Под гнетом беззаботных дней

— Что ж, — замечает Атар, минуя королевский дворец по дороге к Нолофинвэ, — последний визит — и едем домой. Его глаза потускнели. На лице усталость, какой не бывает даже после целого дня работы в кузне. Усадьба Нолофинвэ, самая приметная на холме, не считая дворца, внушает почтение. Дом сложен из камня и привлекает внимание двумя стрельчатыми башнями по бокам. Дорожка перед домом вымощена самоцветами, узор вьется змейкой и звездной россыпью сверкает под ногами. На полпути дорожка огибает тихо журчащий фонтан, и мы обходим его с разных сторон. Снова поравнявшись с отцом, я слышу, как он что-то недовольно бормочет себе под нос. У дверей маются двое слуг. При виде гостей они оживляются и вежливо кланяются нам: — Добрый день, принцы Феанаро и Нельяфинвэ. Один из привратников, распахнув перед нами двери, остается снаружи, а второй ведет в дом. — Леди Анайрэ встретит вас в нижней гостиной, — поясняет он по пути, и мы поднимаемся вслед за ним по многочисленным ступеням. С непривычки мне кажется, что воздух в доме слишком спертый, и стен не видно за картинами, барельефами и гобеленами. Окна кое-где распахнуты, но легкому ветерку не под силу всколыхнуть тяжелые шторы. Минуя длинную анфиладу комнат, я повсюду замечаю статуи, изваянные Амил, и картины, написанные отцом, — но они теряются среди вычурных украшений. И ни одной пылинки не пляшет в серебряных лучах, которые рискнули проникнуть сквозь неумолимую преграду из штор. Я словно чувствую, как напряжение скручивает отца. Его шаги бестактно разрывают тишину, повисшую в доме. Мы останавливаемся перед дверью, и наш провожатый, открыв ее, объявляет: — Принцы Феанаро и Нельяфинвэ, госпожа. Он снова кланяется и по знаку Анайрэ исчезает. Хозяйка дома встает, чтобы поприветствовать нас. Тетя Анайрэ высока и хороша собой. Ее темные волосы зачесаны назад и аккуратно уложены, серые глаза глубоки и чисты, как озеро в безветренную погоду. На ней изящное платье из темно-серого шелка. Как и Эарвен, она в положении, но беременность совсем не вяжется с величавым обликом тети. Проще представить, что гордая леди Анайрэ зачем-то прячет под платьем подушку. — Добро пожаловать, Феанаро. Рада видеть тебя, Руссандол, — сдержанно улыбается она. Тетя — красавица, но мне кажется, что это красота статуи. Вместо приветствия Атар вручает ей письмо Амил. — Жена и остальные мои домочадцы передают тебе привет, — добавляет он. Поблагодарив, Анайрэ берет его за руку и осторожно касается губами щеки. Потом пожимает мне руку своей прохладной и гладкой, точно мрамор, ладонью и тоже целует в щеку, чуть ближе к губам, чем отца. — Руссандол, как ты похорошел. Дом Финвэ может гордиться тобой. — Благодарю. Я бы с радостью обратился к ней по имени, но не знаю как. Тетя Анайрэ? Просто Анайрэ? Других своих дядю и тетю я называю по именам сколько себя помню, но они ближе ко мне по возрасту, чем Анайрэ, которая даже старше отца. Или следует называть ее госпожой, как наш провожатый? Но ведь это нелепо. В конце концов, я ее племянник, пусть и не кровный. Так ничего и не решив, я опускаю обращение — и от этого чувствую себя невежей. Совершенно незнакомое и весьма неприятное ощущение. — Прошу, садитесь, — тетя жестом указывает на диван, покрытый искусной вышивкой. — Может быть, вина? Или воды? — Нет, спасибо, — отказывается отец. — Не хочу показаться невежливым, но у нас впереди долгая дорога, и задерживаться не хотелось бы. — Финдекано сейчас с отцом, готовится к путешествию. Он скоро будет, — с легкой улыбкой поясняет Анайрэ. К путешествию? Неужели речь идет о нашей поездке? Хотя для Финдекано это, наверно, и впрямь целое путешествие. Хотелось бы знать, выезжал ли мой юный кузен хоть куда-то надолго? Сам, верхом, да еще и без родителей? Конечно, я много раз встречался с кузеном на праздниках и пирушках. Всего несколько дней спустя после того, как Тьелкормо отпраздновал свой первый день зачатия, я был в доме деда Финвэ на празднике по случаю рождения Финдекано и держал его на руках. Кузен оказался не таким крепким, как Тьелкормо, и неожиданно тихим и спокойным. Он только ухватился за прядь моих волос и не отпускал до тех пор, пока это не заметила Анайрэ и со смехом не отцепила его пальчики. Макалаурэ и Тьелкормо, в отличие от него, в пеленках были сплошной визг, писк и мельтешащие руки и ноги. А Карнистир был хуже их обоих вместе взятых. С тех пор, когда я видел Финдекано, он либо сидел на коленях у своего отца, либо цеплялся за руку матери — маленький бледный мальчик, с влажными, как у раненого и испуганного олененка, глазами. — Мы в огромном долгу перед тобой, Феанаро, — продолжает Анайрэ, и я благодарен ей за то, что она пытается поддержать беседу и мы не сидим молча в этой неподвижной тишине. — У Финдекано было много прекрасных учителей, но он ни к одному не прикипел душой и мало чем увлекается сейчас. Печально будет, если отпрыск столь славной семьи так ничего и не достигнет в жизни. — Что ж, Нельо обучит его языкам и наукам, — отец небрежно, словно пробный камень, бросает мое детское прозвище, оскорбляя строгую сдержанность, которой пронизано все вокруг. — И Макалаурэ, разумеется, будет давать уроки музыки не реже, чем раз в неделю. А со мной и с Тьелкормо он будет работать в кузне. — Работать… в кузне? — растерянно повторяет Анайрэ. Все ее спокойствие как рукой сняло. — Ну конечно. Вы же хотели, чтобы он научился ремеслам? — невинно переспрашивает отец. Судя по насмешливо поблескивающим глазам, он нарочно напугал Анайрэ. На самом-то деле даже Тьелкормо до сих пор не пускают в кузню, хотя он уже не один год трудится в мастерской под руководством родителей. — Верно, но мы думали, что Финдекано подойдет более спокойное ремесло. Например, он мог бы поучиться скульптуре у Нерданэль. — В таком случае ваши опасения сбудутся и он ничего не достигнет в жизни, ведь любовь к ремеслам бурлит в жилах каждого нолдо. Анайрэ изо всех сил пытается быть вежливой, но маска понемногу сползает с ее лица. — Феанаро, я не сомневаюсь в твоей мудрости, ведь ты, конечно, превосходишь знаниями братьев, — не удержавшись, язвительно замечает она. Насмешка в том, что отец превосходит знаниями не только братьев, но и весь наш народ. — Пусть Финдекано изучает то, что ты сочтешь нужным и безопасным для него. В конце концов, у тебя своих сыновей четверо, — словно уговаривая себя, продолжает Анайрэ. — И Нолофинвэ тебе доверяет. Приди Амил в голову, что очередная затея Атара слишком опасна, она ни за что не дала бы нам в нее ввязаться, какое уж там доверие. Но правила хорошего тона заставляют меня придержать язык, и очень кстати наконец появляются Нолофинвэ и Финдекано. Меня всегда поражало, насколько Нолофинвэ и мой отец внешне похожи. Если Арафинвэ унаследовал внешность и фигуру золотоволосой Индис, то Нолофинвэ вылеплен по образу и подобию деда Финвэ. Он почти одного с моим отцом роста, только немного шире в плечах. Волосы у него темные, кожа как фарфор, а точеные черты лица напоминают Валар. Но мое внимание всегда притягивали его глаза, голубые глаза Индис — им не хватает огня, что играет и струится в глазах Атара. Иногда мне кажется, что если бы дух отца однажды оставил его тело, то его бы не отличили от Нолофинвэ. Я чуть не забываю о Финдекано: он уцепился за руку отца и, завидев нас, прячется за его ногами — таких робких детей легко упустить из виду, обычно никто не обращает на них внимания. Мальчик одет в неяркую серую одежду, украшенную синей вышивкой. И хотя это явно одежда на каждый день, она куда более изысканна, чем даже праздничный наряд Тьелкормо. Тонкие шея, запястья и пальцы кузена унизаны драгоценностями, и в целом он похож на куклу. Мы с отцом поднимаемся. Нолофинвэ здоровается, и я нарочно не свожу с него глаз, но взгляд Атара из-под нахмуренных бровей прикован к племяннику. Ловким движением Нолофинвэ вытаскивает Финдекано у себя из-за спины и ставит перед нами. — Феанаро, Руссандол, вы помните моего сына Финдекано? — Добрая встреча, дядя Феанаро, — бормочет мальчик, уставившись в пол и потягивая себя за туго заплетенные косички. Атар тоже ворчит в ответ что-то приветственное, а я опускаюсь на колени и сажусь на пятки, чтобы оказаться вровень с маленьким кузеном. Виновато уронив руки, он встревожено смотрит на меня. — Кузен Финдекано, — говорю я, — как лучше тебя называть? Как зовут тебя родители? Кано? — Нет, Финдекано, — шепчет он. — Можно я буду называть тебя Кано? — Да. — Ты же знаешь, кто я? Как меня зовут? — Ты мой кузен Руссандол, — кивает он. — О котором вздыхают все девушки Тириона. Нолофинвэ издает нервный смешок. — Чего только дети не наслушаются при дворе, — обращается он к Атару. Пытаясь представить праведный гнев от такой новости на лице отца, я расплываюсь в улыбке — и с радостью замечаю, что Финдекано неуверенно улыбается мне. Он снова тянет руку к волосам. Как только мы выберемся за ворота, я обязательно переплету ему косы. — Финдекано, — подает голос Анайрэ, — расскажи своим дяде и кузену, как ты мечтал провести лето в Форменосе? Взгляд Финдекано снова упирается в пол. — Я каждый день просил оставить меня в Тирионе, но Атар и слушать не хотел, — тихо произносит он. Родители испуганно шикают на него, а у меня ёкает в груди. Хочется схватить мальчишку и обнять, но боюсь, не напугается ли он с непривычки. Я резко поднимаюсь на ноги. — Может быть, он еще слишком мал, чтобы покидать дом, — начинаю я. — Ему же всего тринадцать… Строгий взгляд Атара заставляет меня умолкнуть. — Я пошел в ученики к Ауле, когда был в его возрасте, — холодно сообщает он и переводит взгляд на встревоженных родителей Финдекано. — Разлука с отцом причинила мне боль, но я нашел радость в другом… Вы принесли его вещи? Час уже поздний, и нам пора уходить. Словно по команде, двое слуг вносят сундуки и переметные сумы и складывают их внушительной горкой. Атар молчит, прикусив губу. Нолофинвэ провожает нас до конюшни, где поклажу увязывают на спину вьючных пони. Самого Финдекано его отец подсаживает на другого пони. Кузен плачет, Атар делает вид, что ничего не замечает, а я с трудом подавляю желание оттолкнуть Нолофинвэ и взять Финдекано на руки. — Атар, не отсылай меня, — всхлипывает Финдекано. — Обещаю, я буду хорошо себя вести. Честное слово. Он хватает Нолофинвэ за рукав, но тот отцепляет руку сына. Я вынужден сделать несколько шагов в глубину конюшни, чтобы не видеть этого, но тут на мое плечо ложится тяжелая ладонь, и Атар шепчет на ухо: — Нельо, не вздумай… Я прерываю его. — Это неправильно! Ему всего тринадцать, сущий ребенок! Он не хочет ехать, его место тут, с наставниками, в кругу любящей семьи. — Тогда дай ему и знания, и любовь, чтобы он не остался внакладе, — шипит Атар и тяжело шагает обратно к Нолофинвэ. Дядя сдержанно целует сына на прощание и уходит, доверив плачущего мальчика нам. *** Слезы капают из глаз Финдекано всю дорогу до ворот. Он крепко стискивает в руках поводья и низко опустил голову, чтобы упавшие на лицо волосы скрыли его постыдную слабость. Оставшись один, он наверняка побаивается Атара — как многие другие дети и взрослые. Отец, правда, то и дело вежливо интересуется, не голоден ли племянник и не хочет ли он пить, но Финдекано на все вопросы только отрицательно мотает головой. Оказавшись за городской стеной, я спрашиваю: — Кано, не хочешь проехаться со мной? И давай я расплету тебе косы. Он смотрит на меня в замешательстве, глаза все еще огромные и влажные от слез. — П-проехаться с тобой? Мы притормаживаем, и я переношу его с пони к себе в седло. Кузен весь деревенеет от страха. Делаю вид, что в этом нет ничего такого и он перепугался, потому что боится упасть. Притягиваю его ближе к себе и шепчу на ухо: — Не бойся, я не уроню. Я беру поводья в левую руку, а правой расплетаю ему волосы. Они струятся у меня между пальцами, как теплый шелк, похожие на ощупь на волосы Тьелкормо, а по цвету — на волосы Атара. Когда я заканчиваю, Финдекано встряхивает головой, как жеребенок, которого выпустили из конюшни во двор, и я смеюсь и согреваюсь сердцем, когда кузен неловко смеется в ответ. Я думал, что он, по обыкновению моих братьев, сразу же задремлет у меня на груди, но Финдекано бодро и внимательно глядит по сторонам, хотя явно расслабился. Этому секрету меня научил отец, еще когда Тьелкормо был совсем мал и давал нам всем жару, а родители оставляли меня с братьями одного. — Прижми его к груди и дай услышать стук своего сердца, — посоветовал отец. — Целый год, пока он был внутри мамы, это был единственный звук в его жизни. И он обязательно успокоит его. Совет отца не раз спасал меня, помогая угомонить Тьелкормо, а потом и Карнистира. Вот и сейчас слезы юного кузена высыхают, как по волшебству, понемногу расслабляются плечи, и он доверчиво прижимается ко мне. Я бы рад уверить Кано, что он будет счастлив у нас, что полюбит моих родителей и братьев, но сам сомневаюсь в этом. Никак не могу забыть строгую тишину усадьбы Нолофинвэ. Как после такого он свыкнется с нашей шумной суетой? Отбросив эти мысли, начинаю расспрашивать кузена о его занятиях, и он отвечает мне ясно и прилежно, как будто повторяет затверженный урок. Так я узнаю, что он начал изучать науки и знает буквы, что любит читать, немного играет на арфе и взялся бы за лютню, если бы учитель не вернулся в Альквалондэ. И вдобавок больше всего он любит петь. — Наверное, вы поладите с Макалаурэ, он ведь одаренный музыкант. Если захочешь, он обязательно научит тебя играть на лютне. — Я бы хотел. Атар молча едет рядом, удивленно приподняв одну бровь. Я усмехаюсь, и он, фыркнув в ответ, бьет коня пятками и пускает его в галоп. Поскольку мы ведем в поводу вьючных пони, то можем разве что немного прибавить шаг. — Мы уже почти дома, Финдекано, — кричит Атар через плечо. «Дома», поморщившись, думаю я. Это мы возвращаемся домой, а Финдекано едет к чужакам, в гостях у которых он и бывал-то считанные разы и не дольше, чем на день. Пытаюсь представить, каково мне было бы жить у Нолофинвэ — и в груди сразу становится пусто и тоскливо при мысли, что никто не разбудит меня воплями поутру, что далеко окажется пыльная библиотека и моя мягкая широкая кровать, и братья не будут лезть ко мне со слюнявыми поцелуями. Но я знаю, что сидящий передо мной ребенок тоскует гораздо сильнее, нежели я могу вообразить своим юношеским умом. Но хочется верить, что даже если Финдекано не придется по душе наш дом и привольные северные просторы, то к концу лета хотя бы наша шумная семья станет ему ближе и родней. *** Тьелкормо и Карнистира мы слышим издалека, еще не доехав до ворот, а обогнув холм, очень быстро их находим. Оба одеты в мои туники (которые волочатся по земле и, к моему негодованию, конечно, уже измызганы) и сражаются на деревянных мечах. Тьелко замечает нас первым и издает громкий вопль. Атар спрыгивает с коня, устремляется вперед и ловит обоих младших в охапку. — Как тут мои драчуны? — спрашивает он. — Мы хорошо, Атар, а как твои дела? — воспитанным голосом интересуется Тьелкормо, но тут же, сообразив, что перестарался с вежливостью, громко фыркает и хохочет. Я тоже спешиваюсь и осторожно снимаю с седла Финдекано. Атар спускает младших на землю, и они сконфуженно разглядывают кузена, не зная, что от него ждать. Беру его за руку и представляю братьям. Он настороженно посматривает то на одного, то на другого, словно не может решить, кто из них опаснее. — Дети, не хотите ли вы поздороваться с кузеном? — намекает Атар. — Приветствуем Финдекано, — нехотя тянет Тьелкормо. Карнистир молчит, буравя Финдекано взглядом, и мусолит кончик меча. — Карнистир! — повышаю голос. — Скажи «привет» кузену. Карнистир даже не моргнет. И по-прежнему не говорит ни слова. Такая уж у него привычка — при встрече с незнакомцами молча таращиться на них. Кого хочешь выбьет из колеи. Не выдержав, Атар сгребает его в охапку и встряхивает: — Карнистир, ты ведешь себя как орк! Братишка вздрагивает, словно очнувшись ото сна, и, издав какой-то странный звук, вынимает меч изо рта и сует вместо него большой палец. Мы с Атаром больше не донимаем его: по меркам нашего младшего, потерявшегося в цветных фантазиях и снах, он только что очень вежливо поздоровался. Атар тем временем снова обращается к Тьелкормо. — Почему вы нарядились в туники брата? Не успели мать с Макалаурэ перестирать все белье, как снова начинай сначала! — Мы играли в Земли-под-звездами. — объясняет Тьелкормо, делая невинные глаза. — Я был дедом Финвэ, а Карнистир — дядей Ольвэ. — Ахха! — подтверждает Карнистир и хлопает Тьелкормо плоской стороной меча пониже спины. Мы трогаемся в сторону дома и конюшен. Я веду одной рукой коня, а вторую протягиваю, чтобы взять за руку Финдекано, но на меня тут же всем весом налегает Тьелкормо, и, обхватив кисть обеими руками, впивается взглядом в кузена, который по своему обыкновению смотрит долу и мелкими аккуратными шагами следует за мной. — Тьелкормо, — строго окликаю я, и он поднимает на меня глаза, в которых читается мучительная ревность оттого, что я мог предпочесть ему Финдекано. — Если уж схватил меня за руку, протяни кузену другую. Они неохотно берутся за руки. Неужели мальчишки — погодки? Рядом с моим братом-здоровяком Финдекано кажется совсем крохотным. Атар поднимает Карнистира на руки, и тот принимается воинственно размахивать у него над головой деревянным мечом, пару раз задевая макушку, но Атар, похоже, этого не замечает. — Все бы хорошо, затейники, но кое-что вы в игре напутали, — замечает он. — Финвэ и Ольвэ никогда бы не стали сражаться друг с другом. — Но, Атар, послушай! — горячо возражает Тьелкормо. — Представь, что дядю Ольвэ похитили орки, а потом околдовали! Тогда он будет сражаться против деда Финвэ, пока чары не разрушатся! А потом… Сообразив, что сболтнул лишнего, он зажимает ладонями рот, но поздно — Атар уже заподозрил неладное. — От кого это ты слышал такие истории, про орков и колдовство? Тьелкормо повисает на моей руке и начинает виновато волочить ноги. — Я не знаю, — бубнит он. — От кого-то. И замолкает. Но долго молчать ему невмоготу. Ведь попробуй промолчи — тебе же все шишки достанутся. — От Макалаурэ, — нехотя выдавливает он. Бедный Макалаурэ. Сколько раз ему наказывали не пугать младших историями о Внешних землях, после которых Карнистиру снятся кошмары, а у Тьелкормо не в меру разыгрывается воображение. Мы с Макалаурэ ничего такого и не узнали бы, если бы я не нашел книжку, которую написали дед Финвэ и дядя Ольвэ по просьбе Атара — о Внешних землях, об орках и Владыке Тьмы. Начитавшись этих ужасов, мы навоображали себе невесть что и каждую ночь приходили спать в родительскую спальню, пока наконец Атар не рассказал, как там все было на самом деле. Но, конечно, он хотел бы как можно дольше ограждать нас от подобного знания. — Владыка Тьмы однажды вернется, — сказал он тогда. — Но до тех пор мы будем наслаждаться покоем в Валиноре. Новости изрядно портят отцу настроение. Еще бы, вернулся домой, целый день убив в Тирионе, а тут выясняется, что один из отпрысков потерял всякий страх и нарушил один из важных запретов. И Тьелкормо тоже достанется на орехи. — А кстати, о Макалаурэ, — произносит Атар тем низким, грозным тоном, который нам всем так хорошо знаком. — Разве я не велел вам помочь ему с ужином? — Он нас выставил, — оправдывается Тьелкормо. — Сказал, что мы как заноза в заднице. Карнистир все время запихивал рис себе в уши. Карнистир, услышав свое имя, оглядывается на брата и, пытаясь отвратить надвигающуюся бурю, обхватывает щеки Атара ладошками и награждает его смачным поцелуем в губы. Атар раскатисто смеется — словно прокатываются отголоски грома — значит, буря пока ушла и не скоро разразится молниями. *** Мы собираемся на ужин как обычно, в любимом мамином дворике, за круглым стеклянным столом. Амил встречает Финдекано объятием и поцелуем, но он снова так зажался, что кажется — она обнимает статую. — Финдекано, садись с кем пожелаешь, — ласково, как к маленькому, обращается к нему она. — Сегодня ты наш почетный гость. Кузен садится рядом со мной, по правую руку, где обычно сидит Тьелкормо, другим его соседом будет Макалаурэ. Заметив это, Тьелкормо поспешно плюхается на стул слева от меня, чтобы снова не допустить промашки. Завтра последний день перед отъездом, хлопот у нас будет по горло, и Амил накрыла стол очень скромно, чтобы потом не пришлось слишком долго мыть посуду. Мы терпеливо ждем, но Макалаурэ все не несет ужин. Карнистир, сидящий рядом с мамой, потому что сегодня ее очередь его кормить, начинает хныкать, хотя ему-то чего, он, как всегда, большую часть ужина разбросает по сторонам. Атар потирает лоб таким жестом, словно хочет отогнать головную боль. — Нельо, сходи глянь, не нужна ли брату помощь на кухне. Я возвращаюсь в дом. Как я и ожидал, на кухне бардак. Макалаурэ носится между печью, столом и жаровней, смешивая что-то в горшочках и раскладывая еду по тарелкам. Вся его туника спереди заляпана соком и жиром — по непонятным мне причинам, он упорно отказывается надевать фартук, когда готовит. Притом ни для кого не секрет, что он из рук вон плохой повар — одна загаженная кухня чего стоит, нам ее теперь битый час убирать. Я с трудом сдерживаю тяжелый вздох. Макалаурэ посыпает подгорелый рис петрушкой, и в это время на жаровне что-то начинает выкипать. — Стой! — кричит брат. Бросившись к горшку, он поспешно хватает его, но тут же поскальзывается на залитом чем-то жирным полу. Горячая жидкость плещет через край прямо Макалаурэ на руку. Горшок взлетает вверх, шмякается об пол, и по всей кухне разлетается вареная морковка. — Макалаурэ! Я бросаюсь к брату и сгребаю его в охапку. Он всхлипывает, баюкая обожженную руку, и бормочет приглушенно мне в плечо: — Нельо, я старался сделать все как следует. Но все ужасно! Все не так! И… ох, больно… Я отстраняю его, чтобы взглянуть на пострадавшую руку — она вся красная и на глазах покрывается волдырями. — Макалаурэ, иди в ванную, опусти руку под холодную воду и умойся. А я пока закончу тут с готовкой. Я подбираю морковки с пола и промываю их. Пол на кухне мы отскребли не далее, чем позавчера, и можно считать, что он чистый, а учитывая, сколько посторонних веществ Карнистир пихает в тарелки, пока мы не видим, повалявшаяся по полу морковка — не беда. Макалаурэ пытался разогреть остатки индейки, которую вчера приготовил Атар, но когда я втыкаю в нее вилку, она отскакивает, как от застывшей смолы. Что ж, философски размышляю я, поскольку свежего мяса у нас нет, то выбор небогат — эта неподдающаяся индейка или солонина. Но солонина приготовлена для путешествия в Форменос, так что я взгромождаю птицу на поднос, надеясь, что Макалаурэ приготовил достаточно подливки. Осмотр кухни подтверждает, что достаточно — но подливка слишком долго стояла на плите и поэтому покрылась корочкой. Я со вздохом отколупываю ее, надеясь, что, как и в случае с морковкой, никто не заметит неладное. Возвращается Макалаурэ — рука обмотана влажной тряпицей, следы слез смыты, и, хотя веки еще припухшие, на лицо вернулась часть обычной безмятежности. — Чем я могу тебе помочь? — спрашивает он тонким после пережитых горестей голосом. — Просто помоги мне отнести еду на стол. Все уже собрались и ждут. Мы в совершенстве овладели искусством нагружаться десятком тарелок и благополучно доносить их до стола во дворике. Макалаурэ встревожено следит, как я подхватываю тарелку с морковью, но ничего не говорит. Когда мы возвращаемся за вином, я шепотом говорю ему: — Я их помыл. — Знаешь, Нельо, — вздыхает брат, — мне теперь уже все равно. Я выбираю две бутылки отличного вина, чтобы возместить неважное качество ужина. — Атар вечно ругает нас, что мы объедаемся за ужином, — ворчит Макалаурэ. — Но я нашел способ, как этого избежать — готовить самому. После этого кусок в рот не лезет. Рассмеявшись, обнимаю его за плечи. — Да брось, все будет в порядке. Вернувшись за стол, мы садимся по обе стороны от Финдекано и обмениваемся слегка обеспокоенными взглядами. — Что ж, теперь воздадим благодарность Эру, — говорит Атар, занявший место напротив меня. — Сегодня я хочу поблагодарить за скакунов, которые донесли нас с сыном в Тирион и привезли обратно нашего дорогого гостя, моего племянника Финдекано. Удивленный его словами, я вскидываю взгляд, но Атар смотрит на маму. — А я благодарю за воду, которой нас так щедро оделили, и с помощью которой мы можем содержать в чистоте себя и наш дом, — произносит она. Я тоже благодарю за коней, а также за свет, который наделяет красками наш мир (теперь черед Атара мимолетно удивиться, но потом одобрительно кивнуть). Макалаурэ бормочет что-то о благодарности за алоэ, а в ответ на озадаченные взгляды поднимает повыше замотанную руку. Тьелкормо благодарен за животных. И за бабочек! Карнистир же на момент замирает, а потом говорит просто: «Тьелкормо», скатывает салфетку в шар и запихивает в рот. — Как славно, что ты решил поблагодарить за брата, малыш, — хвалит Амил, осторожно вынимая салфетку, и поднимает взгляд на Финдекано. — А что скажешь ты, дорогой? За что ты хочешь поблагодарить? Финдекано неотрывно смотрит в свою тарелку. — Милый, это может быть все, что угодно, — смущенно рассмеявшись, подбадривает его Амил. — Не стесняйся. Мы с Макалаурэ обмениваемся поверх головы кузена встревоженными взглядами. — Кано, — произношу я мягко и, чтобы успокоить мальчика, касаюсь его руки, но он вздрагивает, как будто от ожога. Громкий требовательный голос Атара перекрывает мои слова: — Так за что же ты благодарен Единому, Финдекано? Я пытаюсь поймать взгляд Финдекано, но кузен, не поднимая головы, отвечает отцу: — Мне не за что его благодарить.