Под гнетом беззаботных дней

Мне снится, будто дядя Феанаро ведет меня за руку в кузню. Раньше мне никогда не доводилось бывать в таком месте, но однажды я заглянул в щелку и подсмотрел, как работает дядя. Отблески жаркого пламени и жуткий полумрак завладели моим воображением. Во сне кузня еще страшнее — все кругом красное, рдеет и жжется, как раскаленные уголья. Чуть двинешься — и тут же сгоришь. И вот я стою, едва дыша, и обнимаю себя за плечи. Дядя объясняет задание. Он говорит что-то о прочности, о плавлении и о закалке стали, как будто перед ним не я, а мой кузен Майтимо. Договорив, дядя протягивает здоровенную заготовку. Мои тонкие руки не в силах удержать этот вес. Раскаленный металл обжигает ладони. Вскрикнув, я роняю тяжелый брусок на пол, и он растекается лужей у наших ног. Рядом появляется тетя Нерданэль, и они с дядей недовольно качают головой, глядя на дело моих рук. Пламенные волосы мешаются с черными, как огонь горнила в мрачных недрах кузницы. — Бесполезно. Сколько ни бейся, толку из него не будет, — решительно произносит тетя Нерданэль. Мы выходим за дверь и попадаем прямо в Тирион. Но мамы и папы почему-то нет. Дом дяди Феанаро стоит на месте нашего, оскорбляя своим видом блестящую красоту улиц. Беспорядочно выстроенные крылья дома расползлись повсюду, пробили стены окрестных башенок, проникли во дворец деда Финвэ. — Мы сделали все, что могли. Пусть идет своей дорогой, — говорит тетя Нерданэль. Я остаюсь один. По улицам снуют прохожие, но никто меня не узнает, никому нет дела до потерянного принца. Молю о помощи, но им все равно. Просыпаюсь, с трудом подавляя крик. Вот уже целую неделю я каждое утро открываю глаза в тайной надежде, что увижу знакомые палевые занавески моей уютной спальни в Тирионе, а подо мной будет привычная с детства мягкая перина. Мечтаю снова оказаться дома. Только напрасно. Теперь моя постель — тощая скатка на каменистой земле, перед глазами маячит буро-зеленое полотнище шатра, и никуда не деться от шумной семьи моего сводного дяди. Мне непривычна их бойкая, уверенная речь и буйные взрывы смеха. Шестой день мы в пути, и все эти дни ночуем в диких местах, под открытым небом. Наш путь лежит на север, туда, где блекнет свет Древ, и с каждым днем меня все сильнее мучают кошмары. Вечереет. Я нечаянно задремал и не заметил, как день подошел к концу. Накануне мы разбили лагерь и уже сутки стоим на месте. До Форменоса отсюда рукой подать. Но нас задержал несчастный случай. Беда приключилась вчера, поздно вечером. Все измучились в дороге, но дядя Феанаро торопил нас, обещая устроить привал, когда доберемся до лужайки с мягкой травой и бьющим поблизости горячим источником. Мы воспрянули духом и ускорили шаги, несмотря на усталость и тускнеющий свет. Нам так хотелось искупаться в ласковой теплой воде и поспать на мягком! Вдруг из тенистых зарослей выпрыгнул кролик и напугал лошадь Тьелкормо. Рядом был Макалаурэ, он резко наклонился вперед и удержал поводья, не давая ей встать на дыбы, но сам при этом вылетел из седла. Потеряв опору, он неловко взмахнул рукой и, совершив какой-то невообразимый кувырок, приземлился плечом прямо на камни. Каменистый гребень, как острый зуб, торчавший из земли, прорвал одежду и ранил Макалаурэ. Поэтому нам пришлось разбить лагерь на ухабистой земле, всего лишь в часе езды от гостеприимной лужайки. Камни тут на каждом шагу, будто вырастают на ровном месте. Когда я задремал каких-нибудь полчаса назад — никаких камней не было, но вот появились откуда не возьмись и больно тычут в поясницу, вырывая меня из-под власти кошмаров. Дядя Феанаро развесил в шатре лампы, чтобы разогнать вечерний полумрак, и при свете одной из них снова осматривает плечо Макалаурэ. Рана выглядит уже не так плохо, как вчера. Прошлая ночь заставила всех поволноваться. Майтимо и дядя Феанаро второпях кое-как установили шатер и стали избавлять моего раненного кузена от порванной туники. Макалаурэ дергался, но терпел. Тетя Нерданэль взяла на руки малыша Карнистира и срывающимся голосом вызвалась поискать хворост для костра. Мы с Тьелкормо остались в шатре и с болезненным любопытством наблюдали, как появляется из-под одежды налившееся лиловым синяком плечо, и на нем глубокая, набухшая кровью, рваная рана. Когда дядя, вправив плечо, стал ощупывать рану, Макалаурэ вскрикнул, но потом замолчал, вцепившись зубами в тунику, которую комкал в руках. Пока дядя промывал рану, зашивал ее и наносил на плечо целебный бальзам, Майтимо прижимал голову брата к груди, а спина Макалаурэ вздрагивала. Он плакал. Странно, я всегда считал, что чем старше становишься, тем меньше чувствуешь боль — подобно тому, как постепенно выдыхается игристое вино в бокале. Мне никогда не зашивали ран. К тому же отцу незачем брать в руки иглу, для этого в Тирионе есть целители. А дядя с тетей и кузены всегда все делают сами и не принимают чужой помощи. Один раз во дворце с лестницы упала маленькая девочка, дочь одного из придворных лордов. Ее тщательно осмотрели и смазали синяки. Правда, целитель не обнимал девочку, как дядя Феанаро Макалаурэ, и не просил у нее прощения, повторяя, что с радостью бы взял ее боль себе. Сегодня Макалаурэ не плачет, когда дядя смазывает бальзамом плечо. Синяк уже не такой темный, а рана похожа на улыбающийся рот с аккуратными зубами стежков. Кузен выглядит бледным и измученным. На коленях у него свернулся Тьелкормо, и Макалаурэ рассеянно поглаживает его золотистые волосы. Убедившись, что на меня никто не смотрит, поднимаюсь и выскальзываю из шатра. Равнина, где мы остановились лагерем, очень бедна растениями. Выжженная, будто присыпанная пеплом земля покрыта островками колючей травы. Может быть, здесь когда-то пронесся пожар? Только откуда взяться пожару в северной стране, где холод ночью пробирает до костей и кусает за кончики пальцев? Телперион разгорается, окрашивая равнину в серебристый цвет. Завернувшись в плащ, прислушиваюсь к звукам лагеря. Где же Майтимо?.. Тяжелый и теплый плащ мне достался от Тьелкормо. Отец, наверное, не знал, что летом в Форменосе бывает так холодно, поэтому уложил мне в дорогу только легкую накидку, которая спасает от полуденного зноя, но совсем не согревает вечером. А Тьелкормо гораздо выше меня и шире в плечах, хотя разница между нами всего лишь в год. Плащ из-за этого волочится по земле и уже обтрепался снизу. Тьелкормо, конечно, заметил и теперь бросает на меня возмущенные взгляды, чуть только отвернутся Майтимо и родители. Тьелкормо терпеть меня не может. Кроме Майтимо я, кажется, никому здесь не нужен. Поэтому, когда мне плохо, я ищу его. Кошмар до сих пор леденит мое сердце, и больше никто не сможет мне помочь. В нескольких шагах от шатра потрескивает пламя костра. Днем дядя Феанаро и Майтимо наведались в лес, чью опушку мы приметили вдалеке. Они вернулись, когда почти угасли лучи Лаурелин, и не с пустыми руками. К седлу Майтимо была привязана жирная индейка. Индейку ощипали, нашпиговали травами, и сейчас она поджаривается на вертеле, расточая в стылом вечернем воздухе вкусный запах. Майтимо поручено присматривать за ужином, но это нетрудная работа — индейка уже подрумянилась, и нужно только раз в полчаса переворачивать вертел. Подмастерья не спеша завершают другие приготовления к ужину. Среди них нет Аннавендэ, значит, она с Майтимо, где-то неподалеку. Обойдя вокруг шатра, слышу знакомый голос и ускоряю шаги. Голос доносится из чахлых зарослей кустарника и низкорослых деревьев. Я был прав, Майтимо сидит рядом с Аннавендэ, прислонившись к дереву. Они завернулись вдвоем в его большой плащ, хотя у Аннавендэ есть свой, такой же теплый. Он рассказывает что-то смешное, то и дело отвлекаясь на поцелуи. Аннавендэ улыбается, прикрыв глаза, ее пальцы запутались в рыжих волосах. Я знаю, что Майтимо очень добрый, он не скупится на ласку и часто целует меня и братьев. Но с Аннавендэ все по-другому. Стараюсь не шуметь, но Майтимо слышит и, обернувшись, всматривается в заросли кустов, темнеющих в тени деревьев. — Кано? Я перестаю прятаться, раз он зовет, но, подойдя поближе, постепенно замедляю шаги. Я хотел подбежать и обнять его с разбегу, но не могу, потому что здесь Аннавендэ. — Мне приснился кошмар, — робко говорю я, поджимая пальцы босых ног, покрытых пылью. Майтимо и Аннавендэ прячут свою досаду, но я вижу, что помешал им. Веселый смех затих. — Кано, иди ко мне, — зовет Майтимо, скидывая плащ и раскрывая объятия. Я шагаю вперед, и он затаскивает меня к себе на колени. Не хочу сидеть рядом с Аннавендэ, но здесь так тепло. Волосы Майтимо щекочут мне лицо. Ни у кого больше нет таких ярких рыжих волос. В Тирионе я встречал эльфов с рыжевато-каштановыми косами, но у Майтимо они отливают темно-красным. Такой особенный цвет. Первый раз я увидел старшего кузена в свой первый день зачатия — он взял меня на руки, и я сразу потянулся потрогать яркие волосы, мне казалось, что на ощупь они будут как медь, и очень удивился, когда они оказались теплые и шелковые. — Расскажи мне свой сон, — просит он. Я бы рассказал, но Аннавендэ смотрит. Не хочу, чтобы она узнала. Теперь мне кажется, что стыдно признаваться в своих кошмарах. Будь Майтимо один, я бы рассказал, а она — вдруг начнет смеяться? — Если расскажешь, — мягко продолжает Майтимо, — сон превратится в дым, растает и никогда больше к тебе не придет. А будешь держать при себе — он вернется. Упрямо мотаю головой. Вздохнув, он обнимает меня крепче. Что сказать? Чем его порадовать? — Дядя опять смазывает плечо Макалаурэ, — выпаливаю я. — Да? И как братец? — с любопытством отзывается Майтимо. — Больше не плачет, — честно отвечаю я. — Еще бы. Целебный бальзам залечивает порванные мышцы и связки. А в рану отец не полезет больше. Когда промывают и зашивают наживо — гораздо больней. Такое мне представить трудно, ведь я еще ни разу не поранился так, чтобы целитель взялся за иголку. До сих пор я мог похвастаться разве что ободранными коленками да парой царапин. Да и то, девы, присматривающие за мной дома, аккуратно бинтовали их повязками под цвет кожи, чтобы не бросались в глаза. А кузенов царапины не заботят, им даже в голову не приходит, что не стоит лезть в чащу в одежде с коротким рукавом. У Тьелкормо не хватает трех задних зубов после того, как он неудачно свалился с дерева. Тетя Нерданэль говорит, что это пустяки, все равно скоро взрослые зубы вырастут. А как-то вечером Майтимо купал нас в реке, и я присмотрелся к нему, пока он мыл Карнистира, и увидел кое-где серебристые ниточки шрамов, какие остаются после порезов и царапин, словно еле заметные трещинки на светлом фарфоре. Не удержавшись, я коснулся пальцем сморщенной полоски длиной в два дюйма у него на бедре. Майтимо обернулся. Сначала я испугался, что вел себя грубо, но потом понял, что он не обиделся и совсем не стесняется своей наготы. — Эта памятка осталась мне с лесной охоты, — улыбнулся он. — Впредь буду осторожнее. Макалаурэ случайно ранил меня стрелой, но могло бы выйти намного хуже. Осмелев, я накрыл шрам ладонью, ощущая твердую гладкость кости под его теплой кожей. И вздрогнул, представив, как железо рассекает эту кожу и расщепляет кость. — Макалаурэ еще не скоро поправится, — продолжает Майтимо. — Но он молодец, хоть и отчаянный. Тьелкормо слишком задирает нос, а сам еще совсем ребенок и мог сильно покалечиться, если бы пони скинул его на камни. — А мы тут надолго? — помолчав, робко спрашиваю я. После речи Майтимо мой голос кажется не смелее комариного писка. — Не думаю. Завтра еще раз перевяжем рану и прибинтуем руку к груди, тогда Макалаурэ сможет перенести дорогу. Поедет со мной или с отцом. До Форменоса осталось два дня пути, нет смысла больше медлить. Аннавендэ чуть улыбается мне, положив голову Майтимо на плечо. Наверное, глядя на меня, замечталась о том, как они будут сидеть вот так однажды и укачивать собственное дитя. Может, ее желание сбудется. Майтимо ненамного младше дяди Арафинвэ, а дядя женат, и скоро у него родится сын, мой двоюродный брат. Атар обещал, что мы с младшим кузеном станем друзьями на всю жизнь. Я еще подумал: вот странно, а как же четверо остальных, сыновья дяди Феанаро? Про них отец такого никогда не говорил. Хотя все равно отослал меня к ним, не раздумывая. Но до сих пор только Майтимо затронул мое сердце. Макалаурэ добрый, он приветлив со мной, но из-за своей музыки часто витает в облаках. Он и с родными-то братьями едва справляется, зачем ему еще и малолетний кузен? С Карнистиром трудно дружить, он слишком мал и ведет себя странно. Недавно показал на меня пальцем и сказал, что я синий. Темно-синий. Хотя на мне была желтая туника и коричневые штаны. Я так и не понял, о чем он. А Тьелкормо ревнует. Не знаю почему, ведь он такой красивый. Почти как Майтимо. У него густые медово-русые волосы и большие глаза, серые с голубой искрой. И рост огромный. Он старше меня всего на год, но силы ему не занимать. Если захочет, повалит меня в два счета. И бегает быстрее, и лучше лазает по деревьям. А как он ездит верхом! Еще у него есть великолепный лук, который смастерил ему отец, я видел среди дорожных вещей. Стреляет он наверняка здорово. И видно, что дядя Феанаро гордится красотой Тьелкормо — одевает его в темно-зеленое и ярко-синее, в одежду цвета густой листвы и сияющего полуденного неба. Светлые кудри Тьелкормо, падающие на обтянутые ярким полотном плечи, похожи на лучи Лаурелин, пробивающиеся в чащу леса. Рядом с ним я бледная тень. Но отчего-то он смотрит с завистью, а стоит мне подойти, сразу цепляется за родителей и Майтимо, даже за Макалаурэ, а Карнистира хватает на руки. Подумать только, а ведь родители, собирая меня в дорогу, уверяли, что мы обязательно поладим. — Вы с Тьелкормо почти ровесники, — говорили они. — Вам будет весело вместе. Подружитесь! А как же иначе? Я поверил и стал мечтать, как мы поскачем с ним в лес, в самую чащу, будем охотиться вдвоем и заберемся в такие уголки, куда не отваживался до сих пор пойти даже смелый Тьелкормо. Как мы будем шептаться по ночам, засиживаясь у меня в комнате за уроками. Как будем поверять друг другу тайны и жаловаться на строгих учителей и тяжелую работу, которой загружает нас его отец. Сердце замирало при мысли о том, что у меня, наконец, будет друг. В Тирионе живет очень много эльфов. У придворных лордов есть дети и внуки моих лет, но я единственный ребенок-принц и до сих пор друга не нашел. Чтобы я не скучал, Амил приглашала в гости знакомых с детьми, и мы с моими маленькими соседями часами сидели в окружении игрушек, не зная, как заговорить друг с другом. Забирая детей, их родители громко спрашивали в присутствии Амил и Атара: «Хорошо поиграли?», и дети послушно кивали, а мне казалось, что я фигурка в настольной игре, вроде той, в которую любят играть Атар и дядя Арафинвэ. Когда я узнал про будущего брата и кузена, радости не было предела. Наконец-то у меня будут друзья! Но почти сразу меня отослали в малознакомую семью дяди Феанаро. Неужели они думали, что я подружусь с чужаками, которым совсем не нужен? Если бы не Майтимо… Прижавшись к его груди, я забываю об Аннавендэ. Неделю назад я едва знал Майтимо, и уже так сильно его люблю. В эту минуту мне кажется, что лето будет хорошее, несмотря ни на что, раз Майтимо со мной. *** Сегодня мы припозднились с ужином, и в животе у меня урчит от голода. Все из-за индейки. Чтобы зажарить ее как следует, нужно много времени. Но, наконец, мы рассаживаемся вокруг костра. Дома ужин всегда подают вовремя, за четверть часа до вечернего Смешения Света Древ, и перед тем, как сесть за стол, мы переодеваемся. Дядя Феанаро готовит на семью сам, с помощью Майтимо и Макалаурэ, а у нас на кухне хозяйничают повара. И почти каждый вечер дома бывают гости, поэтому мне всегда заплетают косы и надевают серебряный венец. Этот венец и сейчас лежит в моих дорожных сумах. Когда Майтимо перекладывал и отбирал мне в дорогу вещи, венец попался ему на глаза, но он припрятал его на самое дно. Сам Майтимо и его братья никогда не носят знаков королевского достоинства, хоть они и дети наследного принца Феанаро. Наверное, даже не взяли их с собой в Форменос. Семья моих родичей ужинает без особых церемоний. Дядя с тетей делят между собой обязанность по очереди запихивать еду в упрямого малыша Карнистира, и сегодня черед дяди Феанаро. Карнистир притих у него под боком, укрывшись краешком плаща. Тьелкормо занял место на коленях у Майтимо и ест то из его, то из своей тарелки, бросая на меня настороженные взгляды сквозь огненные язычки костра. Я сижу с тетей, рядом с нами Макалаурэ в окружении подмастерьев — они негромко расспрашивают его, пытаясь приободрить. Аннавендэ с ними нет — как обычно, не отходит от Майтимо. У Макалаурэ бледное лицо, он кутается в два теплых плаща, и есть ему неудобно, потому что дядя прибинтовал раненую руку к груди. Майтимо рассказал сегодня, что Макалаурэ еще ни разу не попадал в такую переделку, потому что он самый спокойный в семье и обычно избегает их буйных забав. Тьелкормо пренебрежительно махнул рукой. — Поэтому он вчера и свалился, — заявил он. — Нечего было соваться, я бы легко удержался в седле. Глаза у Майтимо гневно сверкнули, но он сдержался. — Он упал, спасая тебя, или ты забыл, Тьелкормо? — холодно напомнил он. — Поверь, если бы не быстрота Макалаурэ, отец бы штопал сегодня твои раны. К счастью, после этого Тьелкормо замолчал. Как бы я хотел подружиться с моим золотоволосым кузеном. Когда он сидит вот так на коленях у Майтимо, то кажется совсем безобидным — обычный мальчишка, уплетает индейку с хлебом, и огонь подсвечивает его светлые кудри. Но стоит ему поднять глаза, и я встречаю все тот же презрительный взгляд. Тетя Нерданэль следит, чтобы я не остался голодным. В тарелке у меня хлеб, сушеные фрукты и кукуруза — целый початок, его нужно чистить и есть прямо так. И в придачу индейка. Солидный кусок мяса на косточке исходит соком, заливая всю остальную еду. Дядя приправил жаркое пряными травами, схожими ароматом с некоторыми блюдами из Альквалондэ. Снаружи у индейки горячая румяная кожица, но возле костей мясо осталось полусырым. Кузены уписывают индейку за обе щеки, не обращая на это внимания, а у меня с непривычки пропал аппетит. Бросив кость с остатками мяса в тарелку, берусь за кукурузный початок. Как мне не хватает вилок и ножей! Когда ешь руками, еда кажется совсем другой на вкус. Макалаурэ смотрит на недоеденное мясо голодными глазами. — Ты больше не хочешь, Финдекано?.. — нерешительно спрашивает он. Тетя с дядей, переглянувшись, начинают смеяться. — Какое счастье, что тебе уже лучше, Макалаурэ, — радуется тетя Нерданэль. Кивнув Макалаурэ, я отдаю ему остатки индейки, и он, неловко орудуя здоровой рукой, принимается за неаппетитное непрожаренное мясо. — Уже почти не болит, — уверяет он с набитым ртом. — Все дело в бальзаме отца. Он извел на меня несметное количество этого чудодейственного снадобья. Мучил не реже, чем раз в час с самого утра. За троих обедать не обещаю, а вот за двоих — пожалуй. Все смеются. А мой нерешительный смех застревает в горле. Трудно предсказать, что взбредет моим родичам в голову — сейчас они смеются, сидя у костра, и поедают индейку голыми руками, но не успеешь глазом моргнуть, как они ударятся в споры или опять заведут серьезную философскую беседу, из которой мне ни слова не понять. — Да хоть за четверых, — улыбается дядя Феанаро. — Бальзама мне не жаль, Макалаурэ. Рад, что ты пошел на поправку. Набирайся сил, завтра отправляемся в дорогу. Поедешь на моем вороном вместе с Нельо, а я пересяду на его коня и возьму Карнистира. Нельо позаботится, чтобы ты не упал, и рука твоя отдохнет, сможешь даже поспать. — Нянчитесь со мной, как с ребенком, — вздыхает Макалаурэ. — А что в этом такого? Иногда и ребенком побыть не зазорно. Неужели дядя когда-то и сам был беспомощным ребенком, как малыш Карнистир и мы с Тьелкормо? Конечно, он появился на свет младенцем, но трудно поверить, что в детстве его точно так же купали и одевали, а дед Финвэ — его отец — утешал, если приснится кошмар. Между тем он выглядит совсем молодым, даже младше отца, хотя когда родился отец, дяде Феанаро уже исполнилось двадцать восемь. Глаза у него блестят, как у мальчишки моего возраста, и с виду он больше похож на старшего брата — почти ровесника Майтимо, чем на его отца. Тетя Нерданэль тоже кажется юной, только взгляд у нее иногда становится очень усталым. После ужина никто не торопится уходить от костра. Кружки и тарелки лежат немытые в траве, ждут своей очереди. За неделю я привык, что после ужина мы слушаем музыку. Макалаурэ обычно достает арфу или лютню, а иногда поет просто так, своим чистым и сильным голосом, непонятно как рождающимся в его узкой мальчишеской груди. Но сегодня ему нехорошо, рана беспокоит, и все хотят, чтобы он отдохнул. Майтимо достает из своей дорожной сумки толстую книгу «Сотворение Арды» и начинает читать вслух. Прикрыв глаза, дядя Феанаро шевелит губами, беззвучно повторяя слова. Наверное, ему хорошо знакома эта книга. Тьелкормо подобрал ноги и свернулся клубком на коленях у Майтимо — сейчас он не похож на себя, совсем ребенок. Аннавендэ отсела подальше, чтобы не мешать Майтимо читать. А Карнистир уже уснул на руках у дяди Феанаро. Подмастерья придвинулись к Макалаурэ, согревая его, плечом к плечу. Еда пошла моему раненому кузену на пользу — он немного взбодрился. В его прямых темных волосах пляшут блики от костра. Как у меня, наверное. Мои волосы тоже гладкие и почти черные. Спину холодит ночной воздух, но нам уютно и тепло, жар от костра слегка покалывает отогревшиеся босые ноги. — Хочешь ко мне? — повернувшись, спрашивает тетя Нерданэль. Глаза слипаются, и я не спорю. Она забирает меня к себе на колени и мягко устраивает у себя на плече мою сонную голову. *** Проснувшись, я понимаю, что уже наступило утро. Свет слабо проникает сквозь плотное полотнище шатра, но что-то глубоко внутри отзывается смешанному сиянию Древ — так, бывает, слышишь сердцем слабые отголоски музыки, даже если ухо не способно ее уловить. Наверное, это тетя отнесла меня вечером в шатер и уложила рядом с Тьелкормо. Странно, что он терпел меня всю ночь у себя под боком — скорее всего, очень крепко заснул. Справа от нас горка меховых одеял, под ними спрятался малыш Карнистир, можно найти его, только если порыться как следует. По словам Майтимо, Карнистир любит спать один, чтобы никто не спугнул его сны. Я осторожно сажусь, придерживая одеяло, чтобы не разбудить Тьелкормо. В трех шагах устроили постель старшие. Макалаурэ спит на животе, обнаженный по пояс — так ему легче не потревожить плечо, — и, чтобы согреться, во сне прижимается к Майтимо. Аннавендэ скромно расположилась подальше — она гостья и боится нас стеснить. В углу шатра — ложе дяди Феанаро и тети, но их нет. Подушки смяты, одеяла откинуты в сторону, у входа валяются две пары сапог, а их владельцы покинули шатер. Полог шатра не привязан, и я легко выбираюсь наружу, не потревожив спящих. Дядя и Майтимо всегда ставят шатер так, чтобы не задувало в щели, и я все время забываю, как холодно здесь по утрам, пока не разгорится Лаурелин. Вот и сейчас забыл захватить теплый плащ Тьелкормо. Но я боюсь кого-нибудь разбудить, если полезу обратно. Пелена тумана окутала серую равнину, она колышется возле редких деревьев и чахлого кустарника. Усевшись на сырое бревно возле присыпанного пеплом кострища, я обнимаю себя за плечи и покачиваюсь, чтобы согреться. На глаза наворачиваются слезы, и туман становится еще гуще, а равнина — бесцветнее. Я так скучаю по родителям. Хочу домой, в Тирион, к маме. Мне не хватает даже скучной и тесной учебной комнаты, недовольных голосов наставников и колючих парадных одежд, в которые наряжала меня мама раз в неделю, когда мы обедали с бабушкой и дедом во дворце. Скучаю по суровому отцу со строгими голубыми глазами, по красивой маме с округлившимся животом — иногда она разрешала мне прикоснуться к нему ладонью, и я ощущал, как толкается братик. Скучаю по крепким объятиям деда Финвэ и сладостям, которыми тайком угощала меня бабушка Индис, я согласен даже снова терпеть дружеские шутки дяди Арафинвэ, мне не хватает их сейчас. Я думал, чем ты старше, тем меньше чувствуешь боль — ведь малыши плачут чаще, чем десятилетние дети, а взрослые совсем не плачут. Думал, может, поездка на север укрепит меня. Если смогу вытерпеть тоску по родителям, дикие обычаи Феанариони и отвращение Тьелкормо — значит, вытерплю что угодно. Но, кажется, я ошибся. Ведь плакал же Макалаурэ в объятиях старшего брата, когда упал на камни и ему было больно, хотя он почти уже взрослый. Значит, Атар и Амил хотели, чтобы я страдал? Даже дядя Феанаро пожалел Макалаурэ, ведь он обнял его и просил прощения, что не уберег, и сказал, что вытерпел бы какую угодно боль, лишь бы не смотреть на страдания сына. Я тоже надеялся, что Атар обнимет меня перед тем, как отправить в дорогу, но он попрощался и ушел, оставив меня с чужаками. Дома меня учили, что нельзя себя жалеть, и наказывали, если я капризничал и просился играть, вместо того, чтобы заниматься с наставниками. Поэтому я стал плакать тайком, уткнувшись в подушку. — Ты ведь у меня уже большой, Финдекано? — спросил однажды Атар. — Большие мальчики не плачут. Но Макалаурэ плакал, хотя он старше меня. Плакал, спрятав лицо на плече у брата, и не стеснялся отца. И никто его за это не ругал. Правда, у дядя Феанаро свои причуды, он совсем не похож на Атара. Может, он считает, что плакать не стыдно. Хотя не похоже, чтобы сам проронил за всю свою жизнь хоть одну слезинку — наверное, слезы мгновенно высыхают в его огненных глазах, не успев пролиться. Чем дольше я сижу, тем сильнее мерзну. Легкая одежда совсем не спасает от промозглой сырости. Волосы намокли, я весь покрылся гусиной кожей, и руки кажутся серыми в бледном утреннем свете. Делать нечего, я встаю. Пора возвращаться в шатер, но ноги сами несут меня к редкой рощице, где мы сидели накануне вечером с Майтимо. Лучше погулять, чем тосковать в одиночестве возле мирно спящих кузенов. По пути к деревьям трава становится все гуще. Она слегка примята — кто-то протоптал здесь тропку, серебрящуюся от утренней росы. Замедлив шаги, внимательно смотрю себе под ноги. Еще неделю назад я совсем не умел читать следы, но с тех пор Майтимо кое-чему научил меня. Теперь я знаю, как находить легкие приметы в траве и как отличить следы эльфа от поступи зверя, и могу сосчитать, сколько эльфов прошло по тропинке. Конечно, мне пока далеко до Тьелкормо, он прекрасный следопыт, почти как Майтимо. Остановившись, еще раз разглядываю легкие следы. Да, здесь прошли двое эльфов, следы очень близко друг к другу, они шли рука об руку или обнявшись. Кажется, я нашел тетю с дядей. Рощица растет рядом с горячим источником. Ее редкие деревца окружают небольшой водоем размером чуть больше ванны. А вода теплее, чем воздух, согретый лучами Лаурелин в самом разгаре дня. В первый вечер нашей стоянки Майтимо купал в озерце меня и младших братьев. Сначала я не решался ступить в горячую воду, но Майтимо посоветовал забираться не спеша, тогда тело понемногу привыкнет. И правда, как только я привык, купаться оказалось необычайно приятно. Мы долго брызгались и играли в воде. Тьелкормо даже забыл, что ненавидит меня. А после купания воздух обжег холодом, но Майтимо быстро закутал нас в теплые плащи и отвел к костру — одеваться и греться. Следы ведут к источнику. Я иду по ним, не сворачивая. Сам не знаю, зачем. Наверное, мне все-таки интересно, какие они на самом деле, странные родичи, к которым занесла меня судьба. Полюбят ли они меня когда-нибудь? Над горячим источником поднимается пар, очень густой сейчас, когда первые бледные лучи Лаурелин не успели согреть землю. Поверхность воды похожа на туманное зеркало. Из-за пара я сначала вижу только одежду — она валяется в траве возле больших камней, которые лесенкой спускаются к источнику. Длинная ночная сорочка тети Нерданэль брошена поверх свободных штанов и туники дяди Феанаро. С удобно изогнутой ветки дерева, служившей нам вешалкой, свисает темно-красный дядин плащ. Пар немного рассеивается и я наконец замечаю их. Они сидят, погрузившись по плечи в воду, — тетя Нерданэль спиной к дяде, — он моет ей волосы. Они говорят о Макалаурэ, тетя волнуется, что он плохо перенесет дорогу. — Ерунда, — возражает дядя Феанаро. — Рана не такая уж серьезная. Нам с тобой и больше доставалось. — Да, но одно дело мы с тобой, другое дело Макалаурэ. Я прячусь за большим валуном, нависшим над озерцом. Отсюда хорошо видно и слышно, но никто меня не заметит. Дядя молчит. — Послушай, Феанаро, — вздыхает тетя Нерданэль, так и не дождавшись ответа. — Ты же сам знаешь, я тревожусь за Макалаурэ сильнее, чем за остальных мальчиков. Нельо, Тьелкормо и Карнистир пошли в тебя, но Макалаурэ — мой сын, что, если ему не хватит сил? — Он справится. Разумеется, он похож на тебя, Нерданэль. Но ты сильная, никогда не забывай об этом. С ним поедет Нельо и присмотрит, чтобы ничего не случилось. Я перевяжу плечо как следует и напою Макалаурэ отваром, чтобы заглушить боль. А когда доберемся до Форменоса, сразу поведу его к целительнице. Плечо выскочило из сустава, когда он упал, и мне пришлось вправлять. Я мог сделать что-то не так, потому что боялся навредить и не хотел мучить его понапрасну. — Если в Тирионе узнают, как тебя пробрало, пострадает репутация несгибаемого Феанаро, — улыбается тетя Нерданэль, откинув голову ему на плечо и целуя в шею. Он набирает в горсти воды и поливает рыжие волосы, смывая пену. — Мало кого я люблю, — отвечает он. — Но любовь к вам переполняет мое сердце. Ты знаешь, что сыновья мне дороже жизни. Мягко привлекает к себе ее лицо и, склонившись, целует в губы. Может, мне лучше уйти? Атар и Амил всегда говорили, что нехорошо пробираться тайком в чужую спальню, а тем более подслушивать чужие разговоры. Выходит, сейчас я поступаю плохо. Но трудно сказать, как отнесутся к этому мои странные родичи. Ведь они и так каждый день нарушают привычные мне правила. К примеру, дядя Феанаро и Майтимо обсуждают дела, позволяя Тьелкормо и Карнистиру сидеть у себя на коленях. Меня учили, что принц нолдор служит примером и должен вести себя с большим достоинством. Семья дяди об этом не задумывается. Они носят простую одежду, в которой удобно работать, охотиться и возделывать землю. Ходят, закатав по плечи рукава, и на царапины не обращают внимания. А тетя Нерданэль к тому же одевается в дороге по-мужски, и руки у нее очень сильные. И непривычно их отношение к Валар. Дядя и кузены никогда о них не говорят, разве что упоминают невзначай, как будто речь идет о дальних полузабытых родственниках. Нет ни преданности, ни восхищения, к которым я привык дома и во дворце. Тетя носит кулон со знаком Аулэ, но прячет его под одеждой и снимает на ночь, укладываясь с дядей в постель. Поэтому я смог разглядеть его только вечером. Сине-белый камушек блеснул при свете ламп, когда тетя Нерданэль убирала его в шкатулку. Семья дяди не устраивает застолий в честь Валар, они не сгибаются в поклоне при упоминании высших сил. У них есть только странный обычай произносить Эруханталэ за столом, к которому я до сих пор не могу привыкнуть, потому что мне тяжело открывать чужакам свое сердце. Наверное, лучше все-таки уйти и оставить тетю с дядей наедине с их поцелуями. Задумавшись, я прижимаюсь к камню щекой. Пар из горячего источника окутывает меня словно покрывалом. Они все еще целуются, хотя у тети осталась пена в волосах. Может быть, они ждут дитя, как Амил и тетя Эарвен? Иначе почему они так ласковы друг с другом? — Давай? — шепчет дядя Феанаро. — Не сейчас, — поколебавшись, отзывается тетя Нерданэль. — Дети скоро проснутся. — Мы быстро. — Я знаю, ты можешь, — смеется она. — Только мне не хватит фантазии придумать еще одно объяснение Карнистиру, если он явится с очередным кошмаром. Она поворачивается спиной, и дядя Феанаро, вздохнув, заканчивает споласкивать ее волосы. — Что ты думаешь о Финдекано? — вдруг спрашивает тетя Нерданэль, зажмурившись, чтобы мыльная вода не попала в глаза. Сердце стукает так громко, что мне кажется, они обернутся на звук и увидят меня. — О чем ты? — Как по-твоему, он освоился хоть немного? — Сейчас уже лучше. Нельо взял его под свое крыло. — Но Тьелкормо что-то разошелся. — Такой у него характер. Наверняка ревнует, ты ведь знаешь, как он жаден до любви. Скоро поймет, что нашей семье хватит сердца на них обоих, и они станут друзьями. — Думаешь? — Уверен. Протянув руку, дядя берет гребень, оставленный на камнях, и начинает расчесывать рыжие спутанные кудри, аккуратно разбирая колтуны. Я отступаю назад, укрывшись за большими валунами. Тетю с дядей больше не видно, но зато и они меня не увидят точно. Пора уходить, но земля усеяна валежником, а я не хочу нашуметь. Когда пробирался в рощицу, ни одна веточка не хрустнула под ногами, но теперь боюсь оступиться и выдать себя, ведь тогда тетя с дядей поймут, что я слышал их разговор. Я вспоминаю вчерашний кошмар, как они бросили меня в Тирионе, и сердце испуганно трепещет в груди, как пичужка, рвущаяся на волю из клетки. Разговор между тем переходит в другое русло. — Я немного удивился, что Анайрэ понесла так скоро после рождения Финдекано, — задумчиво произносит дядя. — Я тоже, новость застала меня врасплох, — соглашается тетя Нерданэль. — Но зачем им нужны две спальни? — с удивлением в голосе продолжает дядя. — Спальни тут не при чем. Тебе ли не знать, Феанаро! К тому же, во многих семьях нолдор принято, что муж и жена время от времени спят в разных комнатах. Другое дело, что мы не соблюдаем этот обычай, но он есть. — Я знаю про обычай, Нерданэль! В конце концов, я и сам нолдо. Но обычай бредовый, вот в чем дело. — Тебе многие обычаи кажутся бредовыми, любимый. От возмущения у меня вспыхивают щеки. Как они смеют обсуждать родителей, когда совсем их не знают! Но тут же вспоминаю нечаянно подслушанные дома разговоры. Иногда Атар и Амил точно так же говорят о дяде Феанаро и тете Нерданэль. Значит, нет смысла на них сердиться. Хотя, если бы мог, я бы рассказал, что, пробравшись ночью к маме в спальню, чтобы попроситься к ней в постель, часто нахожу ее в объятиях отца. Тогда я тихо крадусь по коридору в свою комнату и пытаюсь уснуть один. — Знаешь, любимая, я только что придумал новый обычай для нашей семьи. Если муж поднимается в несусветную рань, чтобы промыть и распутать косматую гриву своей жены в горячем источнике, то благодарная леди отвечает согласием на его скромное предложение и с радостью отдается в его объятия. — Да, а потом мы вдвоем утешаем Карнистира, после того, как он набредет на нас спросонья, перепугается и побежит жаловаться Нельо, что отец хочет утопить маму в озере. А Турко ближайшие десять лет рассказывает по праздникам всем и каждому, как родители пытались размножаться в горячем источнике к югу от Форменоса. Они могут долго продолжать в том же духе. В последнюю неделю я привык, что они всегда так разговаривают. Но на этот раз перевес, кажется, на стороне тети. Пока они заняты, отползаю на четвереньках в кусты, стараясь не потревожить валежник. Я извозил штаны, особенно на коленях, и исцарапал ладони. Ну и пусть. Все знают про вспыльчивый характер дяди Феанаро, и хотя до сих пор нам в дороге везло, я не хочу первым вызвать его гнев. Озерцо скрывается в тумане, и голоса утихли, значит, можно встать на ноги. Поднявшись, бегу со всех ног — вон из рощицы и по равнине к лагерю, оставляя серебристый след в траве рядом с тропкой, примятой их ногами. Но уже поздно прятать следы, и надеюсь, что они не заметят. Увидев вдалеке шатер, замедляю шаги. Очень вовремя — из-за редких зарослей деревьев и кустарника неподалеку от лагеря выходит Майтимо с Карнистиром на руках. Заметив меня, Майтимо останавливается и с улыбкой ждет, пока я поравняюсь с ними. Волосы у него растрепаны, одет кое-как — наверное, они недавно проснулись и сразу выбрались из шатра. Повозившись у него на руках, Карнистир сонно моргает. Я лихорадочно придумываю, как бы оправдаться. — Кано! — окликает Майтимо. Даже не спрашивает, куда меня понесло в такую рань. Я подхожу ближе. Майтимо озабоченно хмурится. — Что случилось? Почему у тебя штаны грязные? — Я упал, — отвечаю я. Нагнувшись, он поднимает меня с земли. Теперь мы сидим с Карнистиром рядом, каждый на своей руке. — Будь осторожнее, Кано. Здесь, на севере, по утрам бывают туманы, легко оступиться. Да и света мало, пока не разгорится Лаурелин. Сильно расшибся? Мотаю головой. Майтимо поворачивает к лагерю. Так приятно, когда тебя носят. Атар еще два года назад перестал брать меня на руки, сказал — не маленький уже, ходи своими ногами. Когда мы идем куда-нибудь вдвоем, он велит мне идти справа, как положено старшему сыну. Но у Атара такие широкие шаги — он не понимает, как мне трудно поспевать за ним! А Майтимо все равно, что я большой — он берет меня на руки, не спрашивая, как будто я легче пушинки. Даже Тьелкоромо иногда таскают, хотя он гораздо выше и сильнее меня. Майтимо оживленно описывает дорогу, по которой мы двинемся сегодня. Оказывается, вечером мы остановимся на скалистом берегу озера Форменос. — Будем купаться! — обещает он. — Ты умеешь плавать, Кано? Я несколько раз гулял с Атаром в садах, раскинувшихся в окрестностях города. Там есть прекрасный пруд. В нем живут большие оранжевые рыбы, которые щиплют за кончики пальцев, если опустить ногу, а на поверхности воды плавают лилии. И в Тирионе несметное множество фонтанов. Иногда мне разрешают забраться в чашу фонтана — побрызгаться и поиграть. Но я ни разу не купался в глубоком озере, где нельзя дотянуться ногами до дна. Так я и говорю Майтимо. — Не бойся, — улыбается он. — Мы с отцом за тобой присмотрим. Удивительно, какой у Майтимо плавный и уверенный шаг. Все время, что он несет нас, ни разу не споткнулся. Если бы я не ощущал руку, на которой сижу, мог бы представить, что просто лечу сам по себе в воздухе. Карнистир совсем проснулся и по своей странной привычке пристально изучает мое лицо, как будто читает книгу. Глаза у него темно-серые, гораздо темнее, чем у дяди с тетей, черный зрачок почти сливается с радужкой, и кажутся огромными из-за густых щеточек черных ресниц. Сердце почему-то учащенно колотится, когда я встречаюсь с Карнистиром взглядом. Еще не хватало бояться четырехлетнего мальчика. Майтимо весело болтает, рассказывая, как в два счета научил Тьелкормо плавать. Тоже мне, успокоил. Тьелкормо много что умеет делать в два счета, гораздо лучше, чем я. Мы с Карнистиром почти не слушаем Майтимо. Протянув ладошку с растопыренными пальцами, Карнистир кладет ее мне на переносицу. Я прикрываю глаза. Маленькие пальцы задевают ресницы. Рука очень теплая — как у дяди Феанаро и остальных его сыновей. Их горячая кровь словно струится ближе к поверхности кожи, чем у всех других эльфов. От Карнистира идет тепло, согревая мой лоб. Мне неловко, чудится, будто кто-то смотрит вглубь меня, читает, перелистывая страницы. И, несмотря на это, я ощущаю покой. — Карнистир! — одергивает Майтимо и слегка подбрасывает брата, заставляя его убрать руку с моего лица. — Я ведь просил так не делать! А если бы ты угодил Финдекано пальцем в глаз? Оглянувшись на Майтимо, Карнистир фыркает и на подбородок спускается ниточка слюны. — Он синий, — заявляет он. — Темно-синий, самый красивый, как синий бархат. — Тсс, — прерывает Майтимо, целуя его в лоб. — Опять ты со своими цветами, глупыш. Но скажи, ты ведь любишь Кано? Карнистир переводит взгляд на меня. Не надо было спрашивать. Хотя сам Майтимо любит меня немножко, я всегда это чувствовал, но он просто такой, он всех любит, это и красит его больше всего, потому к нему тянутся. Но больше никому из Феанариони я не нужен, даже дяде с тетей. Я всего лишь обуза для них, долг, который они обязаны выполнить. Они сами не знают, зачем взяли на себя эту повинность. — Ты любишь Кано, Карнистир? — не отстает Майтимо. Я неловко отворачиваюсь, дернувшись, чтобы спрыгнуть, но он только крепче прижимает меня к груди. Рыжие волосы щекочут мне щеку, они не такие ароматные, как перед поездкой — в дороге мы не моемся пахучим мылом, чтобы не привлечь насекомых, — но пахнут его собственным, естественным запахом, напоминающим о земле и теплых лучах. Карнистир утыкается лицом в шею Майтимо. — Да, — невнятно соглашается он.