оленьи глаза

Он ничего не помнит: какие были звезды на небе, какие запахи на земле, какие звуки между ними врывались в его торчащие уши, — музыка, доступная только животным. Должно быть, это приятно: сжимать зубами чье-то горло и глотать тяжелую кровь, но сжимается почему-то сердце, когда он просыпается в обнимку с полусъеденным оленем, а девушка на работе зовет его «оленьи глаза». И Джош с этими оленьими глазами внутри идет голым по дороге, а вокруг рассвет, и деревья, и медленно ползущие облака наверху, и идет он покачиваясь, как пьяный, а в голове совсем пусто, и ничего не вспоминается, и нет никакого желания вспоминать. Он пригибается, перебежками добираясь до веревок с чьей-то одеждой, которую повесили сушиться, выглядывает поверх белья, а там кудрявый очкастый мальчик, немного прифигев, смотрит на него, из-за чего приходится взять первую попавшуюся шмотку. Улица пустая, как после Апокалипсиса. Джош босиком шагает по нагревающемуся асфальту, такой одновременно смешной и донельзя несчастный, в женском сарафане в цветочек на тонких лямках, как нелепый и не принадлежащий миру неопознанный объект, и думает: ну вот как это — у меня час назад были лапы в шерсти, такие большие лапы с когтями, так же не бывает, или вот, например, хвост, нет, ну бред-то какой, невыносимый бред, и эти огромные мягкие уши, а глаза, наверное, желтые, жуткие, и я бежал за каким-то разнесчастным кроликом, за этим чертовым оленем бежал, быстро, как мотоцикл, и что же это такое, что же это значит, какая невообразимая чушь, — думает Джош. В сочетании с украденным бабским платьицем самое нелепое — сохранять убийственно серьезное и грустное выражение лица. Джош справляется на ура. У него немного болят мышцы и хочется пить. Каждое полнолуние он умирает и рождается вновь. В русских сказках, вспоминает Джош, это оправданно, там Иван-Царевич скармливает Коня Волку не потому, что Иван-Царевич жестокая скотина, а потому, что это переход в мир мертвых и перерождение, и дальше только Волк может провезти его. А он сам себя будто скармливает Волку, а это не слишком приятно. Полный отстой, если быть честным. К тому же ни в чем неповинный олень пострадал. Интересно, в каких-нибудь ресторанах продаются блюда из оленины? Эйден смеется над ним, а у Джоша трясутся руки, он поливает их минералкой, и долго пьет, и его короткий сарафанчик вовсе не прибавляет уверенности в том, что происходящее — нормально. Джош оттирает кровь и грязь с помощью той же минералки и полотенца. — Ах ты потаскушка, — говорит Эйден. Джош думает: черт возьми, ну почему меня укусил не оборотень-олень. Тогда не было бы так мучительно стыдно за свои оленьи глаза, и он бы не вздрагивал каждый раз, когда она окликает его этим прозвищем в коридоре. Но вздрагивает он не только поэтому. Может быть, он просто влюбился. Своим дурацким оленьим сердцем втрескался в нее, как если бы она была первым живым существом, которое он учуял, будучи Волком. Чертовы сравнения, чертовы инстинкты. Влюбляться — тоже инстинкт. — Привет, оленьи глаза, — говорит она, и он забывает, какие были звезды на небе.