Hope

      Аннабет в который раз смотрит на пластиковую трубку с двумя красными полосками и вдруг чувствует жжение в глазах. Должно быть она не моргала все это время. В голове у нее раздается методичный стук, как будто маленький поезд кромсает ее мозг колесами.       Нет, это может быть шуткой Вселенной или чего там еще, потому что над шутками смеются, а над случайной беременностью — нет.       Какое-то время она не может сказать об этом Перси, вместо этого она достает тест из своей тумбочки и пялится на него в течение нескольких минут каждый день. Это слишком ошеломительно, чтобы сразу рассказать ему об этом. К тому же она и сама не знает, что с этим делать — не то чтобы она стремилась в принципе стать родителем когда-либо. Не после тех вещей, которые она в своей жизни повидала. И хотя она никогда не воспринимала всерьез общественное давление, было в этом что-то, что удерживало ее от мыслей об операции. Возможно, она законченная эгоистка, но на самом деле она всегда знала, что ей просто нужен кто-то, о ком она сможет заботиться так, как о ней не заботились никогда в ее собственном доме, и все, что ее по-настоящему сдерживало от этого, — кровь на ее руках после войны и поисков и куча детских смертей, свидетелем которых она стала, сама будучи ребенком.       Каким родителем она могла стать, не имея психической уравновешенности? Как она должна была бы объяснять кому-то новому, почему его родители так отличаются от остальных семей? Как она должна была уберечь его от ожиданий, которые были готовы свалиться на него, потому что его родители были спасителями мифического общества?        К тому же, она никогда не знала, каким образом семья должна была строиться - теории на эту тему было достаточно, но это, по ее мнению, выходило за рамки компетенции теоретических пособий. В этом была хороша Пайпер — не Аннабет. Аннабет никогда не была особо эмоционально открытой. Она могла читать людей, но это было связано с ее способностями к анализу и рационализму, а не эмпатией. По большей части ей вообще было плевать на людей вокруг себя.       Каким образом она должна была понять этого ребенка? Заведение детей предполагало добровольное согласие на соответствие всем ожиданиям и требованиям, которые он только мог испытывать по отношению к ней. И в этом был хорош Перси (синдром спасателя, разумеется), но сама Аннабет не подходила на роль родителя ни по каким критериям, как ни крути. Возможно, потому что в ее собственном доме ее не научили ничему, кроме того, что она — единственный человек, который может о ней заботиться. - Ты что думаешь по этому поводу? - спрашивает она тихо, глядя на свой живот.       Как долго он будет настолько беззащитным, чтобы не иметь возможности показать, что существует?       Она бросает тест в ящик прикроватной тумбы. - Ладно, приятель. С этим надо что-то делать.

***

      Доктор в консультации смотрит на ее документы с мягкой улыбкой, а потом просит Аннабет не нервничать. Аннабет успокаивается, глядя на ее удивительно гладкое для своих лет лицо. Женщина выглядит теплой и довольной жизнью, и, может, чересчур здоровой, — как и все ребята в Новом Риме, потому что им, очевидно, не приходилось шататься с ножами в Поисках для безответственных родителей. Аннабет думает, что ее врач — потомок Аполлона, это не предвзятость, это просто ее интуиция. Она вздыхает, стараясь сдержать приступ паники при виде плотной папки в руках доктора. Несмотря на то, что она не чувствует себя готовой к материнству, она правда не хочет, чтобы с этим существом случилось что-то плохое внутри ее организма. - Вы не собираетесь прерывать беременность? - спрашивает врач, и Аннабет поднимает на нее глаза. Это первый раз, когда кто-то вслух говорит о том, что с ней происходит. Может быть поэтому она в шоке.       Из-за повисшей паузы доктор смотрит на обручальное кольцо Аннабет.       Аннабет раньше не допускала объективно-оформленной в слова мысли о том, что этого внутри нее может не быть. Она привыкла к нему за то время, что тискалась с тестом. Возможно, идея любить кого-то безвозмездно стала привлекательной для нее теперь, когда большая часть ее друзей обзавелась детьми. Но она также не воспринимала серьезно мысли о том, что это однажды все-таки оформится в кого-то, кто будет иметь в себе что-то и от нее, и от Перси.       Сама эта идея слишком волнительна, и в эту минуту Аннабет даже кажется, что она может увидеть образ темноволосого малыша с серыми глазами. Что-то прочное, — что она мечтала построить в юности. Что-то вечное, что они могли бы построить вместе, — как полагал Перси. Что-то общее, что, возможно, вполне могло стать их общим ребенком через несколько месяцев, пока сейчас молекулы ДНК выстраивались в комочки, затем скручивались в спирали и жгуты внутри нее.       Это необычно. Это захватывающая идея. - Мы не обсуждали это, - говорит она, совершенно успокоившись. - Все в порядке? - В полном, - заверяет ее врач, передавая ей бумажки, - Не беспокойся об этом, ему ничего не угрожает, хотя ты не в лучшем состоянии после всего, через что прошла. Это большая удача, что тебе удалось забеременеть, но он на самом деле в порядке.       Для тощей одинокой девчонки, пережившей ужасы ада и мучения нескончаемых подвигов в незрелом возрасте, это большая удача. Аннабет никогда не относилась к людям, которые упускают возможности. - Значит, я могу идти? - Полагаю, что так, - улыбается ее консультант.       Шагая по коридорам клиники, Аннабет чувствует парадоксальную радость в этом кошмаре.

***

      Это не будет простым разговором, но ей придется сказать это, потому что Перси так же вправе иметь свое мнение на этот счет. Во всяком случае, лучше сделать это в день, когда она вообще способна трезво мыслить, потому что ее щитовидная железа миксует гормоны в ее теле, как блендер.       В выходной день, когда он отвлекается на разговор с Джейсоном на заднем дворе их общего дома у побережья в Новом Риме, Аннабет позволяет себе задуматься о том, чего они достигли за все это время. Никто не говорил, что строить отношения с человеком легко, потому что, в сущности, отношения — это постоянный компромисс, но, учитывая, сколько всего они вместе пережили, это могло быть немного легче, чем у нормальных людей. Но они правда неплохо справлялись для парочки неуравновешенных ветеранов. Они сумели повзрослеть вместе, рядом друг с другом, и научиться всему, из чего теперь состояла их жизнь, — также вместе. Возможно, они бы сумели выстроить чью-то жизнь вне опасности, полной любви и заботы, тоже вместе.       Когда Перси входит в кухню, она уже допивает свое какао, кутаясь в связанную Рейчел шаль милого лилового цвета. Он выглядит спокойным и уверенным, что вообще стало происходить довольно часто с тех пор, как они сбежали из города на окраины к морю. Его вид внушает Аннабет уверенность — она вспоминает, что справлялась с большими трудностями в своей жизни.       Перси улыбается ей. Она улыбается в ответ. - Привет. - Привет.       Он достает бисквит, переданный Пайпер, и нарезает его на маленькие оранжевые кубики. Морковь. Возможно, у Пайпер новый вегетарианский кризис.       Аннабет делает новый глоток, глядя на Перси поверх своей чашки. Когда он опускает бисквиты и свой чай на стол, а затем садится напротив нее, она решается. - Ты все еще хочешь детей?       Перси смотрит на нее с зависшей рукой в воздухе, сжимая кусок бисквита. - Со мной, я имею в виду. Ты все еще хочешь детей?       Перси смотрит на нее, не моргая, и она чувствует пустыню у себя в горле. - Зачем ты спрашиваешь? - его голос звучит так, будто и у него в горле пустыня тоже.       Это придает ей уверенности. - Я в положении. В том смысле, о котором ты подумаешь только через несколько секунд, так что этот процесс еще называется беременность.       Она делает глоток, чтобы спрятать свою неуверенность. - Ага, - говорит он.       Он не сводит глаз с нее, пока сосуд на его виске не начинает стремительно пульсировать. Наконец он опускает руку и громко сглатывает, — возможно, слишком громко в тишине кухни. Снаружи раздаются крики чаек и шум прибоя. - Ты сейчас пошутила или что-то типа того? - спрашивает он наконец.       Аннабет чувствует укол тревоги — он по-настоящему испуган. В жесте поддержки она сжимает его руку, потому что ей нравится дразнить его, но Перси все еще лучший человек в ее жизни, и она бы никогда не ранила его. - Это правда, - говорит она.       Перси смотрит на нее, возможно, слишком долго не моргая, потому что следом он захлебывается воздухом и хватает ее ладонь поверх своей. - Ты давно узнала?       Аннабет мотает головой из стороны в сторону, и пытается понять, что ей делать. Он не выглядит ни злым, ни смущенным, ни даже шокированным. Он как будто напуган и потерян, и вдруг он становится моложе на много лет. Как будто они в главной зале на Олимпе, и ему снова предложили бессмертие, а он смотрит на нее, чтобы узнать ответ.       Аннабет прочищает горло. - Я подумала, нужно тебе сказать. Не понимаю, как это вышло, но тебе нужно было узнать. - Ты собираешься его оставить? - говорит он, и Аннабет не может понять зачем. Все идет не по плану, и она пугается. Не иметь контроля над вещами вокруг — худшее из ощущений с тех пор, как она просыпалась ночью, хватая нож из-под подушки для защиты. Но ей больше не шестнадцать лет. И она спит гораздо крепче. - Это, вроде, наше общее дело, - говорит она неуверенно. Перси продолжает цепляться за ее руки, как утопающий, что иронично, он ведь сын Посейдона и все такое. - Но если ты спрашиваешь, то я серьезно настроена на то, чтобы не прерывать беременность. Хотя это пугает меня, и очень сильно. - Я говорю именно об этом, - кивает Перси, и теперь его ладони ложатся поверх ее рук. Аннабет наконец понимает, что он имел в виду - все те детские смерти, которые они видели в течение своих жизней, и то, из-за чего ссорились в начале брака. - Я бы не хотел, чтобы делала что-то, чего боишься, или не хочешь. У тебя есть на это право. Но, что касается меня... Я думаю, это замечательно, - говорит он с придыханием, и Аннабет видит, как его щеки постепенно наливаются красным.       Она неловко улыбается, дергано пожимая плечами, и чувствуя, как все в мире начинает опасно вертеться, сжимаясь и кружась вокруг нее. - Я тоже так думаю.

***

      Это происходит очень поздно - ее живот похож на огромный арбуз, который она носит с собой повсюду, а ноги без конца ноют и отекают, замедляя ее до скорости улитки. Когда ребенок впервые толкается, Аннабет уже устает от состояния беременности, и она хочет увидеть его поскорее больше, чем нормально поесть или выспаться без всех тех снов, когда его вырывают из ее чрева или создают новое Пророчество, героем которого ему суждено быть.       Она стоит посреди гостиной, в отвратительной футболке и изношенных штанах, держа в одной руке кружку с травяным чаем от Хейзел, и положив другую на живот. Когда у нее начинают слезиться глаза, она понимает, что не моргает, должно быть, уже очень долго. - Эй? - спрашивает она, обращаясь к нему, как всегда делает, когда нервничает. - Это ты сделал, приятель?       Кожа на ее животе натягивается чуть больше, когда он повторяет это, будто бы наконец поняв, как с ней можно поддерживать двустороннюю связь. Должно быть, этот парень очень умный. И, вероятно, такой же длинноногий, как его папаша, судя по тому, с какой интенсивностью он колотит ими по ее мочевому пузырю. Но он точно очень умный, потому что он толкается теперь каждый раз, когда она что-то говорит. - Полегче, дружок, - хихикает она, устав от стояния на ногах, и плавно опускается в кресло, позволяя ему устроиться поудобнее тоже. Перси на кухне интересуется, в чем дело. - Слышишь? - спрашивает она, и он замолкает, переставая пихаться. - Ну, привыкай. Мы будем первыми, кого ты увидишь тут. Ты меня испугал. Но я, кажется, тебя люблю. - Что произошло? - спрашивает появившийся за ее спиной Персей. Она почти уверена, что он все слышал. Ребенок снова пинается, и Аннабет всхлипывает, неловко хихикнув, потому что теперь ей снова придется вставать и ковылять к туалету, наверное, сотый раз за день. - Боже мой, Перси, заткнись, или он буквально выпрыгнет! - смеется она нервно, держась за подлокотники, чтобы встать. Он помогает ей с этим, затем опускает ладонь на ее поясницу. Он выглядит напуганным, так что Аннабет смеется над ним тоже. - Он просто услышал нас, и стал толкаться. Думаю, его это забавляет. - А меня делает старее на пару лет, - говорит Перси, опуская руку на ее живот.       Он поднимает на нее взгляд, ожидая инструкций. Аннабет кажется, что она — магазин сладостей. - Скажи что-нибудь, - предлагает она. Перси набирает в грудь побольше воздуха и стучит указательным пальцем по ее животу сверху. - Тук-тук.       С другой стороны она чувствует тычок под ребра, рука Перси мгновенно перебрасывается в то место. - Он сделал это, - говорит Перси. Аннабет кивает. Малыш внутри делает какое-то неопределенное движение, но ей не дискомфортно от этого. - Я ведь сказала тебе. - Но он правда сделал это! - повторяет Перси, его голос становится на октаву выше, и тут ребенок начинает брыкаться. В этот раз у него есть цель — ее мочевой пузырь. Она стукнет Перси, если он еще хоть раз так взвизгнет. - Так, - говорит она, - я очень рада, что вы познакомились, ребята, но прямо сейчас вам обоим лучше замолчать, иначе я просто не доживу до туалета.

***

      Флетчер выглядит, как ее лучшее творение за всю жизнь. Он буквально самое удивительное, в чьем создании она когда-либо принимала участие, несмотря на то, сколько боли он ей доставил, когда появлялся на свет. Аннабет наблюдает за тем, как он спит, прижав большой палец крохотной ладони к своим губам, и периодически хихикает. Устроившийся на ее плече Перси водит указательным пальцем по одеяльцу, в которое Флетчер завернут как сосиска, вверх и вниз, не сводя с него глаз ни на минуту. - Смотри, что мы создали, - шепчет он едва слышно, и Аннабет кажется, что он плачет. Когда она поворачивает голову, она понимает, что так есть. Он смотрит на Флетчера с тревогой и любовью и даже обожанием, которое граничит с преклонением перед этим существом, похожим больше на беззащитного гнома, чем на какого-то идола. Это удивляет Аннабет, потому что для нее Флетчер больше что-то приятное и бесценное, но это вовсе не является для нее открытием, как если бы раньше она вообще не понимала, как он ей нужен. - О, смотрите, как ты растроган, - хихикает она дружелюбно, и ее муж фыркает, вытирая лицо рукавом. - Он такой хорошенький, что даже его папа не может сдержать умиления. Я знаю, он просто красавец. - Не могу поверить, что ты дразнишь меня за любовь к собственному ребенку, - тихо фыркает Персей, и она улыбается, слабо пихнув его в бок. - Ну ты уж поверь. Он классный, правда? - довольно щерится она, кивнув в сторону сопящего темноволосого мальчика. Когда Флетчер разлепляет свои серые зенки, дыхание у Аннабет в очередной раз сбивается. Он начинает кряхтеть и вертеться, требуя немедленного внимания к себе. - О, посмотрите, кто проснулся. Надо же, ты бываешь очень настойчивым, малыш, - воркует она, поудобнее перехватывая его на руках. - Ха-ха, - произносит Перси. - Посмотрите-ка, как ты любишь своего сыночка.       Она недовольно смотрит на него, потому что это вовсе не смешная шутка, но спустя мгновение уже хохочет, вновь пихая его в бок. Ладно, возможно, пока она не знает ничего о том, как правильно выражать свою любовь и тревогу об этом ребенке, и как дать ему понять, что он нужен ей, но она научится, она полагает. Они с Перси поймут, как это делается правильно и надежно, как и все, что они строят вместе.