Милый мой

«Невероятная моя, как много у меня на душе, и как мало слов в этом мире! Свет мой, что светит ярче всего ночью, затмевая луну и весь Париж. Не опущусь я до банальностей, что ты самая-самая, хотя так есть. Как больно от того, что не отвечаешь ты мне, но ещё больнее от одной мысли, что у тебя кто-то есть. И пусть ты с ним, возможно, счастлива, но не возвышает это его в моих глазах. Отдал бы я все свои жизни только лишь за мимолётный миг с тобой, не как верный напарник, но как нечто большее. И пусть я это говорю каждый раз при нашей встрече, но ты не воспринимаешь меня, отшучиваешься, думая, что я тоже шучу. Не могу тебя винить в этом, чёрно-красная божья посланница, ни в чем тебя винит не могу, кроме невзаимности. Каждый бой я надеюсь, что враг окажется хоть немного сильнее, чтобы мы с тобой «танцевали» чуть-чуть дольше. Мог бы я рассказать, как шрамы зудят и болят, но это ничто по сравнению с тем, что не выразить словами. Моя прекрасная, и снова я начинаю ходить кругами, вроде много написав, но ни чуть не приблизившись к …» Адриан задумался, подняв ручку и начав её жевать – ужасная привычка, от которой он не мог никак избавиться. Так и не подобрав достойный конец, несколько тонких линий легли поверг всего предложения. Потом ещё по одному. И ещё. И ещё, пока не осталось только «Невероятная моя». Ни одна строчка, ещё минуту назад казавшаяся изречением души, не прошла проверку временем. Скомкав листок бумаги, Адриан кинул его в ведро, в котором виднелось ещё шесть таких же «комков». Ночь медленно уступала небосвод дню, Плагг давно спал, а вдохновения как не было, так и нет. Посмотрев на часы, Адриан потянулся, осмотрел крошки сыра повсюду и выключил лампу: «Ладно, как-нибудь сымпровизирую». На электронном календаре уже светилось «14 февраля».