Безлунные ночи

В каждую безлунную ночь он приходит к ней. Она встречает его с улыбкой — или равнодушно. Он не знает. В безлунные ночи трудно разглядеть выражение её лица. Днём её коса всегда сплетена из двух прядей и лежит на груди, прикрывая доставшийся ей когда-то от него же шрам. Но ночью — не так. Безлунными ночами она заплетает тугую косу из трёх прядей и откидывает её на спину. Безлунными ночами Кенпачи приходит к ней, и она встречает его с улыбкой — или равнодушно. Женщина, открывшая ему сладость битвы, в такие ночи — просто женщина. И открывает она ему другую сладость. Он хватает её, обнимает, целует, сминая руками и губами мягкое тело, но она хитрит, выворачивается, перехватывает и заламывает его пальцы. Он не сдаётся и действует бесцеремонно, почти грубо — хватает её за волосы, надавливает ладонью на старый шрам на груди… Расплетает тугую косу. После этого она сдаётся. Она всегда сдаётся. Кенпачи знает, что она никогда и не сопротивляется по-настоящему. Зато отдаётся она всегда искренне. В лунные ночи он и шага не делает в сторону казарм её отряда. В лунные ночи нельзя. При свете они оба играют светлых созданий и только в безлунной тьме могут позволить себе забыться и стать теми, кем они всегда были по праву рождения. Хищниками. Первобытными людьми. Она никогда не зовёт его по имени, которого у него нет, а он произносит её имя лишь раз — один раз в каждую безлунную ночь. Он зовёт её не тем именем, которое она выдумала, чтобы прикрыться от других, от тех, кому не понять — он зовёт её именем истинным, тем, которым он одарил свою приёмную дочь. Ему понять. Ячиру. Безлунные ночи редки, но они намного длиннее обычных — это они так извиняются неумело перед двумя, носящими титул Кенпачи. Он чувствует благодарность, а что чувствует она, он не знает — в безлунные ночи ни хрена не видно. Днём она смотрит на него, и ни единого проблеска осознания в её синих глазах не случается. Никогда не случается. Словно бы она днём и она безлунной ночью — две женщины из разных миров, которые друг друга даже и не видели ни разу. Словно бы она ничего не помнит. Но он помнит. И он знает, что помнит она. Её руки способны убивать, или лечить, или доставлять удовольствие. Она когда-то и убить его пыталась, и лечить ей его доводилось — это она всегда делала и продолжает делать со многими. Но руки её скользят только по его спине, когда она отдаётся только ему, прижимаясь своей грудью к его. Кенпачи знает: однажды он насквозь проткнёт эту грудь мечом. И уже навсегда. Он только не знает, когда точно это произойдёт. Он не знает, сколько безлунных ночей ещё осталось — им осталось. — Ячиру, что говорят эти идиоты? Луна сегодня будет? Она оборачивается к нему: ей уже шестнадцать, повзрослевшая. Кенпачи вдруг понимает, что безлунных ночей осталось совсем немного. И скоро клинок в грудь всадят и ему самому. По самую рукоятку всадят — чтоб уж наверняка. И потому что так учили. Он учил. — Да, Кен-чан. Тебе её свет мешает? А давай я все окна занавешу, если хочешь… — Не надо. Иди сюда, Ячиру, — нетерпеливо машет рукой, подзывая её к себе, и она подходит. Он притягивает её ближе и обнимает за талию, уткнувшись лицом ей в живот. Она кладёт ему руки на плечи и молчит. — Ячиру… а безлунные ночи когда-нибудь ещё будут? — эхом звучит вопрос, который надо бы задать не этой Ячиру, а той, другой. Но сейчас день и той Ячиру нет. И в конце концов — какая, к чёрту, разница, если эта Ячиру тоже знает ответ и он сам его уже знает? … — Нет, Кен-чан. Он знает.