***
Солнце днём нещадно полило и даже прохладная тень не спасала от зноя. Как всегда сидя у старого раскинувшегося дуба в одиночестве, я думал о Мирэ. Старше меня на пять лет, она вовсе не казалась взрослой. Девушка умела подстраиваться под вынужденные обстоятельства, играть из себя королеву, а иногда нищенку. Я попался на её уловки будучи ещё выпускником школы. Тогда девятнадцатилетний О Сехун не носил очки и дурацкие бесформенные рубашки — школьная форма безумно шла мне. Мирэ вела у нас практику по Истории Кореи и, когда она стояла у доски, расписывая военные события, мне постоянно хотелось подбежать к ней, закрыть пиджаком, чтобы никто не смог разглядывать её. Только я. Только моя. — Я сильно извиняюсь, но можешь помочь мне? — открыв глаза, я уставился на Хаён. Девушка сидит передо мной на присядках и я мог заметить, как разрез её юбке оголял коленки и нижнюю часть ляшек. — Тебе нездоровится? — вдруг её рука потянулась к моему лицу. Это привычка такая — лапать незнакомых людей? Резкий порыв ветра взбудоражил бронзовые пряди её волос, раздувая локоны похожие на замысловатую паутину. Перехватив тонкое запястье прямо перед своим носом, я уставился на О. — Не люблю, когда проявляют много внимания к моей персоне. — Дай мне номер Пак Чанёля и я отстану от тебя, честно-честно. — я громко фыркаю, поправляя чёлку. Эта девчонка вообще имеет гордость? Она хоть знает, что он делает с такими невинными овечками? (хотя сейчас она вовсе не казалась мне невинной) — Понимаю, звучит немного странно, но так как я веду нашу университетскую газету, мне хотелось бы взять короткое интервью у твоего друга, если это возможно. — Я не телефонное бюро! — от чего-то её ласковый взгляд заставил меня поперхнуться. Грустно выдохнув, Хаён начала подниматься, поправляя вздернутую кожаную ткань. Её запястье всё еще находилось в моей руке и, потянув девушку на себя, я тихо добавил: — Но ты можешь остаться здесь. Чанёль скоро придёт.***
Прошло около часа, а алая макушка Пака всё ещё не показывалась. Я раздраженно посматриваю на часы, считая минуты его опоздания. Солнце уже стояло в Зените, сочная трава отливала изумрудными камнями; девушка, сидевшая в сантиметрах от меня, что-то старательно писала на обложке учебника. Слегка покосившись на неё я уже не смог оторвать взгляда. Заправив передние пряди волос за крохотные ушки, эта малышка сладко зевала, прикрывая ладошкой рот, и тёрла краешки глаз, не боясь испортить макияж. О старательно выводила букву за буквой в уголке листа и закончив, начала оценивать своё творение. В воздухе отчего-то запахло сладким жасмином. Восточный аромат пробежался по моей коже и засахарился где-то у губ. Я облизнул кончиком языка уголок рта и, присмотревшись, начал читать написанные каллиграфическим почерком предложения: Знаешь, Мэри, в моей голове звери. Они бы тебя съели, если бы я разрешил. Но все-таки, между прочим, /пусть я и обесточен/, ты вся, до ресниц и точек — причина того, что я жив. Поверь, я больше не буду зрителем, скрываясь в своей обители, до самых последних дней. Мэри, стань укротительницей моих диких зверей. Она стихи пишет? В чём же ещё эта девушка разбирается? Почесав затылок, я облокотился о ствол дуба. Было слишком душно, чтобы читать, поэтому я начал перебирать пальцы своей руки, как это делала Хаён. Будто это произошло не вчера и вовсе не со мной. Сбежав тогда, словно трус, через чёрный ход, я всё продолжал думать: зачем она ответила на моё прикосновение. Нет, она не целовала в ответ, но и не сопротивлялась. — Долго ещё? — обрамленные пушистыми ресницами глаза, цепко посмотрели на меня. Я вдруг застыл с очень глупым выражением лица. В носу защекотал запах ягодных духов, которыми пользовалась Хаён. Черника переплеталась с нотками смородины, а спелая малина дополняла аромат душистой земляники. — Я спросила, как долго ты собираешься рассматривать мой профиль? — от неожиданно-нахального тона меня как-будто окатило ледяной водой. — Так долго, пока не влюбишься в меня, — выпалил я. Чёрт, надо же держать свой образ ботаника! Девушка надула щёки, отчего они стали похожими на сладкие рисовые пирожки. Глаза-полумесяцы смотрели на меня с небывалым интересом, по телу забегали сотни мурашек. «Я терпеть тебя не могу, слышишь, нахалка? Отворачивайся и занимался своими делами!» — внутренний голос бился в агонии, порождая боль в области висков. А где-то меж рёбер, под самым сердцем, просочился свет; крохотная золотисто-карамельная бабочка расправила в надежде потрепанные крылышки и замолила: «Не отводи взгляд. Мне так нравится, что ты наконец-то заметила моего хозяина.» — Я не влюблюсь в тебя. Это не произойдёт, — уверенно произносит О. — По крайне мере, для начала, ты должен вступить в клуб журналистов, чтобы мы могли чаще видится. А я по одному лицу вижу, как тебе надоест сидеть в душном помещении и выдавливать слово за словом, чтобы потом увидеть эту газету в первой попавшейся мусорке, — молчание продлилось недолго, девушка собрала в охапку учебники, одела тонкую лямку рюкзака на плече и приподнялась. Перед моими глазами вдруг появилась замедленная съемка, как бывает в фильмах. Студенты размыто мелькали вдалеке, солнце резвилось зайчиками на стенах здания; её яркие пряди горели на ветру словно огоньки. Эта девушка кинула всему миру вызов, произнеся, что влюбится в такого как я будет для неё непосильной задачей? Мотылёк сам прилетел на мой свет и вот-вот я обломаю ему крылышки, стоит лишь немного подождать. — А что, если я хочу вступить в твой клуб? Примешь меня? Или боишься, что не сможешь сдержать своё слово? — развернувшись полу боком и поправив выбившиеся пряди волос, Хаён произнесла: «Тогда Пак Чанёль на тебе. После выходных я жду его интервью.»