Рим тоже не за день строился

В подвале было пыльно. Не то чтобы данный факт не истекал из самого определения подвала, где частенько либо пыльно и темно, либо темно и сыро. Джотто вообще не понимал, почему он находится в подвале, по-царски лёжа на не особо ровном каменном полу в туче пыли и извёстки, а не попивает где-нибудь полуденный чай в приятной компании друзей или ещё более приятной компании обворожительных барышень. Во-первых, это определённо был полдень, потому что, вне зависимости от возможности и невозможности дышать, видеть парень всё ещё мог, о чём жалел порой очень сильно, – атмосфера была ясной и светлой, словно все свечи разом заменили на ярчайшее комнатное солнце. Во-вторых, такого быть не могло в принципе. Вопрос относительно того, пил ли он что-нибудь сегодня, возводится на повестку дня. Если считать, что отсутствие у подвалов потолков – вещь обыденная, то можно лежать себе и дальше, размышляя о великом. Правда, с осознанием отсутствия «рамок» бытия пришло и воспоминание о том, как эти рамки были раздвинуты вместе с самим Джотто, который себя сдвигать вообще не просил. Не просил чётко и внятно, даже дважды – до проникновения в подпольное казино и после слов «я знаю, что делаю, дружище!». Остаётся только догадываться, чем он насолил кому-то в прошлой жизни, раз его свело с этим… Джи, как он повадился себя называть. Джотто не был против кличек, к тому же его новая деятельность – борьба с преступностью и очищение города от скверны – подталкивала к некоторой анонимности. Но какая же тут анонимность и скрытность, когда один твой товарищ временами впадает в безумие, второму голову отбило на ринге, третий, кажется, совсем не понимает, что здесь происходит, а четвёртый пышет энтузиазмом вместо адекватности. С такими не в бой идти надо, а на увеселительную ярмарку. К сожалению, парень был слишком полон веры в них, чтобы отказаться от своей идеи, которую они так яро поддержали. И вот, таким образом, он оказался здесь: чудом выжив после взрыва, который приземлил его прямиком в уже не совсем подвальном помещении, Джотто в позе распятого Иисуса Христа валялся на обломках прогнивших половиц и каменного пола, - как уже было оговорено - размышляя о великом. В такие моменты всплывали непросчитанные нюансы всей это затеи… эм, банды «Справедливость». Название было сырым и не оглашалось публично, особенно потому, что Джи считал его убогим и совсем не оригинальным. Но когда Джотто предложил другу самому блеснуть фантазией и поразить его, а заодно и найденных собратьев по правосудию, тот замялся и ничего дельного выдать не смог. Ликовал он недолго, примерно до того самого выстрела, пришедшегося к несчастью в бочку, полную отсыревшего пороха и тупости хозяев заведения. Жаль, ему не хватило выдержки, чтобы вдолбить терпение и манеры своему вспыльчивому приятелю, как их вдолбили в него глубокоуважаемые матушка и многочисленные гувернёры. Рукоприкладство его не радовало, но иного способа борьбы с недугом городка не нашлось, учитывая, что почти всюду бесчинствовали Сардинские войска, пока что тщетно пытающиеся объединить земли Италии. Австрия утвердила своё господство, взяв в кулак тщедушный кусок земель от родины парня, за что, как выражался его отец, очень нарывалась схлопотать по лицу – ибо угодья семьи Джотто в начале столетия также были упразднены в счёт «государственных нужд». Но все мы знаем эти нужды, теперь там стоит усадьба «хозяина» города. Какое ж это гадство, эта ваша революция. А ведь… а ведь всё начиналось сравнительно гладко. Хотя нет, совсем не гладко. Как же это было...

***

Джотто родился и вырос в семье торговца и художницы в большом поместье в Мессине. Несмотря на развал Италии и нищету в Королевстве Обеих Сицилий, его семья жила в достатке и даже припеваючи, а ведь именно неунывающим настроением славилась его матушка, чем наделила и своего сына. Парниша получал домашнее образование и был окружён какой-никакой роскошью по сравнению с бедствующим средним классом города и королевства в общем. Ещё в детстве он повстречал в саду мальчишку примерно своих лет – сына их экономки, - который беспардонно воровал хозяйские яблоки. Несмотря на своё обострённое даже в столь ранние года чувство справедливости, юного преступника тот не выдал, а предложил откупиться: тот должен был научить его драться. Видите ли, в те времена зажиточные семьи приравнивались репутацией к господствующим Бурбонам, посему маленького Джотто часто задирали, если тот оказывался за пределами поместья; его приятель же сам искал себе приключения на попу, но умудрялся выходить временами сухим из воды, а если нет – то мог дать сдачи. После этой судьбоносной встречи началась долгая и крепкая дружба: теперь уже они вдвоём влипали в неприятности – за что получили нагоняй вдвойне, - исследовали мир, читали привезённые отцом из-за границы книги, воображали себя рыцарями или и того гляди – тамплиерами, спасающими юных дам и честной народ от всяких напастей. Правда, в отличие от Джотто, его друг не был столь набожным – его мать хоть и была католичкой, но своего отпрыска к верованию не принуждала, что было очень редко и странно в те времена. Парнишу того, кстати, звали Викензо, точнее, это было его вторым именем. Первое он не раскрывал никому, только первую букву – «Джи». Позднее оказалось, что это ещё и один из инициалов имени его почившего отца, которого Джи боготворил и считал героем, вот и отзывался на это прозвище с гордостью, а своё длинное и вычурное имя предпочитал держать в тайне. Сам Джи был непоседой. В отличие от приученного к «пассивной» творческой и мыслительной деятельности Джотто, его друг имел надобность крутиться и быть в движении 24/7, раздражая собой всё естество. Он был вспыльчивым и неуёмным, но восхищался умом и смекалкой приятеля и оттого часто уступал ему в спорах. Они делились друг с другом знаниями и опытом, постигая этот мир: Джи – кулаками, а Джотто – словами. И оба средства били очень сильно, а вдвоём они покорили местный район, распугав даже уже совсем взрослых парней. Хотя, в общем-то, каждый в тайне считал, что его принципы действенней, но со временем это истёрлось. Как чаши весов, их дуэт приобрёл гармонию и равновесие. В отрочестве, когда земли семьи Джотто были снова необоснованно урезаны, а волнения в городе возобновились, парни приняли большое участие в освободительном движении Сицилии. Революция раскрыла им глаза на этот мир, а после побега отца Джотто за границу, когда его корабли попытались захватить, они и вовсе решили – что должны стоять и бороться, несмотря ни на что, потому что за их плечами хрупкие матери, а с ними и жители Мессины. И усилия революционеров не прошли даром – Бурбоны отступили, дав сицилийским «лёгким» свободу дыхания. Они узнали об этом в подземном госпитале: Джотто тогда словил своё только первое ранение, а Джи уж десятое - и не то чтобы его энергичность и любовь лезть на рожон способствовали такой «удаче», скорее уж большая забота о друге, которого он считал слабее, а значит уязвимее. В тот день он поклялся защищать Джотто и быть его опорой, а тот лишь посмеялся. Во время революции судьба свела парочку друзей с ещё одним нынешним членом их банды – «Лампо». Молнией* парнишу прозвали больше не за скорость, а за производимый шум и большую неуклюжесть. Он был сыном одного из кузнецов, снабжавших сопротивление оружием и баррикадами, и знал не мало об этом деле даже в самом юном возрасте. Правда, поначалу он больше создавал проблем, нежели пользы, так что из кузни его выгнали и послали подмастерьем лекарям. В боевых ситуациях Марселло* – как ни иронично – вёл себя очень трусливо, стараясь быстро спрятаться и не попасть под раздачу. В трудные времена и с поддержкой новых знакомых – таких же мальчишек, как и он сам – Лампо быстро освоился в лазарете, а потом уже и кузнице. В честь дружбы он сковал своим друзьям по пряжке на ремни, позднее подписав с обратной стороны дату освобождения Сицилии. Но счастье и свобода длились недолго: спустя чуть больше года в город ворвались удвоенные военные силы короля. Несмотря на хорошее укрепление города, ранее построенное теми же англичанами, неорганизованное сопротивление, которое и так кое-как смогло оттеснить войска деспотов к самой Мессине, а потом и из неё, согнулось под натиском наступления. Джотто тогда впервые увидел страх в глазах товарищей и отца, вернувшегося после известия об падении Бурбонской деспотии: это была резня. Сентябрьским утром он вскочил с кровати, услышав грохот: эскадра Фердинанда II бомбила город. Они с отцом отправились к жилым кварталам, где проходили ужасающие бои – не щадили даже женщин и детей, что повергло юного бойца за свободу в шок. Вместе с группой моряков и повстанцев они пытались задержать солдат эскадры, в это время Джи, Лампо и другие проворные мальчишки вытаскивали раненых и посылали всех, кто мог ходить, в монастырь Святой Маддалены – последний оплот сопротивления города. В какой-то момент Джотто разделился с отцом и друзьями, о чём потом долго жалел: монастырь всё же взяли штурмом и сожгли с людьми внутри дотла, но сначала расстреляли его отца и всех революционеров. Он лицезрел всё это сам, чудом не попавшись в руки неаполитанским войскам. Вместе с матерью, несколькими женщинами, детьми и молодыми парнями из сопротивления, укрывавшимися в их доме, они бежали в исторический центр города, надеясь, что лабиринт улиц, который знали лишь коренные жители, даст им хоть немного времени или и вовсе убережёт от расправы. Там Джотто снова встретился с перепуганным Лампо – его братья и отец, оставшиеся где-то на боевых рубежах, были скорее всего мертвы, а вот Джи… Джи попал под обстрел пушек. Получив серьёзное ранение, изуродовавшее почти всю правую половину его тела, тот был не способен сказать и слова, но из последних сил крепился и улыбался, пытаясь успокоить впадавшего в гнев друга. Так или иначе, вся эта небольшая группка вместе с ранеными, которых смогли унести, бежала из города в горы Пелоритани. Оттуда они добрались до Палермо, куда войска короля ещё не дошли, хотя столица Сицилии намеревалась вести переговоры – предыдущие кровавые бои навели невероятный ужас на всё население и относительное правительство. Местные жители приняли беженцев неохотно, так что укрытие, пропитание и медикаменты приходилось искать самим. Джотто очень беспокоило ухудшающееся состояние Джи, а потому он продал и обменял все ценности, что успел прихватить из дома, на медицинскую помощь товарищам. Следующие сражения обошли их стороной. Пришлось смириться с этой жизнью: с большими амбициями, но малой силой он не мог… не мог ничего изменить. Через какое-то время Викензо оправился от внешних повреждений, но вот шрамы и контузия друга всё ещё напоминали Джотто о тех ужасных вещах, что произошли с ними в родном городишке. Спустя год Джотто с матерью вернулся домой. Разворованное и разрушенное поместье оказалось на странность заброшенным, да и на его содержание всё равно не было сил и средств, посему чудом сохранённые бумаги были выменяны на небольшую квартиру в том же старом центре города - буквально посреди руин. Лампо остался в Палермо, не пожелав возвращаться на место бывшей “смерти”, а Джи не мог покинуть временное жилище по причинам здоровья - да и мать его была не в лучшем состоянии. Так что Джотто взял всё в свои руки, так сказать. Никакой пошлости, всё очень серьёзно. Благо, в пылу сражений никто не решился регистрировать революционеров, вот юному вершителю своей судьбы и удалось устроиться гувернёром, коий у него самого был чуть ли не недавно, чтобы подсобрать денег на пропитание и помощь всем пострадавшим от бесчинствований войск Короля-бомбы*. Жизнь налаживалась не особо хорошо: раздробленная и разбитая Италия голодала и бедствовала ещё пуще, что уж сказать даже про солнечную и некогда праздную Сицилию. Джотто с матерью смогли худо-бедно выкупить отцовское оприходованное судно у местных “торгашей” с дурной репутацией, а затем и некоторые фамильные вещи. Внезапный скачок нужды у золотых детишек верхов в образовании пришёлся кстати, правда, спать парень лучше не стал: он всё думал о дорогом друге и всех товарищах, оставленных в Палермо. Мессина укрывала многих беженцев и недовольных, в отличие от административного центра полуострова, что казалось Джотто настоящим гадством и глупостью. Никто не решался объединиться против обидчиков, вот Сицилия и поросла криминалом, которым люди только и могли заработать на хлеб. А слабые страдали. - Ну что, не ждал? - заявил внезапно появившийся на пороге его дома Джи. Как этот чёрт - в прямом смысле этого слова - нашёл его и как вообще стоял на ногах, Джотто понять не мог. Мать его в слезах бросилась парню на шею, а сам он не знал, куда себя деть: Джи похудел, начал курить, а его лицо украшали языки красного пламени. Каким-то чудом парня помотало за пару лет по Европе. А во Франции он встретился с одним из знакомых, бежавших из Мессины, который держал небольшую клинику. И вот туда приехал китайский целитель, чудесным образом поставивший Джи на ноги окончательно: прошли судороги и даже почти исчезли кошмары. Он рассказал во всех подробностях о болезненной, но воинственной процедуре татуирования, исцелившей его, о смерти матери, о встреченных людях и избавлении от переживаний. К сожалению, вспыльчивость и неуравновешенность никуда не делись, как и временами бессонные ночи в холодном поту. Джи не стал следовать примеру товарища, как бы не рад он был его обществу и умным речам. Тот ударился в контрабанду и преступность. Сначала, конечно же, он скрывал данный факт от Джотто, но так или иначе его смышлёный друг всё узнал. И был в… довольно смешанных чувствах. Джотто не считал себя в праве судить его, да и обострённое чувство справедливости притупилось за все годы в “покое” и бесконечных пряток, так что он был уже рад хотя бы его относительно здоровому виду. Но как обычно, всё закончилось плачевно. Ему опять пришлось вытаскивать из глубокой и беспросветной одного неугомонного чурбана - что только не сделаешь ради этого ясного “невинного” взгляда. Понасобирав тумаков, они вышли из воды сухими. Снова. - Кажется, ничего не сможет остановить тебя, дружище, - смеялся Викензо, идя вместе с Джотто по одной из улиц в новеньком строгом костюме, оставшемся с преступных деньков. - Детство миновало быстро, я стал “таким”, а ты - героем. Только Джотто не был героем. Большим, по крайней мере: оставлял много чаевых в бедствующих булочных, помогал подпольным беженцам, оформлял документы для тех, кто потерял их в дни революции, распугивал хулиганова. И Джи с ним, конечно же. В один из таких рыцарских деньков друзья отправились в соседний маленький городок, почти деревушку, куда Джотто с недавних пор наведывался по работе и просто по нужде - воздух там был замечательный, а уж люди какие, их тогда война почти и не тронула. Там они повстречали Козарта - улыбчивого парнишку с севера: дитя австрийских завоевателей и итальянских оккупантов, верящее в чудо. В его глазах Джотто распознал родственную душу - нет, не такую, как у Джи, не гармоничную, а отдающую резонансом. Как небо и земля, они были словно отражения друг друга. В порыве бескорыстности и добросердечности они оба оставили у старика Паоло, который Козарту приходился соседом и чей сын учился у Джотто, свои кошельки. Так их стало трое. Спустя какое-то время, преследуя одного из трусливых главарей крышевателей, запугивающих нищих жителей Мессины и её пригорода, троица оказалась, в конце концов, в том же Палермо, где Джотто в толпе прохожих заприметил Лампо. Жизнь его, как узналось позже, сложилась очень даже удачно: одна из богатых семей приняла его к себе после смерти единственного сына, так что бывший Марселло зажил припеваючи: обленился, оброс надменностью и даже приобрёл татуировку под глазом в знак своего величия. По его виду и не скажешь, что тот пережил войну - так рьяно он хотел стереть из памяти все те события, что ему это удалось. Хотя, в общем-то, старого друга он не забыл и даже обрадовался его приезду в город (не сказать, что он был так же рад и Джи), пусть и не одобрил мотивов вершителя правосудия. Личина Лампо оказалась хуже, чем Джотто мог себе представить, но просто так отказаться от прошлого и уз не представилось возможным. И он решил: пора вытаскивать его из этого золотого капкана. Трио намеренно обокрало дом новой семьи Лампо, чтобы заставить его присоединиться к ним и отомстить обидчикам. Джи считал забавной данную подлость, Козарт без комментариев поддержал друга, но сам Джотто чуть ли не по сей день чувствовал укор вины: обманом затащить в свою авантюру, пусть и во благо. Добро ли это? Он не знал. Схватить надуманного “обидчика”, за которым по пятам тянулся кровавый след аж из самой Мессины, помог местный спортсмен. Когда парней зажали в угол на каком-то старом складе, ворвался этот ненормальный, врезал с левой по челюсти того наглого ублюдка и воодушевил своим поступком запыхавшихся вершителей правосудия… ух, опять повторения. Джи никогда не был доволен их кличками и названиями, пусть и дела эти творились в тайне. Спортсмена звали Алдо, а прозвище “Кулак”*, данное перепуганным Лампо, позже сильно к нему привязалось. - Вы, ребята, кажетесь экстремально крутыми! Можете рассчитывать на мою помощь, пока я не на ринге, - сказал он, улыбаясь во все 32. Лучезарный, но опасный, думал Джотто. Их группировка обретала силу и неофициальных последователей, мстящих за семьи и честь. На фоне разгоравшейся войны за “объединение Италии”, в которое не верил даже падкий на любые авантюры Козарт, их личная борьба с чернью этого мира казалась даже мирной. Но насилие порождает лишь насилие. Джотто предпочитал пока не думать об этом. Он был молод, полон сил и боевых ранений, умён, смекалист и имел верных друзей под рукой. Что может быть лучше? Словно все сказки из детства в миг претворились в жизнь: их преследовала удача и слава...

***

До сегодняшнего дня. Он даже и не знал, живы ли его друзья или уже видят десятый сон в лучшем мире. Не хотелось желать Джи в отместку за вспыльчивость и непослушание ещё парочку ожогов к уже имеющимся, но… Сам он поступил в тот момент опрометчивее, чем за всю свою жизнь: укрыл собой взрыв. Увернуться и дать другим умереть? Это так на него не похоже. У Джотто нету девяти жизней, а эта смерть такая глупая. Если бы он мог, он бы стукнул себя по лицу. - Ну и ну, посмотри-ка, куда завела тебя твоя “гордость”, - голос прозвучал рядом. Жаль, парень был не способен повернуть голову, посмотреть в глаза этому насмехающемуся над немощными и высказать что-нибудь ядовитое, пока никто не видит. - И что же ты, собрался умирать? Как глупо, а ведь она верит в тебя. Джотто не знал никаких уверовавших в него дам. Точнее, мог знать, но с такой жизнью ни одна девушка не была способна на подобное по одной простой причине: после знакомства или одной ночи парень со всех ног бежал к новым свершениям, позабыв о тепле тел и души. Любовь ему не сведуща, разве что дружеская. Да и “вера” отягощает. Посмотрите, что сделал с ним один глупый поступок. Разве можно лезть на рожон, когда тебя кто-то ждёт на этом свете, помимо болячек и головной боли. - Твоя семья умрёт без тебя, - говорил человек, но на глаза показываться не желал, - все твои будущие братья и сёстры до единого. У меня была такая же, знаешь. И они почти все мертвы теперь. Перед смертью каждый из них одарил своих людских “наследников” даром - вот как тебя. И что меня больше всего волнует, так почему ты не воспользовался таким невероятным подношением? Он не понимал, о чём идёт речь. Никогда парню не казалась его “слегка” усиленная интуиция и способность “предвидеть” некоторые “очевидные” вещи - неординарной. Хотя, если подумать о том, как это звучит, то да. Странновато. Однако поздно бить в колокола, шанс упущен, и Джотто даже стало стыдно. Но он всё равно не мог представить, чтобы этот незнакомец был его родственником. Ведь их всех вырезали ещё тогда в Мессине. Неужто кто-то спасся? - Ты мне не нравишься. Мне вообще вы, люди, не нравитесь, и, будь на то моя воля, вы бы все померли. Но… - его голос сломался лишь на секунду в окончании слова, - … я вижу в тебе его. Единственного, кого я смог найти, - тебя - уже хочет забрать смерть. Но я ей не позволю. То ли из-за болевого шока, то ли из-за способности абстрагироваться от болезненных ощущений Джотто увидел, но не почувствовал, как некто кладёт свою руку ему на окровавленную грудь. - Используй свой дар лучше, раскрой границы того, что видишь. Теплота заполнила тело. Мир перед глазами поплыл, словно в голову ударило самое крепкое вино, которое он мог попробовать за всю свою недолгую жизнь. И что это, саркастическая истерика перед смертью? Он умирает? Боже правый, матушка будет зла, когда узнает, что в этот момент ему не позвали священника. - Доброе сердце - больше минус, нежели плюс. Двигайся вперёд, пацан, а то так и пролежишь запертым в раковине на дне Средиземного моря. Я не дам чести моего дорого друга умереть так просто! Свет заполонил всё пространство и… Джотто очнулся. Ух, ну и приложило же его, аж галлюцинации пошли - вон, вся жизнь пролетела перед глазами за мгновенье. Неужто помер? Да нет. Руки-ноги шевелятся, и, кажется, он даже слышит голос Джи где-то неподалёку. - Джотто! Джотто, чтоб тебя, куда ты провалился? - Пресвятая Мадонна, - кряхтел парень, - чего так орать-то? - Эй, я нашёл его! Все сюда! Чуть не кувыркнувшись с кучи камней, он еле поднялся, отряхиваясь. Странно, казалось бы, от такого удара снесло половину здания, а он вон - будто и ни царапинки. Вот так удача! Хотя ор Джи сейчас точно всю округу всколыхнёт, и проблем не оберёшься, так что удача эта спорная. - Руку давай, руку! - весь чёрный от дыма и копоти он перегнулся через пробитый пол, чтобы помочь товарищу выбраться. - Позвал бы ты лучше Накла, разве сможешь меня в таком состоянии вытащить? - Джотто вообще-то пошутил, но Джи опять принял это всерьёз и чуть не возгорел вновь, меча гром и молнии. Недовольно шикнув, его друг исчез из поля зрения, видимо, чтобы и правда позвать спортсмена на помощь. И всё же он слушает его. “Двигайся вперёд, пацан”, - отозвалось эхом в голове. Так значит, воображение не сыграло с ним злую шутку. Или нет? Но даже будь оно “посланным свыше”, наставление это Джотто взял как директиву - пора, как-никак, становиться серьёзней. - И… “ракушка”, говоришь? Ох, Джи опять будет недоволен насчёт названия. Впрочем, как всегда.