Проекция неба.

— Что, и всё? — разочарованно протягивает Ньют. — Больше ничего не вспомнить?  — Оставь её, шанк. — неожиданно заступается за тебя Алби. Томас сидит рядом, глядя на тебя из-под полуопущенных век, скрестив руки на груди и откинувшись на хлипкую стену Хомстеда. Его блёклые штаны промокли от сырой холодной земли; волосы, насквозь вымокшие минутами ранее, теперь немного подсохли и забавно торчали в разные стороны. Перехватив твой взгляд, парень слегка смущенно, но с той же леностью протянул руку к голове и неряшливо взъерошил локоны. Это лишь ухудшило вид, и ты не смогла сдержать легкой ухмылки. Том сделал вид, что не уловил твоего настроения, и будто невзначай перевел взгляд несколько вправо от тебя. Не столько из-за интереса, сколь лишь машинально проследив за ним, ты уловила резкое движение. Томас смотрел на Минхо, на него же сейчас смотрела и ты, готовая поклясться, что буквально мгновением назад шанк молниеносно одернул голову, повернувшись спиной к тебе, а лицом — к своим собеседникам, тоже бегунам, живо что-то обсуждающим. То ли Куратору был неинтересен их разговор, то ли он лишний раз решил взглянуть на тебя, ты не понимала. Но к его странно робким, по-прежнему холодным глазам ты привыкла, потому что слишком часто в последнее время встречалась с ними. Он мог смотреть на тебя минутами, не отрываясь и, кажется, не моргая вовсе, пока ты не взглянешь в ответ — и тогда Минхо, не желая быть замеченным, пойманным на своем деле, которого он, по-видимому, стыдился, раз боялся открываться, одергивал сам себя, отворачивался. От него так и веяло напускным безразличием к тебе. Так было и в тех случаях, когда разговор при нем заходил обо всем, что имело хоть какое-то отношение к твоим делам, а если парни и вовсе заговаривали о том, кого же ты выберешь себе в спутники (почему-то все, наверное, сговорившись, решили, что среди них обязательно должен быть парень твоей мечты, и ты рано или поздно просто должна им это открыть), то Минхо явно злился, равнодушно жал плечами на любые вопросы, долго не выдерживая и переводя разговор в другое русло. Так делал не только он, отнюдь, но именно его реакция заставляла тебя трепетать, грезя наяву. Но в последние дни ты была зла. Ты безумно хотела намекнуть ему о своих чувствах, но тонкий внутренний голос, называемый, кажется, здравым рассудком, не давал возможности даже улыбнуться шанку, и каждый раз, когда ты искренне пыталась хотя бы задержать взгляд подольше, глаза назло начинали слезиться, вынуждая закрыть их. Самой ужасной в такие моменты была необъяснимая тревога во взгляде Минхо. Неужели ему казалось, что ты плачешь? Вот и сейчас, насквозь промокнув, сидя на сырой от дождя траве и сдерживая холодную дрожь, ты, сведя брови, зло глядела на спину бегуна. Тебе крайне надоела его неопределенность; его непонятные, дурные, чарующие взгляды; его улыбки, адресованные Тому, или Алби, или Чаку, да кому угодно, черт возьми, хоть гриверу, — только не тебе! Нет, он лучше будет неопределенно, загадочно смотреть на тебя, уходить из мест, где появляешься ты, избегать и мучить. Зубы громко застучали, и пусть все думают, что лишь от холода. Глубоко вдохнув, ты зажмурилась, не давая возможности горькой слезе выказать себя. Небо, эта его жалкая проекция, тоже плакала, и тебе захотелось помочь ей, но все тот же чертов голос разума говорил, что не при всех тебе показывать свою слабость. И в кои-то веки ты была с ним согласна.  — В/и? — Ньюту, казалось, передалось твоё паршивое настроение, потому что в его неловких движениях читалась тревога. Парень сел рядом, обхватив твои худые плечи одной рукой, прижимая продрогшее тело к своему, еще слегка сохранившему остатки тепла.  — Спасибо, — машинально ответила ты, снова замечая, что Минхо обернулся. Будто назло ему теснее прижимаешься к крепкой груди своего друга, закрываешь глаза. Ньют приятно дышит тебе в макушку, и в его руках ты чувствуешь себя под надежной защитой. В Глейде витают слухи о вас, но никаких «вы» здесь нет. Светлый плантатор — светлый во всех смыслах — твой первый товарищ, с которым ты сблизилась куда больше, нежели с кем-либо еще. Ты любишь говорить с ним о Минхо, о парнях, о своем и его прошлом; любишь сидеть с ним допоздна, убегать вместе с плантаций, прячась от Алби и вездесущего невыносимого зноя; ты, без сомнений, любишь самого Ньюта, но это чувство достаточно своеобразно. Он нравится тебе, как родная душа, как заботливый старший брат. Твоя любовь — а это, несомненно, любовь, — к Минхо есть нечто другое, нечто, как бы тебе не было от этого неприятно, более порочное, но с тем же и более мощное, неприступное, более личное. Если ты позволяла себе прыгать Ньюту на спину при всех, если позволяла ему зарываться носом в твои волосы, пока остальные были рядом, ты знала, что такого никогда бы не было с Минхо. Ты ни за что не позволишь ребятам видеть, каким он может быть только с тобой. Дождь оставил свой бессмысленный замысел, отступил, уступая по-зимнему ледяной свежести. Последние капли бедно упали на и без того вымокшую землю. Проекцию неба по-прежнему сковывали, будто жесткие тиски, грязные тучи, нагоняя тоску и необъяснимое желание убежать куда-то далеко. Или такое желание они вызывали лишь у тебя? Но кое-что ты знала абсолютно точно: пора спать. Алби, будто прочитав твои мысли, поднялся и, кивнув остальным, что резко повернули в его сторону головы, направился в Хомстед. Сегодня в шаткой постройке будет не провернуться: комнат на всех не хватает, как и кроватей. Тебе хотелось занять четыре стены вместе с Томасом, Ньютом и Клинтом, поскольку эти три человека были для тебя ближним кругом. Но Клинт, как и обычно, шел рядом с Джеффом, лишь рассеянно махнув ладонью в знак приветствия, увидев тебя. Ты ответила ему слабой улыбкой и почувствовала легкий толчок Ньюта.  — Идем, В/и. Устала за сегодня? Ничего не ответив, ты поднялась вслед за парнем. Ясно, что усталость была неимоверной и сильным грузом давила на плечи. Том лениво потянулся, зевнул, заражая тебя, и вы неспешно направились в здание. Все бы ничего, но неожиданный голос, до боли знакомый, ранящий голос выбил тебя из колеи.  — Томас, чувак, Алби изъявил желание спать с тобой. — хлопнул Минхо бегуна по плечу и тут же спохватился, разразившись легким хохотом. — Дрянь, я не то имел в виду. Ну, ты понял. Том, поддерживая настроение, неподдельно рассмеялся, да и тебя нелепость Куратора не оставила равнодушной, и широкая улыбка впервые за день озарила твое лицо. Минхо не упустил из виду перемену выражения твоего лица. Около секунды вы смотрели друг другу в глаза, и первой прервала эту тонкую, но столь ощутимую связь именно ты, впоследствии укоряя себя за этот бездумный поступок.  — Хорошо, раз так, я пойду, пожалуй, — Томас неловко улыбнулся вам с Ньютом и, пожелав сладких снов, быстрым шагом направился в другую сторону.  — Что же, значит, можешь выбрать с нами одну комнату, — добродушно предложил твой друг, подкрепляя свои слова милой улыбкой и будто не обращая внимания на испепеляющий взгляд твоих глаз. Минхо, кажется, воодушевился такой идеей. Да неужели?  — С радостью! — встрепенулся он, а ты лишь негромко фыркнула.

***

Когда все разошлись по своим спальням, Ньют закрыл дверь. Ваша комната не отличалась от других: те же скрипучие половицы, которым ты не доверяла настолько, что каждый раз дух захватывало, когда шагала по ним; то же грязное окошко, из которого была видна стена Лабиринта и кусочек лужайки возле входа в Хомстед; та же прогнившая, жесткая кровать, но с чистым постельным бельем; то же непонятное сооружение, лишь издали и под определенным углом обзора напоминающее тумбу. Парни великодушно постелили два тонких одеяла на полу, заняв собою все пространство и оставив тебе возможность нежиться на кровати. Потушив свечу — единственный источник света в комнате, Минхо упал на свое покрывало, брякнув что-то неразборчивое. Приняв это за доброе слово, ты ответила, обращаясь ко всем сразу:  — Спокойной ночи, — и отвернулась к стене, не желая более видеть Куратора и не в силах объяснить этого.  — Спокойной ночи, — сонно ответил Ньют, не потрудившись разлепить веки. Уже спустя несколько минут послышалось негромкое, размеренное сопение плантатора. Ты всегда завидовала способности друга засыпать так быстро. Самой же требовалась куча времени, чтобы угомонить свои мысли и, наконец, отправиться в мир грез. Желание спать сейчас отпало, и голову вновь забили образы Минхо. Его улыбки, его смех, испуг, даже страх. Ты поймала себя на мысли, что знаешь воплощение каждой его эмоции, можешь подкрепить их его жестами. И то ли радоваться от этого, то ли плакать — мозг решил за тебя, и глаза заслезились. Крупная капля упала на подушку, издав еле уловимый приглушенный звук. Краем глаза ты расплывчато уловила темное сырое пятно, медленно растекающееся по наволочке. Ты свой мир была готова отдать, лишь бы Минхо прекратил изображать из себя равнодушного парня и хоть немного стал бы снисходительнее к твоим чувствам. Да почему этот шанк не может понять, что и ты не железный робот, что ты — хрупкая девушка? Почему он не видит, что ты каждую минуту ломаешься, рассыпаешься, разбиваешься, трескаешься под холодным взглядом родных глаз? Еще немного поворочавшись, ты, наконец, заснула. Но кто же знал, что сну твоему не суждено сегодня быть долгим и сладким? Около двух часов ночи — почем тебе знать, ведь часы, такая роскошь, доставались лишь бегунам и Кураторам — твою и без того чуткую, поверхностную дрёму прервало легкое касание. Чужие пальцы мягко, плавно пробежались по твоему плечу и так же незаметно, как и появились, исчезли. Медленно приходя в себя, ты даже не одёрнула плечо, а лишь беспрекословно поддалась такой ласке, блаженно улыбнувшись: столько тепла было в этом движении! И вдруг внутри что-то щёлкнуло, инстинкты взяли верх, и ты подпрыгнула на кровати, точно ужаленная. Резко обернувшись, ты даже замахнулась, чтобы ударить невидимого в вязкой ночной тьме противника, но твою руку за запястье удержали все те же мягкие пальцы. С каждой секундой зрение улучшалось, и ты могла различить высокий мускулистый силуэт перед собою. Сердце твоё затрепетало; сглотнув, ты взглянула на пол и уверилась в своих догадках: одно из одеял пустовало, а на другом все так же миролюбиво посапывал шанк, в светлых кудрях которого играл лунный свет. Твое запястье, все еще вися в воздухе, было ловко перехвачено длинными теплыми пальцами, подушечки их задержались на твоей ладони. Ты громко дышала то ли из-за страха, то ли из-за того, что сейчас, в эту самую минуту, перед тобой, черт возьми, Минхо! Ты стоишь на кровати на коленях, и его лицо, благодаря согнутой позе, находится в паре жалких сантиметров от твоего. Ты видишь его темные, узковатые глаза; запах травы, исходящий от его тела, пьянит и от этого жарко становится, потому что ваши тела сейчас непозволительно близко. Рука Минхо медленно опускается по твоей, сначала к локтю, затем ложится на плечо, большой палец поглаживает оголенную кожу на ключице, иногда спотыкаясь на шве твоей кофты. Его дыхание столь теплое, ты чувствуешь каждый его вдох и каждый выдох и понимаешь, что сейчас вы дышите одним воздухом, который просачивается в прозрачное расстояние между вами, и вся эта обстановка так трогательна, что ты хотела бы закрыть глаза, но все происходящее кажется настолько невозможным, что ты и моргать боишься: а вдруг сейчас все это пропадет, растает, отправится в небытие? Нетнетнет! Минхо медленно тянется к тебе, мягко кладет руку на плавный изгиб твоей спины и, осторожно наваливаясь, заставляет упереться в холодную стену позади. Не сводя с тебя глаз, опираясь на колено, нависает над тобой, свободной рукой убирая твои спутанные волосы за ухо — нежно, он весь так нежен сейчас, что, расскажи ты это хоть Ньюту, он бы не поверил. Это слишком несвойственно для Куратора, слишком не вяжется с его вечным язвительным настроением. Вы близко, вы сейчас чертовски близко. Минхо дышит громче, расстояние становится короче, и он, наконец, тихим шепотом прерывает интимную тишину:  — Прости меня за все это, — не давая тебе вставить слова, продолжает, наклоняясь еще ближе и переводя взгляд на твои приоткрытые губы. — Ты знаешь, за что именно. Прости за то, что ничего не делал. За то, что вел себя, как подонок. Надо было раньше прижать тебя к стенке, красотка. Ты слышишь едкий смешок и понимаешь, что Минхо, какой он ни придурок, никогда не причинил бы тебе зла. И уничтожил бы любого, кто попытался это сделать. Парень снова шепчет «Прости», но теперь так тихо, что ты едва слышишь. Его губы касаются твоих, когда он говорит, и это доставляет удовольствие настолько сильное, что ты мысленно благодаришь его за все те минуты страдания, причиненного тебе, за все твои слезы, пролитые из-за него. Но теперь, когда его невозможно мягкие, теплые губы прильнули к твоим, когда воздух разрезает ваше сбивчивое дыхание, когда он целует тебя так, будто никогда не сможет насытиться, будто он тонет, а ты — спасительная веточка, протянутая с берега, теперь ты понимаешь, что игра стоила свеч. И тебе нравится быть здесь игроком, нравится таять в его сильных руках, нравится класть свою ладонь на его щеку, нравится отстраняться на секунду, чтобы глотнуть каплю воздуха и заглянуть в горящие, родные, любящие глаза, а затем снова поддаться порывам страсти. Тебе нравится быть той, ради которой он будет и дальше день ото дня выбегать в Лабиринт; той, ради которой стоит это делать. Вы целовались то медленно, то быстро; то нежно, то грубо. Ты не хотела прекращать безумную пляску языков, не хотела, чтобы Минхо извинялся каждую секунду, не хотела, чтобы вообще происходило что-то в это время кроме вас. Если даже проекция неба Глэйда отныне будет серой, вы знали, что в ваших душах навсегда застыл ясно-голубой. Если даже погода раньше влияла на твое настроение, то теперь Минхо — твоя погода и все твое небо, а не просто жалкая его проекция.