зная, что рядом с тобой – убийца твоей матери. Боишься чьих-либо прикосновений, прекрасно осознавая, что вполне можешь увидеть последние секунды её жизни. Постучав ногой в твою дверь, жду ответа. Дверь открылась быстро. Видимо не ожидая моего возвращения, точнее ожидая прихода кого угодно, кроме меня, держишь, направленный на меня, пистолет. В моих же руках – поднос с двумя чашками чёрного чая с лимоном и тарелка ароматных ватрушек. Твоих любимых. -Назарова, как же не гостеприимно. – Покачав головой, я прошёл вглубь комнаты, поставив поднос на стол. – Я так старался, чай заваривал, ватрушки из холодильника доставал, а ты… -Напугал меня до смерти, ещё и вякаешь тут. – Сказала ты, убирая пистолет на его законное место за картиной. -Ты в меня вообще-то чуть пулю не выпустила. Почему бы мне не вякать? – Я нахально занял твоё кресло, откусывая небольшой кусок ватрушки. – Файлы расшифровались? -Нет ещё. -Тогда будем ждать вместе. Во время таких ночных посиделок о работе как-то забывалось. Обычная болтовня, воспоминания из детства, обсуждение любимых фильмов. И ничего больше. О задании мы ещё успеем поговорить. А сейчас тебя нет. Ты ушла. По-английски. Ушла за мной. Но не вернулась. И не вернёшься. Холодная вода на этот раз не помогла. Сердце не забилось. Какая-то его частичка просто перестала функционировать. Глаза щиплет от никому ненужных воспоминаний, которые приносят с собой лишь боль. Боль от того, что никогда уже ничего не повторится. Ничего. И никогда. -Дядя Володя, что с Вами? – Сзади меня послышался детский голос. Голос того мальчика, которого ты считала особенным, которого любила больше жизни и за которого могла отдать свою жизнь. -Мить, - сев перед ним на корточки, я взял его руку в свою ладонь, - Вера Дмитриевна тебя очень любила. -И папу она очень любила. -И папу. -Эй, подруга, что опять с настроением? – Назарова сидела в своей комнате и читала какую-то книгу. -Не твое дело. – Ты буркнула в ответ. -Понятно, опять со своим Воронцовым поругалась. Ты откинула книгу в сторону и, закрыв глаза, откинулась на подушку: -Достало всё. Устала, я же вижу. И от отношений этих непонятных устала. Тяжело здесь. Давит всё. И в особенности осознание того, что людей здесь практически нет. «Враг» - красной нитью через всю жизнь. Искать подвох в каждом, не доверяя никому. Даже себе самому, боясь порыва чувств, который разом всё может испортить. Но ты ведь сильная. Ты справишься. Я уверен, ведь уже завтра за обедом вы сидели друг напротив друга, бросая в сторону друг друга счастливые взгляды. А сейчас спустя ровно неделю всё в той же душевой изолятора прижимать к себе этого маленького мальчика, пытаясь успокоить. Да нет, не успокоить, а просто поддержать. Успокоить может только время, да и оно не всегда помогает. -Тише, тише. – Судорожно гладя мальчишку по голове. Он лишь сильнее сворачивается в клубочек, ища поддержку, защиту. – Знаешь, мой папа умер, когда мне было столько же, сколько и тебе сейчас. Его тоже убили. Тоже люди из «Ингрид». -И тебе тоже было страшно? – Непонятно, сквозь судорожные рыдания спрашивает Митя. -Очень. Очень страшно. Но это всё пройдёт. Не сразу, но станет легче. Я обещаю. Ведь ты мне веришь? Я почувствовал слабый кивок у себя на плече. Сейчас я прекрасно осознавал, что никогда и никому не отдам этого мальчика. Я видел в нём себя в восьмилетнем возрасте: потерянный и уже не доверяющий людям. Я воспитаю его в память о них. О тех, кто безгранично любил его. О тех, кого уже рядом с нами больше нет. Вакцина в скором времени была найдена: карантин сняли, а всех зараженных, наконец, выпустили из изолятора. Я знал, куда пойду первым делом. Едва я подошёл к забору пансиона, как услышал голос Мити: -Володя, подожди. Я с тобой. Держась за руки, мы молча шли по лесу. Каждый думал о чём-то своём. Тишина не нагнетала, нет, скорее, наоборот, тяжело сейчас что-либо говорить. Сил уже нет. Ни физических, ни моральных. В этой школе я разучился чувствовать себя обычным человеком. Супергерой/Никто. Только так. Кто мы вообще в этом мире? Лишь пешки в руках королей. Кто знает, может, где-нибудь, на другом конце планеты, достраивает свою лабораторию ещё один Вульф, а, может, кто-нибудь сейчас подложил бомбу на площадь в одном из мегаполисов. А бежать спасать человечество уже не кажется сверхзадачей. Нашей целью было спасти мир, но цена оказалась слишком дорогой: тех, кто был рядом, кто пытался что-то изменить, уже нет. Никого. Мы подошли к могилам. Митька сразу же начал о чём-то рассказывать своему отцу, бурно жестикулируя. Я улыбнулся. Впервые за долгое время, искренне. Я упал на колени перед её могилой, лишь пересохшими губами прося о прощении за неоконченную жизнь. А с ветки дерева, что стояло совсем неподалёку, громко проурчав, вспорхнул голубь. Мой взгляд устремился за ним ввысь. Митька подошёл ко мне и, положив руки мне на плечи, также посмотрел в бездонное небо, наблюдая за полётом голубя. Он кружил, радуясь солнечным лучикам и попутному ветру, радуясь свободе, что, наконец, попала в его сердце. А ещё я понял. Я прощён.