Незаконнорожденное дитя справедливости.

Ещё одна ночь — ещё одно сражение. Когда он перестал жить нормальной жизнью, заменив её на супергеройскую? Когда из обычного гражданина превратился в городского Стража Порядка? Когда возложил себя на алтарь служения людям и, — что намного важнее, — когда начал считать себя бессмертным подобно героям из детских книжек, позабыв про то, что он всего-навсего человек? Как бы там ни было, падения с крыш и парни с дубинками всегда отрезвляли его рассудок и неизменно возвращали к реальности. Пара ссадин, ушибы, синяки, переломы — всё это ничего, когда служишь на благо высшей цели. Но на этот раз всё было иначе. Их было слишком много. Противников. С десяток, а то и больше. И он видел то, чего не следовало. Он бы и рад был не видеть этого вовсе, но проклятый дар, который не покидал его с детства, только усугублялся с годами. С того самого момента, как ему исполнилось девять и по его вине погибли родители. С тех пор он считал себя недостойным жизни и всячески стремился с ней покончить. Возможно, навязчивый героизм был наименее эгоистичным и наиболее человеколюбивым способом. Вот и сейчас, позабыв про боль и почти коматозное состояние после того, как он потерпел поражение в неравном бою, и его, забив до полусмерти, сбросили с крыши одного из контейнеров, стоящих на краю города, он, чувствуя, как память покидает его, пытался запомнить одну-единственную вещь, старательно выцарапывая её осколком битого стекла на перетянутой шнуром руке. Его брызжущая в тот момент в разные стороны кровь не имела такого значения как то, что она должна была запечатлеть, ведь одно только это могло спасти или унести жизни гораздо большего числа людей, а этого Блэкман допустить не мог.

***

Судьба не особенно благоволила дону Лоренцо Кастро. Всю свою жизнь он мечтал о сыне, а вместо этого получил в наследницы двух своенравных дочерей и парочку не обременённых интеллектом зятьёв, от одного взгляда на которых у него уже чесались руки пренебречь своими полицейскими полномочиями и подвергнуть обоих жёсткому перевоспитанию. Впрочем, после того, как один из этих «жеребцов» переметнулся на его единственную и горячо любимую внучку, а отвергнутая им супруга подалась в лесбиянки, гордый и самодостаточный испанский комиссарио впредь зарекся жаловаться на судьбу. В конце концов мир полон идиотов, и кто знает, что выкинет фортуна в следующий раз, когда он снова выразит своё недовольство..? Поэтому дон Лоренцо понял, что больше надеяться не на что, и мечта о сыне так и осталась недостижимой мечтой, смутной тенью погребённой в недрах его души. Правда, справедливости ради, стоит отметить, что «сыновей» у господина Кастро хватало с излишком: чего только стоил один их, отдельно взятый, полицейский участок — Куртис, Кике, Нельсон, Гонсало, Поведилья, Айтор... (Хотя последний тоже не внушал ему доверия). Но работать приходилось вместе — и при этом не просто работать, а, по возможности (если не сказать «по необходимости»), плодотворно сотрудничать. И к каждому из этих оболтусов ещё требовался индивидуальный подход. Хвала богам, хоть Куртис что-то представлял из себя в этом цирке. Наверное, немалую роль сыграло наличие у него племянницы в участке, что время от времени позволяло ему смотреть на мир глазами комиссара Кастро. Нет, дон Лоренцо не был идеальным начальником. Но он был отличным полицейским, пусть и несколько староватым для должности, однако всё ещё не утратившим «нюх» в раскрытии преступлений и желание нести городу правосудие. Ведь если в чём это правосудие и заключалось, по его мнению, то только в руках полиции — а не всяких там доморощенных клоунов, разодетых в плащи и шныряющих по проулкам, мешая «законникам» делать своё дело. Впрочем, одному такому «клоуну» он был обязан многим. Например, спасением жизни Айтора и репутации всего участка в былые дни. Он свалился как снег на голову и в прямом смысле с неба. Рост под метр девяносто, странные тёмные очки, кожаный костюм на молнии и длинный чёрный плащ до земли. Со стороны — ни дать ни взять сумасшедший. На деле — чокнутый любитель, мнящий себя божественной дланью, вершащей правосудие от лица супергероя, помешанного на чести, долге, совести и утопической идее о всеспасении. Сколько же нервов он ему вытрепал, в ответственные моменты срывая полицейские операции, кидаясь с крыш домов вместе с преступниками, чтобы спасти заложников, бросаясь под колёса грузовиков за заигравшимися детьми, почившими старушками, покалеченными котятами и перепуганными монашками, что у дона Лоренцо каждый раз сдавали нервы, и он срывался, сажая «самоубийцу» в одиночку на трое суток. Но и там мадридский супермен не скучал, развлекая себя игрой в «русскую рулетку» свистнутым у одного из приставленного к нему конвоя револьвером, то и дело направляя его к виску и нажимая на курок. У комиссара просто челюсть сводило от подобных «развлечений», и понять, почему паренёк так рвётся покончить с собой, не представлялось возможным. Казалось, в мире не существовало ничего, способного вселить страх в эти глаза. И всё же, как бы то ни было, а таинственному супергерою в одиночку удавалось сделать намного больше, чем всему полицейскому участку, вместе взятому, и дон Лоренцо недоумевал, почему так... — Всё дело в том, что судьба сыграла с вами злую шутку, комиссар: вы на стороне закона, но ваши руки связаны им. Я же свободен в своём выборе. Главное — уметь правильно выбирать. — Так знай, что если ты однажды ошибёшься, я буду там, чтобы арестовать тебя. — Ошибаются только те, кто ничего не делает, комиссар. Вы никогда не искорените преступность у себя в городе, пока будете так снисходительно относиться к её последователям. — Те методы, которыми ты борешься за справедливость, рано или поздно приведут к чьей-нибудь смерти. Возможно, твоей. На это парень лишь иронично улыбался, в очередной раз ускользая от рук правосудия, поскольку тому нечего было ему предъявить. Однако настал и тот день, когда комиссар смог на личном опыте понять всю философию загадочного Блэкмана — человека в чёрном плаще. День, когда Айтор был отравлен подосланным в участок шпионом и находился на волосок от смерти. Спасти его могло только противоядие, о котором знал лишь шпион. Но делиться этой информацией с полицейскими он, разумеется, не желал. Опуская камеры наблюдения в пол, дон Лоренцо, внутренне негодуя, но внешне сохраняя полную невозмутимость, решительно вынул пистолет из заткнутой за пояс кобуры. — Знаешь, что это значит? — спросил он, глядя на предателя красноречивым взглядом. — Догадываюсь, — спокойно ответил тот, перекидывая ногу на ногу. — Вот только напрасно теряете время, комиссар. Вы не похожи на человека, способного всерьёз угрожать людям. А знаете, почему? Потому что закон не позволит вам спустить курок. Дон Лоренцо был полон отчаяния, с болью признавая его правоту. — Ему, может быть, и нет, — послышался голос из глубины комнаты, и его обладатель, — мужчина в тёмном плаще и чёрных перчатках, — вышел на свет. — А вот мне — запросто! Комиссар Кастро был готов поклясться, что ничто в мире не было способно передать всю гамму чувств, отразившуюся на лице преступника в тот момент. Так Блэкман оказался единственным человеком, заставившим его говорить, и дон Лоренцо был вынужден признать, что иногда его нестандартные методы могли не только привести к гибели, но и спасти жизни. Правда, всё это было так давно, что казалось, будто прошла целая вечность. С тех пор многое изменилось... Комиссару пришлось пережить смерть четверых из своих «детей», в том числе и родной дочери Сильвии, застреленной прямо у алтаря и погибшей у него на руках. Безусловно, это не прошло для него бесследно: сеньор Кастро сильно постарел и осунулся за последнее время. Он всё ещё состоял в комиссариате, но вести дела в его возрасте и привыкать к новой команде оказалось непростой задачей, тем более что жил он теперь вдвоём с единственным зятем. Одна семья, одно горе, одна утрата. То, что должно было сплотить, на деле лишь ещё больше отдалило их друг от друга. У Пако началась новая жизнь: новые полномочия, новая женщина. И дон Лоренцо частенько чувствовал себя брошенным, никому не нужным, одиноким пенсионером, чужим в собственном доме. Вот если бы у него был сын — быть может, тогда всё сложилось бы иначе..? Размышляя таким образом, дон Лоренцо открыл дверцу машины. Рабочий день выдался не из лёгких — колумбийские учёные со своей ультрасовременной робототехникой (куда уж комиссару Кастро разобраться в ней, если он с трудом смог связать два предложения по-английски); сумасшедший маньяк-каннибал, запугавший половину участка своей сатанинской символикой; Дэкер, всячески пытающийся эту символику разгадать, прибегая к методам, ещё менее гуманным, чем её автор. Одним словом, голова шла кругом, и он даже не заметил, как чья-то тень метнулась в его сторону через парковку. Всего одно движение — и мощная рука стальной хваткой вцепилась ему в горло. Ну вот и пришёл он... Конец... — Вы — комиссар полицейского участка, дон Лоренцо Кастро? — прокричал кто-то ему в лицо. Голос показался отдалённо знакомым. Комиссар разожмурился и в ту же секунду не верящим взглядом уставился в тёмно-карие глаза напротив. — Я Вас спрашиваю! Вы — комиссар полицейского участка, дон Лоренцо Кастро? Только Вы можете мне помочь. Вы знаете, кто я такой? Это по Вашему приказу меня хотели убить? Дон Лоренцо хотел было что-то сказать, но не смог раскрыть рта. Сознание спуталось, в горле пересохло. — Почему на моей руке нацарапан Ваш личный номер? — Мужчина отвёл руку, продемонстрировав на ней уродливые рубцы, сложенные в причудливую анаграмму. — Отвечайте! В ту же секунду послышался щелчок курка над самым ухом нападавшего: Рэйес, заступившая в ночь на дежурство для патрулирования улиц, весьма своевременно оказалась на стоянке. — Если ты не отпустишь комиссара, клянусь небом, я выстрелю! Пронзительный женский голос заставил его вздрогнуть. Дон Лоренцо снова сделал над собой усилие и предпринял попытку заговорить, но железная хватка чужих рук в области шеи создавала определённые помехи. — Не... -до... -пусти пистолет, Рэйес... Он... - друг... Прежде чем женщина успела выполнить приказ, незнакомец растерянно разжал хватку. Медленно протянув ладонь вперёд так, будто окунаясь в прошлое, дон Лоренцо с осторожностью коснулся пальцами израненного лица напротив, как чего-то хрупкого и нереального. Словно вместе с этим отчаявшимся взглядом в его жизнь снова начал возвращаться смысл. — Господи... это и правда ты... Не может быть... Что же с тобой сделали, сынок?..