Под гнетом беззаботных дней

Я тень. Я дыхание мрака. Я сижу на корточках, закрыв глаза, и играю в невидимку. Это когда ты как бы накидываешь на себя тонкое черное покрывало: сначала темно, а когда привыкнешь, все видно как сквозь решето, а тебя самого никто не видит. Разглядывать в шкафу кроме дубовых стенок нечего, и, чтобы видеть взрослых, я приоткрываю дверцу и выглядываю наружу. Они сидят за столом. Амил угощает Оромэ вином; отец придвинул кресло к столу и раскачивается на задних ножках, а ведь нас обычно за это ругает. Амил, обрадованная посещением Валы, просто светится от гордости (она иногда разговаривает с Валар, когда думает, что никто не видит, но я-то вижу, когда превращаюсь в тень). Атар же с виду невозмутим и спокоен, но внутри кипит как лава, и это режет глаза. Он прячется за враждебностью, но на деле растерян: мысли так и роятся, будто облако пчел. Почтительно опустив глаза, мама ставит перед Оромэ кубок, и Атар со стуком опускает ножки кресла на пол и кладет руки на стол: — По-твоему выходит, что уже двое моих сыновей не пригодны к работе в кузне? — Феанаро! — предостерегающе шипит Амил. Оромэ накрывает ее руки своей большой ладонью. Мамины руки не назовешь хрупкими, но по сравнению с его ладонью они кажутся маленькими, как у куклы. — Таланты Макалаурэ не по моей части, — произносит Оромэ своим низким голосом, похожим на ночной ветер, гудящий под крышей. — Но юному Тьелкормо достался дар, который нельзя запирать в четырех стенах. Зажмурившись, я пробую посмотреть на Оромэ внутренним взглядом. Сперва ничего не видно — только свет. С Валар всегда так. У них нет своих красок. К примеру, мысли и чувства Кано обычно окрашены синим, а Турко — зеленым, — а Валар как будто чувствуют не так, как мы. От смены настроения у них только меняется яркость света. Я зажмуриваюсь сильнее и прислушиваюсь. Он многое потерял и заслуживает жалости, но разговаривает слишком неподобающе. Голос Оромэ грохочет в голове, как горный обвал. Чтобы разобрать, что он говорит, надо вслушиваться изо всех сил. Тут мысли Оромэ обращаются ко мне — кажется, я перестарался. Я быстро открываю глаза в темноте, и лучи его мыслей скатываются с меня, как струи воды с маслянистых крыльев чайки. — Одного не пойму, — чуть понизив ради Амил голос, продолжает отец. — Почему сыновьям не досталось даже толики наших с Нерданэль умений? — Ваши дети не наследуют душу, только внешность, — отвечает Оромэ. — Свойства души и таланты им дарует Эру Единый. Тут не о чем жалеть, Куруфинвэ. — Я и не жалею, — возражает Атар. — Сыновья дороги мне, и никто их не заменит. Но кто бы мог подумать, что я стану учить чужих детей, имея четверых собственных? В комнате повисает молчание, не глухое, а полное мыслей. Мне их не понять — я слишком мал для этого. Я вижу, что родители многое хотели бы друг другу сказать, но присутствие Оромэ сдерживает их как плотина, и пока они оставляют свои мысли при себе. Но стоит Вале убрать свои огромные ладони — и плотина прорвется. — Как бы там ни было, Туркафинвэ — твой сын, и тебе решать, поедет он со мной или нет. Но знай, Куруфинвэ, я готов взять его в ученики, если на то будет твоя воля. Долгое время Атар молчит, а потом произносит: — Я не стану лишать сыновей счастья и противиться замыслам Эру. Если ты согласен взять Тьелкормо в ученики, я отпущу его с тобой, когда он захочет. *** Я нахожу Турко на лугу позади дома. Он прислонил к дереву пузатую красно-синюю мишень и одну за другой выпускает в нее стрелы, доставая их из колчана за спиной; я ступаю легче ветерка, поэтому даже чуткое ухо искусного в охоте брата не слышит, как я крадусь. Выпустив стрелу, он одинаковым плавным движением достает следующую — как маятник, который недавно смастерил Нельо. Колчан полон, и несколько стрел красуется посередине мишени, хотя отец разрешает брать для тренировок не больше трех, чтобы мы учились их беречь. И с того места, где я стою — на подветренной стороне, куда доносится запах брата, похожий на запах мокрых листьев, — видно, что стрелы отцовские, красные с серебром, брать которые нельзя даже Нельо, не то что нам. У брата на плече сидит дрозд. Стоит мне шевельнуться в зарослях травы, и он с щебетом взлетает на дерево, а рука Турко замирает на полпути к колчану. — Карнистир? — окликает он, не оборачиваясь. — Что тебе нужно? И, не дожидаясь ответа, переливчато свистит: <вернись, вернись, маленькая птичка, это всего лишь мой брат, он не тронет тебя> Дрозд, спорхнув с ветки, возвращается на плечо. Турко достает стрелу. Тук! — и она вонзается в самую середину мишени рядом со своими красноперыми соседками. — Ты взял стрелы Атара, — говорю я. — Взял. Ну и что? Он достает еще одну стрелу. Тук! — А вдруг он тебя убьет, Турко! Он фыркает. — Если убьет, я буду скучать, — добавляю я. — Ты мне нравишься больше всех братьев. Турко молчит. Подождав, пока он потянется за следующей стрелой, я примериваюсь и кусаю его за руку. — Ой! Стрела уходит вверх и пропадает среди листьев. Дрозд, часто замахав крыльями, срывается с плеча и быстро превращается в точку высоко в небе. Я сжимаю зубы сильнее, чтобы распробовать соленый от пота вкус кожи брата, но он скидывает меня и прижимает коленом к земле: — Сколько раз говорил отец — хватит кусаться! Про то, что стрелы трогать нельзя, Атар тоже говорил, думаю я про себя. Холодные стебельки травы колют спину, а руки Турко давят как тиски. Я всхлипываю, но брат только сильнее вдавливает меня в траву, обжигая злостью. Я зажмуриваюсь, и руки-тиски, наконец, разжимаются. Турко становится стыдно, он жалеет, что накинулся на меня. Будто кто-то под руку толкнул, думает он, я словно забыл, что мы с Карнистиром друзья и братья. Я встаю и, обняв его за шею, крепко целую. — Так-то лучше, — кивает он. — Целовать можно, а кусаться нельзя, понял? Турко говорит правду, отец это запретил. Хотя если укусить не сильно, а потом сразу поцеловать, то обычно никто не против. Но несколько дней назад я хотел слегка прикусить Атара за ухо, а он повернулся, и получилось до крови. Кровь оказалась солоноватая на вкус, вроде металла, из которого мама отливает статуи. Такая же на вкус, как у меня — еще бы, ведь все говорят, что в моих жилах течет кровь Атара. Однажды, когда Индис попыталась взять меня на руки, я от нее сбежал, а дед Финвэ заметил: «Сразу видно, чья у Карнистира кровь». Но Атар почему-то не обрадовался. Турко поручает мне собирать стрелы, а сам легко взлетает на дерево, и вскоре затерявшаяся в листьях стрела падает на землю. — Родители говорили о тебе с Оромэ! — задрав голову вверх, кричу я. Из-за веток ничего не видно, только слышится, как скрипит кора под сапогами Турко. — Не с «Оромэ», а с лордом Оромэ, — поправляет он. — Он же Вала, не забывай. — С лордом Оромэ. Они разговаривали про тебя, слышишь? — Ну и что? Турко резко прыгает вниз, но приземляется бесшумно — громче воздух свистел, пока он падал, — и начинает складывать стрелы в колчан, тоже отцовский: на красивой гладкой коже блестит звезда Феанаро из маленьких рубинов и алмазов. Как только он набрался духу его взять? — Мне не нужны эти странные способности, — махнув рукой, говорит вдруг он. — Я хочу учиться у Атара. От этого движения бинт у него на руке, и так слегка размотавшийся, сползает окончательно. Брат так ловко стрелял из лука, что я совсем забыл про его раненое запястье. Но эта рана так же важна, как опал, который носит, не снимая, Нельо, и тонкие золотые кольца на пальцах родителей. Заметив, что я не свожу глаз с бинта, Турко прячет его, и глаза у него становятся холодными, как острие ножа. Наклонившись, он молча продолжает собирать стрелы. В душе у брата сумятица, мысли опережают одна другую, и он зол. Но не на меня. Рана у него болит, но болен дух, а не тело. И громче других звучат мысли об Атаре. Турко неосторожно хватает стрелу за наконечник и вздрагивает, порезав палец, но тут же, не обращая внимания, берется за следующую. Собрав все оставшиеся стрелы, он отдает их мне: — Убери в колчан. Я послушно убираю их по одной, пачкая руки кровью. Потом Турко вешает колчан за спину, и, когда он отворачивается, я засовываю перепачканные пальцы в рот. Соленые, как металл. Как кровь Атара, и моя кровь. *** В доме тихо и прохладно. Мы крадемся по лестнице, надеясь незаметно проскользнуть, и тут нас настигает Макалаурэ. — Ах вот вы где! Турко шмыгает наверх прятать отцовский лук, пока Макалаурэ не заметил, а я спотыкаюсь о ступеньку, и старший хватает меня в охапку, не давая встать на ноги и окутывая собой, словно серым потертым одеялом. — Везде тебя ищу, — укоряет он. — Посмотри, какой ты грязный, а нам скоро ужинать! Сколько ни мойся, родителям и старшим все мало. Мы с Турко никогда не можем им угодить. Турко, наверное, уже спрятался, поэтому я начинаю вырываться. Но без толку. — Грязнуля! — продолжает возмущаться Макалаурэ. — От тебя же мокрой псиной пахнет! Отчаявшись вырваться, я крепко впиваюсь зубами в его запястье. — Карнистир! — вскрикивает Макалаурэ и поворачивает к родительской ванной. — Пусти, я отцу скажу! Лук Атара, как и положено, стоит возле шкафа у родителей в спальне, а Турко затаился под огромной кроватью. Я кидаю в его сторону свирепый взгляд. Ему это дорого обойдется! Макалаурэ заносит меня в ванную, ставит возле таза, снимает башмаки и одежду и начинает смывать с меня грязь мокрым и холодным, до мурашек, полотенцем. Я всхлипываю. — Ну что опять? — нетерпеливо спрашивает он. — Атааар… — Атар готовит ужин и велел тебя помыть, — тут в голове у Макалаурэ рождается обрывок новой мелодии, и он на минуту застывает, прислушиваясь к ней, а потом, упрятав подальше, продолжает: — Думаешь, мне самому это нравится? — и, сполоснув полотенце в тазе с водой, снова на меня набрасывается. Я заливаюсь слезами: — Атар! — Карнистир, ну пожалуйста… — он опускает полотенце в воду и, заметив, наконец, мои мурашки, обнимает меня. Повырывавшись, я сдаюсь, потому что он для меня слишком сильный. Шею щекочут длинные волосы, и я поворачиваю голову пожевать прядку. Они похожи на шоколад, так и тянет полизать, а по вкусу — волосы как волосы, каждый раз обидно. Изловчившись и стараясь не привлекать моего внимания (как будто я не вижу), Макалаурэ достает отцовский гребень с раковины и запускает его в спутанный колтун у меня на голове. — Аааа! — кричу я. Макалаурэ дергает, но ничего не выходит, и серая спокойная дымка, окутывающая его, начинает вскипать и пениться, как море в преддверии шторма, и, когда он снова берется за гребень, я изо всех сил вцепляюсь ему в руку, прокусывая до костей. Макалаурэ с воплем стряхивает меня на пол, и я удираю в другой конец комнаты, забираясь на всякий случай в отцовскую ванну. — Больно! — ору я. Гребень застрял в волосах и стукается о плечо. Стиснув зубы, Макалаурэ швыряет полотенце на пол и выбегает из комнаты, и я слышу, как он зовет в коридоре Нельо, которого сегодня освободили от домашних дел, чтобы он готовился к экзаменам. Злить Макалаурэ почему-то так же весело, как глядеть на грозовые тучи, набегающие на безмятежнее синее небо. Кажется, сейчас самое время намочить штаны — посмотрим, что Нельо скажет на это Макалаурэ. Широкие шаги Нельо и более частые — Макалаурэ — звучат уже совсем близко. — Этот мелкий негодяй меня довел! Я больше не могу! — Тссс, — шепотом говорит Нельо. — Он же услышит. — А мне все равно, — горячится Макалаурэ. — Вот он тебя и не слушается. Нельо злится, что его отвлекли. В такие дни, как сегодня, нас с Турко от него отгоняют — Амил говорит, он очень занят. Интересно, чем он таким занят, что даже с братьями поиграть не может? Нельо, босой, в домашних штанах и тунике, заходит в ванную. На затылке у него неряшливый узел, а губы перепачканы в чернилах. Увидев, как я прячусь в ванне с гребнем в спутанных волосах, он тут же смягчается: — Иди сюда, малыш. Наклонившись, он достает меня из ванны и морщится. Со штанов капает. — Он же мокрый! — возмущенно оборачивается он к Макалаурэ. — Мокрый? Но ванна-то пустая… — Причем тут ванна, он описался. — Выпрямившись, Нельо достает красное отцовское полотенце с золотой звездой в уголке. — Когда я за тобой ходил минуту назад, он был сухой. — А ты спросил, перед тем как мыть, не хочет ли он в туалет? — Нельо, ему уже четыре! Мы в его возрасте так не делали! Хмуро посмотрев на Макалаурэ, Нельо освобождает меня от мокрых штанов и, закутав в пушистое теплое полотенце, начинает вытирать. С ним всегда как за каменной стеной, кроме него только Атар так умеет. Я утыкаюсь носом в шею Нельо и довольно вздыхаю. — Почему я так не могу?! — возмущается Макалаурэ и вылетает из комнаты. Нельо целует меня в макушку, а я его в ответ — в шею; и пока он проглатывает смешок, слегка кусаю, зная, что он все равно не заметит. *** Отмыв и переодев в чистое, Нельо уносит меня в столовую. По пути нам попадается Аннавендэ (в Форменосе у подмастерьев нет своего жилья, поэтому они едят вместе с нами). От Аннавендэ пахнет цветочным мылом, лицо и руки растерты докрасна. На ней платье вместо обычных штанов и фартука, и, по-моему, оно ей идет не больше, чем Атару тяжелые парадные одеяния. — Майтимо! — окликает она, завидев нас. Аннавендэ дружелюбно треплет меня по голове, сияя улыбкой и не сводя с моего брата глаз. Они быстро целуют друг друга в губы, а потом, увлекшись, примериваются поцеловаться еще раз, и тут у меня лопается терпение, и я кусаю Аннавендэ в плечо. Оказывается, это довольно приятно — она мягкая, не то что отец с братьями, и пахнет цветами, а шелковое платье скользит на зубах. — Ой! — дергается Аннавендэ, и Майтимо от неожиданности чуть не роняет меня на пол: — Что такое? — Твой брат меня укусил! — жалуется она, потирая плечо. Я невинно улыбаюсь Нельо, но чувствуя, что одна шелковая нитка застряла в зубах, быстро сжимаю губы, пока никто не заметил. Слишком поздно: Нельо извлекает предательскую нитку и сурово смотрит на меня: — Это еще что? Тьелкормо на моем месте ляпнул бы, что это нитка, и получил бы по заслугам. Я же начинаю жалобно кривить губы, молча разглядывая улику. Когда Нельо возмущен, легче смотреть на раскаленное добела железо на наковальне, чем в его яркие сердитые глаза. И чтобы спрятаться от его гнева, я прячу лицо у него на плече. Первой сдается Аннавендэ: — Ох, Майтимо, смотри, он же плачет! Не ругай его, мне не так уж больно. Первое время, как мы приехали в Форменос, я целыми днями подсматривал за Нельо и Аннавендэ, прячась за занавесками и удачно подвернувшимися статуями — хотел узнать, почему Амил так волнуется за старшего. Но это было скучно — когда Нельо запирается в библиотеке и листает книги, и то интереснее смотреть. Сначала они пару минут вяло обсуждали дела в кузне, а потом начинали целоваться, и целовались, и целовались — пока кто-нибудь не войдет. Как только не засыпали со скуки! А Нельо, вдобавок, старался плохо, потому что обычно сдавался на милость Аннавендэ. И в этот раз ей снова удалось победить. — Я должен рассказать отцу, — нерешительно возражает Майтимо, но я уже вижу, что он меня простил, и моя шалость останется между нами. Когда мы заходим в столовую, Атар накрывает к ужину, а Ворондил и остальные уже сидят за столом, поедая голодными глазами корзинку с хлебом. Подойдя к нам, Атар наклоняется меня поцеловать и с подозрением смотрит на Нельо: — Уж больно он чистый. И разве я не поручил Карнистира Макалаурэ? Тебе же надо учиться. — Я знаю, просто Карнистир устроил нам сюрприз, и мне пришлось прийти на помощь. Отец кивает, удовлетворенный ответом, и замечает: — Зря вы его одели в чистое. Все равно в два счета заляпает. Забрав меня на кухню, Атар достает старую поношенную тунику, которую Макалаурэ некогда надевал в кузницу, стиранную-перестиранную, но до сих пор всю в копоти и саже. Туника пахнет мылом, но въевшаяся в нее вонь кузницы затаилась, будто чудище на дне тихого озера. Я эту тунику терпеть не могу, и давно мечтаю изгрызть воротник, чтобы от нее избавиться, но до сих пор смог только немного его потрепать, да получил от отца несколько замечаний. Поэтому, пока Атар, взяв меня под мышку, заканчивает собирать ужин, я по привычке грызу истрепанную ткань. Нельо заходит на кухню помочь и достает из печи жареного фазана. Терпеть не могу дичь: даже когда готовит Атар, она жесткая, как подметки от сапог Турко. — Фууу… — недовольно фыркаю я. Отец перестает помешивать в кастрюле томатный соус и наставительно замечает: — Надо есть, сын, а то уже все ребра наружу, — И, пощекотав меня по животу, возвращается к соусу. — Веркатуро прислал сегодня письмо, — говорит он Нельо. — И что же в нем? — не оборачиваясь, с интересом в голосе отзывается Нельо. — С севера пришли волки и изрядно проредили отары овец на фермах. — Атар наполняет соусом глубокую пиалу. — Веркатуро собрался сегодня с сыновьями в рейд, просил с ним сходить, помочь фермерам — им очень нужна овечья шерсть к зиме. Звал и тебя тоже. Подумай, Нельо, я знаю, что у тебя много дел. — Тут и думать нечего. Я пойду. — Нельо на минуту замолкает, перекладывая фазана на блюдо, а потом осторожно спрашивает: — А ты Макалаурэ предложил? — Думаешь, он захочет? — Не знаю. Но если ты спросишь, он наверняка обрадуется. — Значит, спрошу. Атар и Нельо заносят оставшиеся блюда в столовую. Все уже в сборе, и в комнате стоит гул до потолка от звенящих колокольцами голосов. Турко переодет и кое-как причесан — кажется, Макалаурэ все-таки удалось его изловить. Амил с Финдекано сидят бок о бок усталые и довольные, с ног до головы запорошенные каменной крошкой. Нельо водружает фазана посреди стола, и Атар с поклоном, чуть неловким от того, что я по-прежнему вишу под мышкой, вручает Амил нож и вилку: — Прошу, любовь моя. Покажи нам свое непревзойденное мастерство. Рассмеявшись, Амил встает и начинает аккуратно нарезать жаркое ломтиками. Сегодня за мной присматривает отец. Я люблю Атара больше всех на свете, но за ужином лучше сидеть с мамой, потому что она не так строго следит, доел я или нет. А если я еще и сделаю лицо пожалобней, она не будет пихать в меня насильно. С Атаром такой номер не пройдет. Едва договорив Эруханталэ, он наваливает на мою тарелку гору овощей и толстый шмат мяса и не дает мне даже пикнуть: — Пока не доешь, никакого нытья. — А потом поныть можно? — встревает Турко, но под уничтожающим взглядом отца быстро прячет нос в тарелке. Ему хорошо: он фазана любит. Вот и сейчас он кладет в рот большой кусок мяса и начинает с преувеличенным восторгом его жевать. Я со вздохом гляжу в тарелку. Фазана я не люблю, морковь, сырный суп и булки — тоже. Турко сидит далеко, даже не поменяться с ним бокалом вина, когда он допьет — Атар заметит. — Начни с супа, — велит отец, и, положив свою вилку, вкладывает мне ложку в руки. Я нехотя тычу в сырную пленку, затянувшую поверхность супа. Всегда считал, что сырный суп похож на болото. Схитрить не получится — Атар следит зорким оком. Ну ладно, раз деваться некуда, лучше съем разом, чего зря мучиться? Помешав суп, чтобы разогнать пенку, я быстро засовываю в рот четыре ложки одну за другой и только тут замечаю, что он горячий. Во рту разгорается пожар. Я открываю рот, и суп течет по подбородку, но становится только хуже, и тогда я начинаю вопить во все горло, забрызгивая супом Турко и Атара с Ворондилом напротив. Опрокинув стул, Атар вскакивает как ужаленный. И в наступившей мертвой тишине я начинаю рыдать. Рот горит: наверное, уже вся кожа облезла. Первым на помощь приходит Турко: проморгавшись от супа, он сует мне кружку воды, и я пью. Атар, отмерев, начинает раздавать всем салфетки. — Сначала надо было попробовать, Карнистир! — говорит он. — Тогда бы ты узнал, остыла еда или нет. Но я заливаюсь слезами пуще прежнего до тех пор, пока Атар не убирает тарелку с супом прочь. — Так и быть, — сдается он. — Доедай рагу с мясом и можешь быть свободен. — Н-не могууу, — рыдаю я. — Жжется! Если честно, после воды уже не жжется, и я бы не прочь съесть кусочек фруктового хлеба или еще что-нибудь вкусное, но Атар-то этого не знает и со вздохом перекладывает все к себе на тарелку. — Мама даст тебе молока с коймасом после ужина, — обещает он, и я тайком улыбаюсь у него за спиной, потому что коймас маме удается лучше прочего, а если его покрошить в молоко, то проглотишь и не заметишь. *** После ужина Амил забирает нас с Турко и Финдекано слушать сказку в гостиной, а отец со старшими уходят собираться на охоту. Как только Турко отвлекает маму очередным вопросом, я ускользаю из комнаты. Как подсказывает мне чутье, старшие сидят в комнате Макалаурэ. Дверь приоткрыта, так что мне ничего не стоит прокрасться внутрь и незаметно залезть под кровать. Нельо заплетает косы Макалаурэ. Оба переоделись в плотные туники с длинными рукавами, взяли наручи, перчатки и высокие сапоги: охота предстоит опасная, и важно все предусмотреть. На спинке стула приготовлены шерстяные плащи, чтобы не замерзнуть здешней холодной ночью. Нельо то и дело приходится осаживать Макалаурэ, который подпрыгивает от нетерпения. — Надо было отказаться! — восклицает он. — Если б я сказал, что у меня много учебы, он бы и спрашивать не стал. Но я так обрадовался, что он решил меня позвать… Я видел, как это было. Когда Атар позвал Макалаурэ на охоту, его всегдашнее серое спокойствие загорелось искрами восторга — будто вспыхнул фейерверк в сумеречном небе Телпериона. «С радостью!», выпалил он и умчался наверх переодеваться. — Не знаю, чему ты так удивляешься, Макалаурэ, — говорит Нельо. — Ты уже почти взрослый, зимой тебе будет сорок. — Ты прав, просто я плохо стреляю, и всадник из меня так себе. Надеюсь, я вас не подведу. — Нашел чего бояться. Конечно, не подведешь. Вся беда в том, что ты слишком себя недооцениваешь. Поменьше сравнивай себя с отцом и увидишь, что стреляешь ты как раз неплохо и в седле тоже держишься хорошо. Если все время судить себя по меркам Атара, то остается только руки опустить и ничего не делать. — Но как же мне не судить, когда я его сын? — уныло спрашивает Макалаурэ. — Разве я не должен брать с него пример? — Не должен, если он берется за дело, которое тебе не по плечу. Нам за ним не угнаться, Макалаурэ. Намо это предсказал еще прежде, чем мы появились на свет. Атар — величайший из эльдар, и пребудет таким навеки, и никакими силами нам этого не изменить. Делай, что можешь, и гордись тем, что ты принадлежишь к Дому Феанаро, и что в твоих жилах течет его кровь. Макалаурэ вздыхает. Завязав шнурок на конце косы, Нельо хлопает его по плечу: — Готово. Вперед за славой, Канафинвэ Макалаурэ, Победитель Форменосских волков. — Я буду счастлив, если проснусь наутро живым в своей постели, и если не подстрелю тебя ненароком и не выставлю себя полнейшим идиотом. — Не волнуйся, братишка, ты справишься, — отвечает Нельо, поцеловав его в макушку. *** Подождав, пока старшие уйдут за луками и кинжалами в спальню Нельо, я шмыгаю вниз по лестнице и жду в прихожей. Первым появляется Атар, хмуро разглядывая и поправляя наруч на запястье. — Карнистир, малыш! — чуть не споткнувшись об меня, восклицает он. — Ты же ушел слушать сказку с мамой! Наклонившись, он берет меня на руки. От него крепко пахнет дубленой кожей и пыльной шерстью. — Я хотел писать, — говорю я, положив голову к нему на плечо. — Ты ведь сходил на этот раз в уборную? — Да, Атар. Когда он такой спокойный, мне хочется сидеть у него на руках вечно. В такие минуты Атар греет, как походный костер в ночи, к нему можно смело тянуться, не боясь искр. Я прикусываю палец и устраиваюсь поудобнее, дожидаясь остальных. Скоро доносится громкий и уверенный голос Нельо и приглушенный, прячущий волнение — Макалаурэ. Меня по очереди целуют и спускают на холодный пол, и я всхлипываю, чувствуя себя брошенным. — Иди к маме, — склонившись, велит Атар, но я, подпрыгнув, повисаю у него на шее. Когда он отпускает меня, это как выйти из теплой ванной в холодную комнату. Атар обнимает и целует меня, и снова ставит на пол. — Бедняга, — потрепав меня по голове, говорит он. — Я скоро вернусь. И они уходят, хлопнув дверью и впустив облако холодного воздуха со двора. И еще долго я смотрю на тяжелую дубовую дверь. Хочется плакать, но зачем? — все равно никто не услышит. Поэтому я со вздохом подхожу к окну и, отдернув занавеску, провожаю взглядом удаляющихся к городу всадников. Стук копыт похож на перезвон деревянных подвесок-«ветерков» в саду. — А, нашелся! — застает меня врасплох Турко. Он умеет подкрадываться почти так же тихо, как я. Турко ловит меня за шею в замок и начинает в шутку душить: — Амил тебя обыскалась. — Я ходил пописать, — вырвавшись, заявляю я. — Нашел кому рассказывать, — фыркает Турко. — Ты же всегда писаешься в штаны. Ты ходил подсматривать за старшими, вот что! Турко смеется, и, как только он отворачивается, я пинаю его изо всех сил. Выходит не очень, но этого хватает, чтобы он разозлился, и скоро мы уже носимся по всему дому, задыхаясь от смеха и ярости. Турко бегает быстрее, зато я маленький и легко пролезаю под столами и стульями, и пока он протискивается следом, уже убегаю в другую комнату. — Ах ты мелочь! — разъяренно пыхтит он, застряв под отцовским столом. Выбежав из комнаты, я ныряю за занавеску и шепчу заклинание: Я тень. Я дыхание мрака. И занавеска расправляется, словно меня за ней нет. Я прислушиваюсь: идет или нет? Не заставив себя долго ждать, Турко мчится по коридору, ругаясь на чем свет стоит — он научился этому от старших, и если Атар услышит, ему несдобровать. Когда он пробегает мимо, я быстро делаю подножку, и он падает лицом вниз, сорвав по пути занавеску. Поднявшись на ноги, Турко начинает плакать, утирая разбитый нос, из которого обильно течет кровь. — Ненавижу тебя! — всхлипывает он и бьет меня перемазанным кровью кулаком между лопаток. Я тоже начинаю плакать, и в следующую минуту мы уже катаемся по навощенным деревянным половицам, путаясь в занавеске и стараясь стукнуть друг друга побольнее. Турко намного сильнее меня, но он не так больно дерется. А я во время драки за себя не отвечаю и не знаю жалости — я кусаюсь, выдираю волосы. Жалею обычно только потом. Турко опрокидывает меня на спину, будто волк свою жертву, и я из всех сил пинаю его между ног, к счастью угодив только по внутренней стороне бедра. Но и этого довольно: Турко с громким воплем падает на пол, и на этот вопль прибегает Амил. Амил разнимает нас, не давая мне обнять Турко. Это и понятно — перепачканный кровью, он рыдает, сжавшись в комок и обхватив руками ногу. (Может, я немного перестарался?) Мама вытирает ему подолом лицо, но кровь все равно стекает по губам: наверное, он сильно ударился носом. Я выпутываюсь из занавески и пытаюсь обнять его за шею: — Турко, прости. — Уйди, дурак! — плачет он. — Тьелкормо! — хмурится Амил. С помощью мамы мы ковыляем в гостиную, и там нас рассаживают по разным диванам, а Турко получает платок и прижимает его к носу. Финдекано сидит в кресле с одной из своих неизменных книжек и снисходительно на нас поглядывает. Амил спрашивает, что случилось, и мы наперебой начинаем рассказывать, всхлипывая и тыкая друг в друга пальцем. А когда рассказ окончен, мы с Турко видим, что из простой игры зачем-то устроили драку, и нам становится стыдно. — Учитесь держать себя в руках. Вы оба! — говорит Амил. Мы переглядываемся, снова чувствуя себя сообщниками. Мама постоянно говорит то же самое отцу. — А теперь, Тьелкормо, извинись перед братом и скажи ему спокойной ночи. — Спокойной ночи? Но ведь еще… — Никаких «но»! — сердито обрывает Амил, и Турко замолкает на полуслове. — Я и так думаю, а не рассказать ли отцу, и плохо вам будет, если он узнает! Он вас накажет так, как мне и не снилось. Поэтому делай, что я говорю, Тьелкормо. Поднявшись с дивана, Турко подходит ко мне и неуверенно обнимает: — Прости меня, Карнистир. В ответ я обнимаю его из всех сил: — И ты меня, Турко. Мама оставляет меня под присмотром Финдекано и забирает Турко мыться и спать. Сперва я думаю, что смогу улизнуть, но Финдекано оказывается сторожем еще получше Атара и не спускает с меня глаз, разрешая только сидеть на диване и разглядывать картины. Амил возвращается через какие-нибудь десять минут и, взяв меня на руки, уносит в смежную с их с Атаром спальней комнату, на мою кушетку. Перед тем как уложить, она торопливо умывает меня и раздевает, избавив от обычной ванны — и это лучше всего показывает, как сильно она рассердилась на нас. — Скажи, Карнистир, почему ты не хочешь хорошо себя вести? Почему не берешь пример с Нельо и Макалаурэ? — спрашивает она, поцеловав меня в лоб. Справедливый вопрос. У меня никогда не выходит «хорошо себя вести», как хочет Амил. Не знаю, почему. Похоже, я вывожу людей из себя одним только своим присутствием. А Нельо и Макалаурэ откуда-то знают, как надо правильно себя вести. Я вздыхаю, и руки Амил на моем лице становятся ласковыми. — Спокойной ночи, малыш. Я тебя люблю, — шепотом говорит она и снова меня целует. Я что-то бормочу в ответ, и Амил уходит. Еще целый час до того времени, когда я обычно ложусь спать, и спать мне не хочется, поэтому я просто лежу и представляю, как Атар со старшими охотятся на волков в диких землях. Только в моем воображении Атар не скачет верхом с луком и стрелами, у него в руке меч — длинная полоска стали, со светом Телпериона на нем, блистающий серебряным огнем. Он разит волков направо и налево, обжигая их этим огнем, и вот они уже лежат поверженные у его ног. Он легкий и стремительный, словно солнечный блик, скользящий по воде. Мне чудится, что я слышу вой волков, оплакивающих смерть своих сородичей, лежащих у его ног. *** Потом я засыпаю и вижу сны. Сначала во сне приходит Макалаурэ — не такой, как сейчас, а повзрослевший, ступающий плавно и уверенно, рука об руку с красивой девушкой с черными волосами, отливающими серебром. Они одеты в белое, глаза у них счастливые и блестящие от слез. Первым его обнимает Нельо, рыжеволосый Нельо с красиво уложенными косами. Он плачет и долго не хочет отпускать брата, еще дольше, чем Атар. За спиной у него повзрослевший Турко и маленький черноволосый мальчик. Сперва мне кажется, что это я, но потом понимаю, что нет — своим светлым лицом он как две капли воды похож на Атара, и за руку его держит подросток с хмурым взглядом и жесткими черными волосами, выбивающимися из кос. Вот это и есть я. Таким я буду, когда стану старше. Интересно, кто же тогда этот мальчишка? Может быть, это сын Нельо и Аннавендэ? Но он так похож на Атара, каким тот был в детстве, еще при жизни бабушки Мириэль. Я именно так его себе представляю. Макалаурэ шагает вперед, чтобы обнять Турко, и картинка меняется. Турко в сопровождении большого пса охотится в лесу и торопит меня, чтобы я не отставал. «Сколько можно копаться!», кричит он, и волосы реют за ним по ветру будто золотое знамя. «Из-за тебя мы вернемся домой с пустыми руками, и все будут смеяться!» Потом снова все меняется. Мне дают в руки плачущего рыжеволосого младенца. Уж это-то наверняка сын Нельо, думаю я. Ребенок еще мокрый, он только что появился на свет, и у него яркие, как у Атара, глаза. Потом я вижу, как Амил выезжает за ворота, возвращаясь из Форменоса в Тирион. Рядом со мной стоит Турко, уже взрослый, широкоплечий и длинноногий, и он закрывает ладонью рот, заглушая рыдания, которые больше пристали ребенку. Следующие картинки смазываются, в них слишком много крови, огня и безумия. Я вскрикиваю во сне, но видения не отпускают, и Он рядом, Его шепот звучит в голове, как дуновение ледяного ветра. Я дерусь с двуногими существами, похожими на нас, но с уродливо искаженными лицами, и они один за другим падают от ударов моего меча. Как же так, Карнистир, тебя учили сострадать детям Йаванны, но моих детей ты разишь без жалости? Смех. Я вскрикиваю, путаясь в одеялах, но они держат меня, словно цепи. Ничего, я создам новых. Темнота. Хочешь повидать своего брата? Чудесно, не правда ли, что старший сын Феанаро станет моим детищем? Сможешь ли ты так же легко пронзить его мечом? Ты уверен, что хочешь увидеть его? Когда ты узнаешь о его мучениях, тебе придется разделить с ним эту ношу. Не лучше ли оставаться в счастливом неведении, как Макалаурэ? Я сделаю из прекрасного отродья Феанаро короля для моего народа. Потом я вижу Нельо. Я окликаю его, но он не слышит. В комнате темно, но во сне я без труда все различаю. Я стою всего в нескольких шагах от Нельо, но не могу пошевелить и пальцем. Могу только смотреть, наблюдать. Стены давят на нас. Холодные черные камни сочатся влагой. Нельо прикован цепями к стене, с руками, вздернутыми вверх так, что жилы вздуты от предельного напряжения. Он безостановочно пытается вырваться из пут, но твердая черная сталь, какой я в жизни не видел, не поддается. Нельо обвисает, уронив голову на грудь, словно заснув, но я вижу, как бьется жилка у него на шее, и знаю, что здесь для него нет ни минуты покоя. Брат обнажен, колени притянуты к животу и защищают самые уязвимые части тела. В этой комнате холодно, но, заглянув в мысли Нельо, я понимаю, что он дрожит не от холода, а от страха. Рыжие волосы, свалявшиеся от крови, падают ему на лицо, и в просвет я вижу у него на щеке длинный порез; он уже заживает, но лицо Нельо покрыто засохшей кровью. Серебристые глаза открыты — и полны страха. Нельо! — кричу я, потом всхлипываю, и он переводит на меня взгляд. Карнистир, уходи отсюда! Ты не можешь мне помочь. Но Нельо… Моли, чтобы я умер быстро. В этот же миг рука в перчатке из вороненой стали смыкается на горле моего брата, повергая его на колени, и я рывком просыпаюсь и обнаруживаю себя на руках у Атара. На дворе глубокая ночь, он явно недавно вернулся с охоты, от него пахнет ветром, кожей и кровью. Я пытаюсь окунуться в его свет, но видение нагого испуганного Нельо не оставляется меня. Атар что-то ласково приговаривает, но я не слышу его голоса за последним возгласом Нельо: Моли, чтобы я умер быстро. Слова Атара, которые вьются вокруг моей головы как ветерок из нездешнего, далекого мира, наконец проникают шепотом в мое видение. Что тебе приснилось? И сквозь слезы я выговариваю единственное слово, значения которого я не знаю, но которое отзывается в моей голове стуком сердца умирающего перед тем, как плоть будет сокрушена последним тяжелым ударом: — Мелькор.