oxidado pintura debajo de los colores

      Балкон совсем зарос вьюном, а я уже отчаялась что-то сделать с этим. Может быть это и красиво, но это привлекает внимание. По ночам под моими окнами все чаще стали стрелять из оружия, один раз даже колотили в дверь. Как будто этот гребаный плющ так и говорил им: «Смотрите, здесь живет белая сука. Убейте ее, она же дышит вашим воздухом, ну же, гребаные трусы, покажите этой шлюхе, кто тут хозяин». Как-будто это бессмысленное растение заводило всех этих людей, нашептывая им, внушая мысль о моем сучьем происхождении. Стараюсь не выходить из дома в светлое время суток, хотя в более позднее тоже не безопасно. Под балконом краской цвета старой ржавчины, на пожелтевшем от времени кирпиче написано о том, что я заслуживаю смерти. Вот она, безостановочная ненависть во всей красе спальных районов отвратительных городов.       Песня, полюбившаяся мне еще с тех времен до сих пор играет. Она всегда играет, доводя до тошноты моих соседей. Иногда, все же, мне приходится делать тише. А иногда, когда проститутку из соседней квартиры дерут ее ебыри, громче. Что не меняется в этом городе, так это атмосфера неудавшейся жизни и эйфории одновременно. Действительно, как не быть счастливой, когда тебя могут задушить стальным тросом уже сегодня вечером? Я стою на балконе и смотрю на уходящее солнце. Стабильность – это не всегда хорошо. Я стала смелее, бесспорно, после того дня я стала куда смелее, только вот нужно ли это в месте, где не важна и толика бравады?       Дерево все так же гнется под порывами ветра, а маленький и заляпанный экранчик радио светится тепловатым, но тусклым светом. Я все так же мерзну и кутаюсь в плед, сидя на балконе и смотря на кусок послезакатнего неба. Прикрываю глаза на секунду, а ветер приносит в лицо немного песка. Он скрипит на зубах. Сама мысль о том, что по этому песку кто-то ходил, кто-то на него мочился, приводит меня в странное чувство отчужденности. Привычным движением протягиваю руку к периллам балкона и беру пачку сигарет. Не курила, привычка появилась недавно. Мне мало кто здесь что-то продает, но нашлись несколько магазинчиков, где я могу разжиться продуктами и другими нужными мне товарами. Одним из таких магазинчиков является старый ларек какого-то старика, с родинками по всему лицу. Туда довольно далеко идти, но ночи обычно длинные.       Длинные, и холодные, как пальцы Розетты.       Открываю пачку и выдыхаю: сегодня предстоит путешествие. Из пачки на меня будто смотрели своими глазами-фильтрами всего три сигареты. Этого мне только на ночь и хватит. Достаю одну из пачки, бордовая, матовая, чуть шершавая бумага приятна к пальцам. Немного держу ее в пальцах, даю запаху вишни и миндаля достигнуть моего обонятельного рецептора, и только потом щелкаю зажигалкой. Дым. Густой и вкуснопахнущий, будто его можно зачерпнуть ложечкой и съесть.       Сигарета заканчивается быстро, будто ее и не было, ровно, как и заката, от которого осталось мутное оранжевое пятно на горизонте, так от сигареты остался один лишь тлеющей под балконом бычок. Откидываю плед на подлокотник кресла и поднимаюсь. Монолог все говорит, а мои руки покрывают вдруг взявшиеся из ниоткуда мурашки. От холода ли, или снова от смешанного чувства эйфории и отчаяния? Зажимаю края рукавов кофты в кулаках и захожу в комнату. Дверь на балкон открыта всегда, даже по ночам, но их я редко провожу дома. Можно назвать меня чертовой пугливой зверушкой, ведущей ночной образ жизни, но я жить хочу. Только зверушке надо помнить, что хищники тоже охотятся ночью.       Пушистая кошачья голова упирается мне о ногу. Мурлычит, трется. Он совсем перестал убегать от меня, поселился на подоконнике. Сижу на балконе и знаю, что прямо позади меня, за стеклом, спит пушистая и наглая кошачья морда. Убила бы, да жалко. Страшно признавать, что я привязалась к кому-то. Сую зажигалку в карман кофты, к почти пустой сигаретной пачке и деньгам. Странно, что еще работать как-то получается. Не постоянно конечно, но то тут, то там людям нужна помощь. Я мало что могу, но пока этого хватает, чтобы жить. Станет совсем плохо – пойду грабить, но никогда не стану шлюхой. Хотя, за белую давали бы много. В квартире всегда пахнет магнолией. Я кстати, совершенно не знаю почему. У меня были духи с этой штукой, и пара ароматических свечей, но все это давно кончилось. А запах остался. Быть может, я уже сама пропахла этой гребаной магнолией так, что уже и не выветрится никогда? Еще одна отличительная черта для белой. Чертова магнолия.       Снова подъезд, пропахший насквозь запахом рвоты и дешевых сигарет. Если бы у этого места была бы душа, она бы плакала от осознания своей никчемности. Снова тридцать одна ступенька, а затем свежий и холодный воздух, ударивший в лицо. С кирпичности стен под моим балконом кричало своим ржавым цветом мнение всех этих людей обо мне.       «blanco de puta*»       С маленькой буквы, корявым почерком, но кричаще. С вызовом, будто не боясь того, что я когда-нибудь смогу дать отпор. Потому что знают, что не смогу. Зверек, ведущий ночной образ жизни не может дать этот блядский отпор этому ебаному несправедливому отношению. Я бы кричала и пачкала здесь все своей белизной, но нет сил. Почему-то меня совершенно все устраивает. Сторонятся меня как прокажённой, если дотронусь до чего-то, то будут обходить это десятой дорогой. Но так делают не все. Кто-то не боится и дотронуться, но лишь с той целью, чтобы сделать больно.       Слышу выстрелы и быстрее захожу за угол, прижимаюсь к грязной и холодной стене. Улыбаюсь, сама не знаю чему, но если хочется, то я не могу отказать себе. Когда-то такая простая улыбка переросла в чертов истерический смех. Я смеялась так херову тучу времени, пока не стало светать. В ту ночь я так и не купила себе сигарет.       Иду дворами, спотыкаясь в сгущающихся сумерках о различный мусор разбросанный тут повсюду. Однажды споткнулась о труп собаки, а потом проплакала весь день. С тех пор стараюсь смотреть себе под ноги.       Как быть с бесконечным желанием быть поглощенной этим городом? Под странный монолог на радио, с серым небом, тридцать одной ступенькой и холодными пальцами, что периодически всплывают в памяти.       Помню тот день, когда узнала, что ту девушку убили. Клиент попался невменяемый, задушил. Чувство острого отчуждения тогда повисло в воздухе искаженным портретом. Я не знала, что говорить, что думать, или что делать. Мы не были с ней знакомы толком, даже почти ничего и не было. Но ее смерть вызвала во мне. Ничего она во мне не вызвала. И только через несколько недель я заметила у себя на запястье затягивающуюся рану от зубов, укусила себя во сне. Тогда я сходила к тому автомату с газировкой из алоэ и купила баночку. Выпила все залпом, а потом долго блевала и плакала, представляя у себя во рту вкус глинтвейна и ее язык, умело проходящий по нёбу. Я не любила ее, ни в коем случае. Но что-то не давало мне забыть ее. Скорее всего, это был все тот же шрам на запястье.       Я не торопилась и добрела до нужного мне места часам к двум ночи. Страх улетучился, и все, что я хотела, это тянуть тугой дым с вишней и миндалем себе в легкие. Но все же мне хотелось быстрее попасть домой, меня ждал плед и молчаливый кот.       Старик никогда не задавал мне лишних вопросов, я ему деньги и название сигарет – он мне сами сигареты. Каждый раз, когда протягивает мне сигареты, смотрит на мои руки. Руки многое могут сказать о человеке. Видимо мои белые руки говорят всем этим людям о том, что меня можно травить.       Путь домой занял куда меньше времени, чем я думала. Фонари все еще горели своим теплым оранжевым светом, снизу я видела, как горит окошко радиоприемника, слышала голос с цветущей весной внутри. Дым поднимается к фиолетовым цветам вьюна, задевает край антенны радио, и рассеивается совсем. В пустотах, не заросших цветами, вижу полосатое брюхо, кот почти наверняка лежал в моем кресле, пока меня не было.        И снова все так же. Запахи подъезда сменяются запахом магнолии, я снимаю кроссовки и опускаю ноги на старый ковер. В комнате темно, тусклый свет освещает лишь балкон и часть комнаты. Мгновение, и гаснет и он. В этом промозглом городе привыкли экономить электричество.       Иду на балкон и присаживаюсь на перилла. Запрокидываю голову вверх и смотрю на небо, неожиданно открывая для себя полное безумной красоты, звездное небо. Сильнее сжимаю руки на балконной перекладине, зажимая листья и цветы. Небо смотрит на меня тысячей сияющих глаз, и я понимаю, что мне нечего бояться, пока у меня есть все это. Позади меня начинает светать, снова слышу пальбу из оружия на соседней улице.       Кто знает, быть может в один из таких рассветов, одна из пуль попадет прямо в сердцевину магнолии. *- белая блядь