I am tired

      Тусклый рыжеватый огонек на свечах подрагивал от холода, все ещё продолжая бороться за жизнь. Отчаянно, слабо, без единой возможности разогнать мрак, окружавший его. Темный зал, который нужно было озарить теплым светом, оказался непосильной задачей для воинов Гора. И один за другим гаснул, заставляя гостей ещё больше чувствовать себя подавленно, уже окончательно убеждаясь в своей смерти. Страх, петлей повисшей на шее осуждаемых, душил. Впереди их ждал чужой, безрадостный мир, лишенный чувств. Как только они вступят в реку Забвения, они больше не вспомнят о друг друге. Они забудут обо всем. Забудут, что когда-то любили, забудут, как сладок запретный плод, забудут о ненависти и злобе, и даже забудут, что когда-то жили. Как только её воды смоют грязь грехов, они пройдут через Ворота.       А уж кому какая достанется судьба на том берегу, тени могли дать ответ: их очертания, видневшиеся на стенах, являли собой представление. Лихорадочно поспевая за движениями тех, к кому ещё были привязаны, темные в точности передавали пламени происходящее.       Кажется, недавно собравшийся совет принял свое решение по поводу прибывших — грешник и невинная душа, — и выбор их предначертал дальнейший путь смертников. Но люди, не желавшие расставаться со своими половинками, попросили об аудиенции с главным богом Подземного царства — Осирисом. Царь был в этот день в весьма плохом расположении духа, но принял бесполезную попытку обмануть саму Смерть за шутку, и согласился на встречу.       Склонившись перед владыкой мертвых, пара просила о прощении и молила вернуть обратно, домой. На землю. Но тот был глух к их просьбам.       Девушка, спустя какое-то время, затихла, молча наблюдая за беседой мужчин. Ни одно слово его не весило и гроша, холодная маска, что по-прежнему находилась на лице Осириса, так и не треснула, показывая отсутствие реакции. Мраморная статуя. Это равнодушие буквально заставляло опустить руки. И, потеряв надежду, пленница тихо заплакала, смиряясь со своей участью. Но мужчина не хотел сдаваться и, будучи уверенный в себе и своих словах, продолжал стойко держаться, предлагая взять в обмен на их освобождение деньги. Молодец, умно! Но разве ему, Богу, нужны эти низменные дары? Нет.       «Не деньги, так должен принять волшебный клинок, дающий преимущество в силе и возможность убить бога, что превосходит его в ней!», — считая, что вещь окажется полезна правителю загробного мира, он использует ее, как последний шанс. Люди боятся богов. Но знают, что их также, как и смертных, одолевают желания. Боги всемогущие. Но с богами можно договориться. Богов можно обмануть.       — Но он, к сожалению, остался в моей комнате, — завидев интерес в глазах Верховного, обреченный оживился. Пока тот обдумывал, не спеша с ответом, ему уже слышалось «да», слетавшее с уст царя.       — Красивый «ножечек». И где же ты его нашел?.. — шипящий голос, неожиданно раздавшийся откуда-то слева, мгновенно лишил нескольких огоньков жизни. Обернувшись, парочка замерла: из темного угла выползло нечто. Существо, взирающее на них оранжевыми злыми глазами, было смесью каких-то тяжело узнаваемых животных. Но единственное, за что зацепилось внимание — это человеческая голова со смоляными волосами, покрытая чешуйчатой кожей. Оно появилось в царстве Осириса сравнительно недавно. И чтобы бог, не особо жаловавший таких, как оно, не выгнал, чудовище подрабатывало посланником, попутно разыскивая себе новое жилище.       Воспользовавшись замешательством, оно резво прыгнуло к грешнику и, оттолкнув Невинную, чтобы не мешалась, схватило его за плечи, сжимая их до хруста в когтистых руках. Осклабилось. Человек, дрогнув от испуга, скривился и уперся в слизкую плоскую грудь врага, делая слабую попытку оттолкнуть того от себя и выпутаться. Но её неимоверно быстро пресекли, заставив заглянуть в свои глаза, и виновный тут же почувствовал сильную боль, скрутившую все тело. Боль ломала кости, впивалась ими во внутренностями, и разжигала праведный огонь, испепеляющий душу. Посмевший дерзнуть безмолвно кричал, корча гримасу боли. Его разрывало. Стирало.       Девушка, упав на колени подле Осириса, схватилась руками за его одежды, моля прекратить страдания любимого. Вот она, любовь. Царь, потрепав ее по голове, покачал головой. Дива удивленно выдохнула, когда, столкнувшись взглядом, увидела мелькнувшую в стальных глазах Осириса безмерную тоску.       — Бцас, оставь его, это не твоя забота, — мужчина рухнул на пол, а чудище, повинуясь, мгновенно оказалось у трона, отдавая клинок.       — Не моя, — подтвердила, кажется, она, — но за реликвию он ответил, — обратив внимание на Невинную, она улыбнулась ей, но лишь слегка, чтобы не спугнуть, а затем, сделав два шага назад, растворилась во тьме.       — Очнулся? — приподнял брови. — Осознал, как это глупо выглядело? — пострадавший еле-еле поднимается, вздрагивая. — Вам пора.       Тени на стене застыли неподвижной картиной, ожидая решения. Одна из них стала меркнуть…

***

      Величественная фигура, гордо восседавшая на троне, вдруг сгорбилась в печальной позе. Облокотившись на подлокотник, Осирис вздохнул. Надеялся услышать что-то новое! Год за годом одно и то же. Надоело! Как же он соскучился по тому прошлому, когда ещё был богом на земле, когда ещё был просто старшим сыном Геба и Нут. Фараоном! Египетский народ любил его и уважал. Обожал! Если бы не Сет, он бы правил долго.       Также он скучал и по Исиде с Гором. Эта девчонка, так цеплявшиеся за своего жениха, своей чистой любовью напомнила об его отношениях с супругой. Ему так не хватало женской ласки…       Кинжал, горящий красным пламенем, был запретным артефактом мертвых. Впервые он увидел его в руках Шу, когда тот принес его, как диковинку, на суд. После чего холодное оружие было отдано под охрану местной фауны. Но как оно снова оказалось на земле — было загадкой. Призвав к себе коршуна, Осирис вверил его птице, приказав на этот раз спрятать понадежнее и отыскать изменника.       Каждый день он видел вселенскую грусть в глазах умерших. Им нравилась жизнь, они бы с удовольствием вернулись в нее, как и он. Но река Забвения смывала все воспоминания — и вот в глазах вечное сияние чистого разума. Груз, тяготивший недавно, превращался во что-то неосязаемое, а после и вовсе испарялся. Они становились счастливыми и им виделись крылья, выраставшие за их спинами. Они были свободны. Осирис тоже уже не жилец, но камень, с которым он связан цепью, все ещё держал его хозяином усыпальницы мертвых. Им дарован был покой. Ему же — ничего, лишь вечные мучения в этом холодном темном царстве, куда не проникали лучи Солнца.       Одинокий старец, гроза всех живых. Он уже давно остыл и лишился теплых чувств. «Маски» стали неотъемлемой частью царя, второй кожей.       То, что за границей, для других богов — это работа, для него — это смысл его бренного существования.       Он грезил пойти ко дну в Ниле или пасть в забытье, сделать все, чтобы тоже получить эти самые крылья свободы, крылья счастья. А для него счастьем и недосягаемой звездой являлось избавление его духа от страданий.       Единственным утешением и отрадой за столетия для него стал его верный помощник Анубис, что всегда был рядом.       Бог погребения, о котором он был так наслышан, подтвердил все представления о себе: мудрый, рассудительный, в меру жестокий, и не прощающий, если весы правосудия перевесит сердце виновного.       Вскоре, наблюдая за его работой, он понял, что управлять без Саба нельзя, ведь порой дорога, по которой душа пойдет после смерти, зависела лишь от его слов. Со временем, шакал стал не только приближенным правителя покойного мира, но и другом, приходу которого он был рад всегда. Осирис стал частенько замечать это за собой, осознавая, насколько привязался к нему. Он был советником, помогавшим сделать правильный выбор в трудной ситуации. Также являлся отличным товарищем, который нередко оказывался в нужный момент и пресекал припадки уныния.       — Господин, изменник был найден, — скрипучий голос оповестил о вернувшемся коршуне. Поток мыслей так и застыл. Из коридора показалась закованная в кандалы огромная крыса, следовавшая за пернатым.       «Как символично…»       — Наказать, — отмахнулся, не дав пойманному пройти в середину комнаты. Даже не посмотрел на них. Не до этого — паркет красивее выглядит, хотя бы радует глаз, в отличие от рожи предавшего.       Зашли-вышли, он опять один, и темные каменные стены давят на него. Обречен на одинокое существование. Давят, становятся ближе, окружают и зажимают в кресле, лишая кислорода.       — Странные детишки, — пыль от песка, сформировавшись дымкой слева от трона, заранее раскрыло неожиданное появление бога погребения, — им же было велено, — шакал нахмурился, подергивая ушами, — его уже истязает Амт? Неужели я опоздал?       Осирис, кажется, даже и не замечал его, погруженный в свои размышления.       — Маат знала, что эти люди удручат тебя, — рыкнул он, показывая зубы. Самочувствие царя загробного мира ухудшалось.       — Как я устал, Анубис. Мне с каждым днем видятся ведения из прошлого, я все больше не желаю возвращаться к своим делам, — смотря сквозь Саба, он поделился с ним своей печалью, что занимала все мысли ещё с утра.       — Осирис, — поставил посох, — тебе просто стоит покинуть это мрачное место. Маат звала нас в оазис, прочистить разум, отдохнуть… — взгляд друга вновь остекленел, опускаясь в пол. Анубис недовольно фыркнул.       — Я не пойду. Мне нужно привести свои думы в порядок, — отстраненно.       — Осирис, — снова позвал по имени, — я настаиваю, что тебе нужен отдых, и тогда тебе не понадобится этим заниматься, — скривился, почувствовав все ещё витавшую тоску в воздухе, — Когда ты в последней раз…? — осторожно начал он.       — Тебя это не касается, — холодно отозвался царь, прерывая подручного, и поднялся со своего трона, хватая его посох. Нервно сжал, не понимая, зачем это сделал. А затем, резко вручил палку помощнику в руки, только бы тот заткнулся и не бередил старые раны. Мотнул головой, прогоняя наваждение. — У меня нет времени на эти забавы, — плюхнулся обратно на место. Лицо его ничего не выражало, но с глазами — все та же история. — Развлекайтесь без меня! — собеседник недоумевающе уставился на него, — Анубис, оставь меня, прошу, — устало.       — Не могу, иначе ты себя ещё больше погубишь.       — Я уже погубил, низвергнув себя в этот чуждый для человека мир!.. — Царь, откинувшись на спинку, всем своим видом кричал, что он не уступит и останется сидеть в этот затхлом зале, — сколько веков ты стоишь на должности судьи?! Скольких видел! И скольких повидал я! А я, в первую очередь, все же почти… человек… Я жалею, что никогда не был смертным, а это, говорят, стоящая вещь.       — Смертный — значит отдаться во власть чувствам.       — Мне надоело быть бесстрастным… — вздохнул, потонув в троне. Печаль все никак не покидала. «И Богом быть надоело…»       — Осирис, — сочувственно положил когтистую лапу на плечо, чуть ощутимо сжимая его, чтобы мужчина, прекратив гневаться на подчиненного, обратил на этот жест внимание. В серых глазах читался вопрос и недовольство, что его прервали. — Пойдем, тебе нужно отдохнуть, — твердый голос чуть смягчился.       — Оазис?.. — этого действия вполне хватило, чтобы успокоиться. Припомнив место, значившееся под этом словом, правитель покачал головой. Но после, мечтательно закатив глаза, представляя дом, с улыбкой спросил: — Может, все-таки лучше родные пески?