Задыхается

　　Пальцы с обкусанными ногтями крепко сжимают рулевое колесо. Немного меньше самоконтроля - и машина вылетит в кювет. А Хейли даже немного хочется этого. Потому, что за последние полгода, она переезжала уже трижды, путешествуя по самым захудалым городкам Мэна, Канзаса и Северной Каролины. Потому, что в грузовом отсеке фуры - вовсе не пожитки матери-одиночки, а гробы с почти мертвой семьей. Потому, что цвет глаз ее дочери преследует в кошмарах почти каждую ночь, исчезая за последним красным кирпичом кладки. 　　Она бросает один мимолетный взгляд на Хоуп. Хватка на кожаной оббивке ослабевает, а совершенно безумное желание тут же вылетает, разбиваясь о сетку радиатора. 　　Малышка потирает глаза сжатыми кулачками, и забавно зевает. Эти несколько минут, когда дочь находится в полусонном состоянии самые прекрасные и желанные для Хейли, поэтому если они в дороге, она всегда останавливается и просто наблюдает. Вот и сейчас Маршалл съезжает на обочину. 　　-Доброе утро, мам, - тянет Хоуп и улыбается, так словно не тряслась целую ночь в раздолбанной фуре, с почти сдохшим аккумулятором. 　　-Доброе утро, принцесса, - отвечает Хейли. 　　Протягивает дочери остывшие круассаны, и маленький термос, наполненный зеленым чаем. 　　Хоуп Майклсон совершенно привычно берет из рук матери завтрак, и от этого у Хейли першит в горле. Она старается улыбнуться, но выходит слишком паршиво. Дочка поднимает взгляд своих глаз и смотрит с пониманием. Потом откладывает круассан и тянется маленькой ладошкой к щеке Хейли. Та подается вперед, чтобы дочь утешила ее и стерла соленые капли. 　　-Мы обязательно вернем папу, - говорит с такой уверенностью, что в пору сердцу остановиться, но оно все так же перекачивает кровь литрами. 　　-Конечно вернем, - отвечает и задыхается. 　　 　　Задыхается, точь-в-точь, как в тот первый раз. 　　-Папа нас не любит? - спросила Хоуп, склоняя голову набок, совсем как ее отец. 　　-Любит, - еще ни о чем с момента бегства из Нового Орлеана Хейли Маршал не говорила с такой уверенностью. 　　-Почему он не с нами? 　　Тогда словно весь воздух выкачали из ее легких, а взамен залили бусинки ртути. Ей так отчаянно хотелось объяснить как все было, и, что он их не бросал, но вместо слов из горла вырвались лишь жалкие потуги сдерживаемых всхлипов. Тогда, полтора года назад, она впервые заплакала. 　　 　　Хейли Маршал даже представить не могла, что когда-либо в своей жизни будет тосковать по Клаусу Майколсону. Так беспросветно и отчаянно. 　　 　　Выдыхает прерывисто, прижимает детскую ладонь к своему лицу. Слезы высыхают. Краем глаза видит знакомый указатель. 　　Хоуп гладит маму по волосам , и принимается за свой завтрак. 　　Ровно через полчаса в окно стучат. Хейли вскакивает в прохладный рассветный воздух, и крепко обнимает сумасшедшую бабушку-оборотня, с двухстволкой наперевес. 　　Они не говорят друг-другу ни слова, расцепляя объятия. Пожилая женщина залазит в кабину, и Хоуп бросается той на шею. 　　Маршал срывается на бег, и лишь отдаленно слышит радостный визг дочери. 　　Она забегает на болота. Спускает на воду игрушечную лодку с тремя свечами. Обходит кругами главное кладбище Нового Орлеана. Ставит флягу бурбона у могилы Ками и прикрепляет оранжевую ленточку к надгробью Давины. А потом движется медленно, отмеряя каждый свой шаг, и чувствует на затылке враждебный взгляд, возможно, даже не одной пары глаз. Нахрен. Нахрен их всех. 　　Хейли ныряет в нужный склеп. Десяток шагов припирают её вплотную к стене. 　　-Привет, - говорит почти шепотом, и ведет кончиками пальцев по шершавому пыльному кирпичу. 　　Прижимается ладонями и лбом к тому месту где должно быть его лицо. 　　-Хоуп недавно исполнилось четыре. Я подарила ей набор кистей для рисования, альбом и целую гору баночек с краской. Она была так счастлива. 　　Хейли растирает влагу по щекам, и пытается заставить голос не дрожать - входит так же хреново, как притворяться, будто бы обращение - спа-процедуры. 　　-Знаешь, её рисунки очень похожи на твой постмодернизм - такая же мазня. 　　Усмехается нервно, и скребет остатками ногтей прослойку штукатурки между кирпичами. Плевать, что Марсель наблюдает, она все равно собирается убить его так или иначе. 　　-Хоуп спрашивает о тебе. Я говорю, что ты художник. Брат. Отец. Немного городской сумасшедший. И, что она самое прекрасное и лучшее в твоей жизнь. Она любит тебя. 　　Легкие сдавливает так, словно ей на грудную клетку взгромоздили не один десяток железобетонных плит. 　　-Дочь скучает по тебе. 　　Она почти касается губами кладки, чувствует крупицы штукатурки на языке. Шепчет надрывно и отчаянно. 　　-Я скучаю по тебе, Клаус. 　　Его имя, произнесенное в слух, обжигает нёбо. 　　-Так сильно скучаю. Всегда и навечно. Слышишь меня? Всегда и навечно. 　　Хейли отталкивается от стены, и вылетает с кладбища, словно каждая секунда промедления будет стоить ей клочка сердца, выскобленного из-под ребер (может так и есть). 　　Хейли Маршалл придет сюда еще ровно тринадцать раз и потратит два года, чтобы снести голову Марселю Жерару. Она раздробит каждый кирпич в мелкую крошку, вытащит изогнутый белый нож из его груди и отпоит собственной кровью. Клаус Майклсон слабо оттолкнет ее руку, чтобы растянуть губы в своей излюбленной лукавой ухмылке. Прижмет ладонь к ее коже чуть выше сердца и прохрипит: 　　-Всегда и навечно. Слышишь, меня, Волчонок? Всегда и навечно. 　　Хейли Маршалл обязательно поймет, что всегда любила задыхаться так. С Клаусом Майклсоном.