Под гнетом беззаботных дней

Бывают просто мертвые. А бывают навечномертвые. Когда я был совсем маленьким, часто удивлялся нашему фамильному древу. Амил давным-давно объяснила мне, что у всех эльфов, кроме Пробужденных — таких, как дед Финвэ, — есть и отец и мать. Родители моей Амил — это дед Махтан и красивая золотая бабушка Истарниэ. Но Атар не похож на других. Кроме деда Финвэ, у него никого нет. На фамильном древе не хватает ветки, а спросишь почему — все молчат. − Разве Атар — Пробужденный? − спросил я как-то раз у Нельо. Пробужденные окружены почетом, настоящие чародеи, сплошь и рядом вожди. Атар похож на них, и если я прав, то фамильное древо не такое уж загадочное. Значит, у Атара никогда и не было матери. Нельо развеял мои фантазии. − Что ты, Карнистир! Отец слишком молод для Пробужденного, − ответил он. Звери и бабочки иногда умирают. Один раз я бегал по лужайке и наступил на бабочку. Она больше не полетела. Пестрые крылышки смялись и поникшим цветком лежали в траве. Когда я ее растоптал, увидел странное − словно легкий дымок воскурился к небу, коснувшись меня своим теплым дыханием. Я сел в траву и заревел. − Почему она не летииит… — причитал я сквозь слезы. Подошел Турко, окруженный стайкой ярких бабочек. Пошуровал в траве. − Вот дурачок, − протянул он, разглядев смятые крылья. — Она же мертвая. Ты сам ее раздавил. А однажды мы ехали в Форменос. Было лето, самое первое в моей жизни. Я сидел на лошади Амил, уцепившись за передок седла. Поднявшись на взгорье, мы заметили у подножия холма здоровенного оленя-рогача, с ветвистыми, как деревья, рогами. Амил резко натянула поводья. Атар взял из рук у Нельо лук, вынул стрелу из колчана, притороченного к седлу, и наложил на тетиву. Тетива коротко тренькнула, прошелестела стрела, олень рухнул на землю и забился в судорогах. Мне снова привиделся дымок, растворяющийся в воздухе, и я заплакал. Тогда я понял — это примета смерти. Я долго боялся знаков смерти, потому что видел, что она скора на расправу и без жалости косит зверей и птиц. Думал, вдруг она однажды придет и ко мне? Страх смерти сумел ненадолго усыпить мой старший брат Нельо, объяснив, что эльфам дана очень долгая жизнь. Мы будем жить, пока существует Арда. − Даже если тело погибнет, останется душа. Когда она исцелится, эльф воплотится снова и будет жить до скончания времен, − утешил меня он. Но Макалаурэ снова пробудил мои страхи. Я донимал его расспросами, и он проговорился, почему мамы Атара нет. Она умерла. Нельо говорил, что мертвые иногда возвращаются к своим родным во время праздников и застолий. И каждый раз, приехав в Тирион, я высматривал повсюду умершую бабушку. Я искал ту, что похожа на Атара: гибкая и легкая стать, ловкие неугомонные руки, яркие искристые глаза. Не от деда Финвэ доставшееся наследство. Во время больших праздников я искал ее целыми днями, не смыкая глаз и не чувствуя голода. Однажды все веселились и танцевали, а я, как обычно, вертел головой, и Нельо не выдержал: − Кого ты потерял, малыш? Оглянись, все рядом. − Но бабушки нет! − возразил я. — Я ищу маму Атара. − Ох, малыш... Он обнял меня. Гости танцевали, мелькали разноцветные юбки и быстрые ноги танцоров, а Нельо опустился на колени и прижал меня к груди. Как будто я упал и расшибся, и меня нужно утешить. Но зачем? Ведь у меня ничего не болело. − Послушай, Карнистир, − заговорил Нельо. — Мама Атара не придет. Мы никогда ее не увидим. Она навечно мертвая, малыш. Навечномертвая… Как бабочка. Как олень с ветвистыми рогами. Она не придет. Не закружится в веселом танце. И я не услышу, как звенит и искрится от радости ее голос. С суровым дедом Финвэ не повеселишься до упаду, но Атар, когда в ударе, бывает таким иногда. Я съежился и заплакал. Хоть бы Нельо забрал меня отсюда! Подальше от живой музыки и беспечных плясунов. Навечномертвая. Мрачное слово засело у меня в голове. Оно приходило ко мне по ночам, как тот голос из бескрайней темноты, где не светят звезды. Во сне я слышал его так ясно, как будто кто-то шептал его мне в ухо, и просыпался в холодном поту. Она мертвая, навечномертвая, — зловеще шелестел таинственный голос. Я без конца расспрашивал Нельо, Амил и Макалаурэ. Бабушка такой же эльф, как и мы. Почему она умерла? Как получилось, что она навечномертвая? Ответа не было. Атар бы сказал, не в его привычках было приукрашивать горькую правду, но как раз его я не мог спросить. Целый год кошмары о навечномертвых не давали мне покоя. И однажды навлекли на меня беду. Лаурелин была в самом расцвете и заливала мою спальню золотым сиянием. Нельо одевал меня к завтраку. Если надо, я и сам это умею, но гораздо приятнее, когда с тобой возятся другие. Нет-нет да обнимут лишний раз или поцелуют. Турко был уже одет и пританцовывал от нетерпения в ярком кружке света, пробивающегося сквозь полусомкнутые шторы. Я рвался поиграть с ним, а Нельо все никак не мог продеть мою руку в рукав. — Стой спокойно, Карнистир, — ворчал он. Нельо сердился. Его злость колола меня, как острые камешки, набившиеся в башмаки. С самого утра он, похоже, встал не с той ноги. Спокойное серебристо-голубое облако его терпения пестрело прорехами. Я канючил и упирался, путаясь в одежде, и, наконец, облако рассеялось клочьями, ясная синева набухла черными тучами гнева. — Илуватар и Эа! Карнистир! Ты будешь стоять или нет! Ни с того ни с сего мне почудилось, что он хочет ударить меня. Я вырвался из рук брата, упал на пол и зарыдал. Правая рука застряла в одежде. Нельо ухватился за левую, свободную, и вздернул меня на ноги. Он сделал мне больно! Я завизжал и стал пинаться и брыкаться, как будто от этого зависела моя жизнь. Удерживая меня на расстоянии вытянутой руки, словно кулек с мусором, Нельо швырнул меня на кровать. — Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! — визжал я не своим голосом. Он прижал меня к кровати. Черная туча его гнева нависла надо мной, черным дымом забила мне ноздри и черной смолой пролилась мне в горло. Задыхаясь, я плюнул брату в лицо. Он дернулся, как будто я попал в него камнем, и больно стиснул мои плечи. — Ненавижу тебя, Нельо! — заорал я снова. — Хоть бы ты стал навечномертвым! Кошмар, омрачивший мои сны, вырвался на свободу и повис между нами в воздухе. Нельо вдохнул его, будто глотнул придорожной пыли, но не закашлялся, не исторг его прочь. Он убрал руки, подхватил Турко и выбежал из комнаты. Хлопнула дверь. Меня оставили одного, не собранного и не одетого. Я зарыдал пуще прежнего. За всю свою короткую жизнь я никогда так сильно не плакал. Даже голодным младенцем на руках у Макалаурэ в те редкие часы, когда родители работали и доверяли меня непутевому брату. — Нельо! — рыдал я. — Где ты, Нельо! Когда дверь отрезала меня от брата, я испугался, что мои слова сбылись. Вдруг он ушел насовсем, шагнул за порог, держа на руках Турко, и пропал навеки? Вдруг он стал навечномертвым? — Вернись! — заливался я слезами. От плача заболело в груди, из носа текло. Я весь превратился в один сплошной крик и уже не отличал его от звона в голове. Даже полноцветное сияние Лаурелин померкло. Дверь снова распахнулась, с треском ударившись о стену. Картина, висевшая за дверью, рухнула на пол. — Карнистир! Меня услышал Макалаурэ. Тревога всколыхнула его серое спокойствие. Он прибежал полуодетый — в тонких нижних штанах и кое-как напяленной сорочке. Подняв с кровати, он взволнованно прижал меня к груди. — Что с тобой? — Я погубил Нельо! Теперь он будет навечномертвым! — проскулил я сквозь слезы. Макалаурэ ничего не понял, только покачал меня на руках. Приговаривая что-то себе под нос, он продел мою правую руку в рукав и поправил смятую одежду. Я безропотно льнул к нему, успокаиваясь в мягком сером сумраке Макалаурэ. — Шшш, не бойся, малыш. Все будет хорошо. Не бойся, я с тобой, — приговаривал он. А потом запел колыбельную. Сумрачную колыбельную, которую пел иногда при свете Телпериона, нагоняя на меня сон. И, словно по мановению руки, в дверях появился Нельо, пряча покрасневшие от слез серебряные глаза. Прорехи в голубом облаке его терпения почти заросли, как будто ничего и не было. *** Мы гуляем по саду. Атар шагает по садовой дорожке, обсуждая с дедом Финвэ семейные дела и политические неурядицы — для нас это почти одно и то же. Я сижу у Атара на руках, не выпуская изо рта прядь его волос. Люблю, когда он меня носит. Как будто я легче воздуха и ему это ничего не стоит. Наверное, так оно и есть. Не пройдя и полпути, слышим за спиной шорох быстрых шагов. — Нельо! Нельо! — кричу я. Он появляется из-за кустов акации, слегка запыхавшись от бега. Редко вижу, чтобы Нельо куда-то так торопился. — Дед Финвэ! — радостно приветствует он. Дед раскрывает объятия, и кажется, что мой большой, почти-совсем-взрослый брат немногим старше меня. — Майтимо! — отпустив брата, дед Финвэ одобрительно оглядывает его с головы до ног. — Ну и ну! Ты никак подрос? Не успеешь оглянуться, а он уже вымахал на дюйм! Сколько тебе до совершеннолетия? Три года осталось? Уверен? Нельо весело кивает головой, прикусив губу, чтобы не слишком сиять улыбкой. Рот у него опять перемазан в чернилах — видно, облизывал перо. Несколько пятен он посадил на тунику и забыл до конца зашнуровать башмаки. — Ты скоро обгонишь Феанаро, — замечает дед. По правде говоря, чтобы догнать отца, Нельо осталось каких-нибудь два дюйма, а с дедом Финвэ он и так почти вровень. Нельо улыбается. — Что это у тебя тут… — присмотревшись, спрашивает дед и пытается стереть чернильное пятнышко у него со щеки. — Известно что. Опять совал перо в рот. Я уже устал с ним бороться, — ворчит Атар. — Брось, Феанаро, ты сам так делал в его возрасте, — не глядя на него, отмахивается дед. Его послушаешь, и можно подумать, что даже Атар когда-то был несмышленым младенцем. Дальше идем вчетвером. Дед Финвэ расспрашивает Нельо о его исследованиях. Если хочешь увидеть, как мой старший брат болтает без умолку, спроси его об их с отцом последних разработках. Он иногда читает нам с Турко целые главы из своих толстенных книжищ, когда хочет нас утихомирить. Турко пытается слушать, но я засыпаю в мгновение ока. Эти трактаты написаны на неведомом мне языке, а я знаю один только нолдорин. Послушав скучную беседу, опускаю голову на плечо отца и, крепко сжав его тунику в кулаках, засыпаю, так и не выпустив изо рта его волосы. Сквозь сон чувствую, как меня передают из рук на руки. Лиц не разглядеть с закрытыми глазами, голоса гудят невнятно и неразличимо, а запахи уносит летним ветерком, но зато я различаю их цвета. Открыв глаза, окунаюсь в смешанное сияние Древ. Телперион подкрасил свет своей сестрицы серебром. Я хорошо поспал. Белое сияние Атара больше не слепит глаза, меня окутывает спокойная серебристо-голубая дымка. Нельо. Прикорнув у него на плече, засыпаю снова. Проснувшись, ощущаю яркое сияние, но не такое ослепительное, как у отца, и с фиолетовыми сполохами. Это Амил. Атар и Нельо ушли готовить ужин. Мы сидим в гостиной. Тут уютно, хоть и не так торжественно, как в тирионском дворце деда Финвэ и у дядей. В наших комнатах постоянно валяются забытые кем-нибудь башмаки, полусобранные поделки и заметки Нельо на пергаментных листах, а со стульев свисает одежда. Дед Финвэ рассказывает что-то, и Амил смеется. Фиолетовые сполохи теплеют и обволакивают меня, словно шелк. Довольно вздохнув, откидываюсь у нее на руках. Сквозь ресницы смотрю на Турко. Он сидит у деда на коленях и клюет носом, но упрямо прислушивается к разговору. Турко странный. Он часто притворяется, что не хочет спать. И зачем? Хороший сон — он как теплое одеяло в холодную ночь. Краем уха слышу тихий перебор струн. Макалаурэ сидит на полу, чуть поодаль от нас, и смотрит в никуда, наигрывая на арфе свои странные напевы. Серый сумрак тих и печален. Нельо ушел, и Макалаурэ опять чувствует себя одиноким. Дед Финвэ пересказывает Амил новости о нашей тирионской родне. Мама благодарный слушатель. Она не уходит в глухое молчание, как Атар, наоборот, закидывает деда вопросами. Как чувствуют себя невестки в ожидании прибавления? Как дела у Финдекано? Финдекано — наш кузен, почти ровесник Турко. Я встречал его однажды, в свой первый день рождения, но почти не запомнил. Темно-каштановые волосы, робкие серые глаза — ничего особенного. Дяди запомнились гораздо лучше. Высокий Нолофинвэ, строгий, но надежный как скала. Смешливый и подвижный, как ртуть, дядя Арафинвэ. Когда он взял меня на руки, я утонул в золотистом сиянии, согревшем меня, словно полноцветные лучи Лаурелин. Атар был рядом, следил за мной зорким оком, держа руки наготове. Вдруг уронят ненароком? О просьбе дяди Нолофинвэ взять Финдекано в ученики дед ни словом не обмолвился. Что толку говорить, и так понятно, что Амил даст свое согласие, когда узнает. *** Сегодня ужин готовят Атар и Нельо. Они втроем с Макалаурэ по очереди хозяйничают на кухне. Особенно хороша отцовская стряпня, хотя никогда не угадаешь, что он намешает в пищу. Он любит сочетать диковинные блюда и увлекается пряностями. Но ни разу не испортил ужин. Нельо тоже неплохо готовит. Аккуратно все отвесит и отмерит, смешает в нужной пропорции. Есть можно, только иногда пресновато на вкус. Ну, а Макалаурэ еще учиться и учиться. Турко никогда не забывает ему об этом напомнить. Атар приготовил суп. Как всегда. Амил шутит, что у него просто рука не поднимается выкидывать обрезки мяса и овощей, которыми побрезговали для основного блюда. Отец и не спорит. По его словам, ни к чему понапрасну переводить дары Арды. А по-моему, суп — довольно бестолковая еда. Можно перелить его в стакан и пить, как компот. Сегодня опять очередь Атара меня кормить. Мы усаживаемся в саду, за круглым стеклянным столом. Здесь можно обойтись без церемоний, не то, что в столовой. Мне достается место слева от отца, под невысокой грушей. А слева от меня садится Макалаурэ. Пока никто не смотрит, я втихомолку поедаю грушевые цветки. Нельо быстро меня ловит и заставляет выплюнуть недожеванную кашицу ему на ладонь. Атар снимает меня со стула. Он придумал, как уберечь мою одежку от последствий ужина. Что касается ужина, то я тут не при чем. Родители сами виноваты, что я все время пачкаюсь. Никак не возьмут в толк, что в маленького эльфа много еды не влезет, хоть ты разорвись. Вот и приходится выкручиваться по-своему. Отец снимает с меня все, кроме нижних штанишек, даже башмаки, и облачает в старую застиранную тунику Макалаурэ. Подол болтается ниже щиколоток, а рукава свисают до колен. И как мне теперь есть? — Атар! — хнычу я. — Терпение, Карнистир, — отзывается он. Закатывает рукава потрепанной туники. Тоже ничего хорошего. Теперь в тяжелых складках утонули запястья. Сажает меня на место. — Только не суп! — жалуюсь я. Кому охота есть эту буро-красную жижу с подозрительными кусочками мяса внутри. — Пока не съешь, не выйдешь из-за стола, — предупреждает отец. После Эруханталэ дед разливает по бокалам вино. Оно невкусное, хотя Нельо уверяет, что с возрастом начинаешь ценить такие вещи. Мне всегда наливают за ужином полбокала. По словам отца — это незаменимое средство для поднятия духа. Что верно, то верно — после пары бокалов взрослые смеются в два раза громче. А я научился правильно пить вино. Плотно сжимаешь губы и опрокидываешь бокал — тогда все стечет по подбородку, и глотать не нужно. Лучше я по-другому буду поднимать дух, пусть сами пьют свой сок из гнилых виноградин. Турко жадно глотает вино, обхватив свой бокал двумя руками. — Не торопись, Тьелкормо. Все равно больше вина не получишь, — останавливает его Амил. Нехотя опустив бокал, Турко берет чашу с водой. Роняю ложку в суп. Она смешно плюхается в тарелку, разбрызгивая суп во все стороны. Атар не видит — он увлечен разговором с дедом. Амил нарезает жаркое, жесткую оленину, от которой откусишь кусочек, и кажется, будто земли наелся. Пока все заняты, роняю ложку еще раз, а потом еще. Суп брызжет прямо в лицо. Не такой уж плохой суп, решаю я, облизав губы. Но бросать ложку гораздо интересней, чем просто так поедать его. Наконец, благодаря моим стараниям, полтарелки попадают в лицо и на тунику. Нельо приготовил блюдо из сахарной кукурузы. Это я ем. Жаль, нельзя насовать зернышек в ноздри и чихнуть на Макалаурэ. Турко бы посмеялся. Но Атар уже повернулся, и он начеку. Все равно початок нужно сначала очистить. Шелуха мне не нравится, она похожа на ошметки кожи. Амил кладет на тарелку жилистый ломоть оленины. И куда мне такой здоровенный? Я же его никогда не съем. Улучив минуту, пока Атар ныряет под стол за уроненным ножом, подсовываю половину оленины Макалаурэ. У него и так тарелка переполнена, лишнего кусочка никто и не заметит. Атар всегда говорит, что мои старшие братья за ужином едят как ни разу не кормленные. Оставшуюся оленину я еще раз режу пополам и один кусочек прячу в супе. Теперь в зловещей красной жиже скрывается таинственная тень. Найдя нож, Атар появляется из-под стола. — Дай мне подливки! — прошу я. — Можно мне подливки? — в один голос поправляют меня родители вместе с Нельо. — Можно мне подливки? Можно? Самое лучшее в ужине — это подливка. Без нее какая-нибудь оленина и в горло не полезет. Подливка — это что-то вроде супа, только без подозрительных кусочков. Правда, Макалаурэ даже ее умудряется превратить в комковатую кашу. Как-то раз я разозлился на Атара за то, что он заставил меня съесть суп. Не дал поиграть и не поддавался на хитрости. Когда он встал, чтобы открыть бутылку вина, я подложил ему на стул кусок сырной запеканки. Он так кричал, когда уселся на место! Я захихикал и выдал себя, а то бы досталось Турко, потому что он сидел ближе. За эту проделку меня на неделю лишили подливки. К каждому блюду мне добавляют половник любимого лакомства. Кроме овощей. Амил считает, что это уже перебор. Атар безропотно поливает подливой оленину, ломтик хлеба и грибной пирог. Оленину это не спасет, все равно на вкус будет как грязная шерсть, но с подливой хотя бы можно проглатывать кусочки, не жуя. Отгрызаю от хлеба корочку. Нелегкая задача. Проще сжевать страницу из книги Нельо. Хлебный мякиш смешиваю с подливой и размазываю по тарелке. Теперь никто и не догадается, что это был хлеб. Грибной пирог, наоборот, съедаю весь, кроме корки. У пирогов она такая жесткая, что совсем не годится в пищу. Крошу остатки пирога на тарелку и перемешиваю с хлебной кашей. — Готово! — объявляю я. Неаппетитная жижа равномерно размазана по всей тарелке. — Доедай суп, — велит Атар. — Но я уже сыт! — упираюсь я. — Значит, будешь сидеть, пока не проголодаешься, — безжалостно обещает он и хмуро смотрит на деда Финвэ. — Ты когда-нибудь видел, чтобы ребенок так обращался с едой? Странно, что он при этом еще и растет. — Может, и не видел, зато слышал, — улыбается дед. — И у меня был Арафинвэ. До пяти лет мы не могли заставить его съесть ни кусочка мяса. Легко сказать, доесть суп. Теперь там плавает здоровенный ломоть оленины. Откуда же я знал, что все так обернется? Достаю оленину и кладу на тарелку с хлебной кашей. Сверху ставлю суповую миску. Подставка ненадежная, миска того и гляди опрокинется. Зато теперь я одолею суп. Чтобы упростить задачу, подношу ко рту ложку и, пригубив немного, выливаю остаток на старую тунику Макалаурэ. Все равно она уже залита вином, и никто ничего не заметит. — Готово! Бросаю ложку в опустевшую миску. Атар поднимает миску и недовольно смотрит на припрятанный кусок оленины. — Может, еще подливки?.. — вздыхаю я. — Будешь дурачиться за столом — и мое терпение лопнет. Останешься на неделю наказан, — сообщает он, однако доливает еще один половник. — Хорошо, Атар, — послушно берусь за вилку. Проглатываю оленину маленькими кусочками, не жуя. Дед с отцом и Нельо тем временем добрались до четвертого бокала. Дед Финвэ рассказывает историю, приключившуюся с дядей Арафинвэ в Альквалондэ, когда он сватался к моей телерийской тете Эарвен, и Нельо хохочет, запрокинув голову. Чтобы Нельо так разошелся, нужно никак не меньше четырех бокалов вина. Атар только посмеивается. Он был на свадьбе дяди и уже слышал эту историю. — Представляете, как растерялся бедный Арафинвэ, когда Ольвэ, не говоря ни слова, препроводил его в спальню дочери и вышел, заперев дверь на ключ! — продолжает дед Финвэ. — А Эарвен скинула свое лебединое облачение и молвила нареченному: «У нас, телери, издавна существует обычай — влюбленные соединяют свои тела в ночь до замужества, чтобы не взывать понапрасну к Илуватару, если наши души отвергнут друг друга». Мой бедный сын и не подозревал, сколько счастья свалилось на него в тот день, когда он отважился полюбить принцессу телери! — Повезло дяде, что внезапное счастье не помешало душам соединиться в уроченный час, — со смехом прибавляет Нельо. — Иначе как бы он потом смотрел тетушке в глаза? — Ерунда все это, — беспечно машет рукой дед Финвэ. — Не бывает так, чтобы ты полюбил, а душа возлюбленной отвергла. Чудаки эти телери. — Однако обычай неплох. И я знаю нолдор, которые согласятся со мной, — лукаво улыбнувшись Амил, замечает отец. — Только мы следуем традиции не ради того, чтобы проверить крепость духовного союза. Амил улыбается в ответ, она тоже выпила два или три бокала и почти не одергивает нас за столом. Обычно дед Финвэ хмурится, когда Атар переводит разговор на их с мамой поспешную женитьбу, но сегодня — другое дело. Нельо неловко отводит глаза, но улыбка не сходит с его лица. Наверное, взрослые правы, и сок из гнилого винограда тоже на что-то годится. Вот вырасту немного, тогда и посмотрим. Узнаю заодно, что такого смешного в сватовстве дяди Арафинвэ. Жаль, что все мое вино впиталось в тунику Макалаурэ. Задрав подол, пробую полизать немного. Ну и гадость! Вкус гнилых виноградин смешался со вкусом остывшего супа. Теперь не отплюешься. Атар поворачивается, и я перестаю плеваться, а то опять скажет, что веду себя как орк. — Ты поел? — спрашивает он. Молча киваю. Отец даже не замечает хлебной каши, размазанной по тарелке. Завтра обязательно поблагодарю за вино и виноград, когда будем повторять Эруханталэ. Сняв со стула, Атар усаживает меня к себе на колени. Дед изображает в лицах, как бедный дядя Арафинвэ объяснял родне, что сподвигло его нарушить нолдорские традиции и где он пропадал в последнюю ночь перед свадьбой. Смех гулкими камушками перекатывается у Атара в груди, как гремит котомка, если набить ее гравием и пустить катиться под откос. Как же я его люблю! Больше всех на свете. Наверное, я заразился от взрослых винным весельем. Обняв отца, кусаю его за горло, не умея по другому выразить свою любовь. — Ты что, не наелся, малыш? — смеется отец. *** После ужина, послушав арфу Макалаурэ, дед Финвэ уезжает в Тирион. Обычно родители разрешают нам с Турко играть в гостиной, пока не начнем клевать носом, но сегодня Амил поручает Макалаурэ искупать нас пораньше и занять чем-нибудь у себя в комнате, потому что им с отцом нужно посоветоваться. Родители редко обсуждают семейные дела наедине. Серьезный разговор был в прошлом году, когда телерийский учитель музыки захотел взять Макалаурэ в ученики. И несколько месяцев назад они спорили из-за печальной истории, в которой были замешаны Нельо и его знакомая из Тириона. Но обычно родители решают все дела за ужином, между бокалами вина. Мы не мешаем друг другу. Турко, как всегда, тянется, куда не велено, и опрокидывает все, что плохо лежит, я придумываю, как бы похитрее избавиться от всякой гадости, которую наваливают мне на тарелку, а Нельо и Макалаурэ болтают об учебе и поглощают еду в неимоверных количествах. Но сегодня родители запрутся в спальне и будут держать тайный совет. Макалаурэ удивлен просьбой мамы, но послушно кладет арфу и ведет нас с Турко в ванную. Нельо тоже недоуменно хмурится. Старшие не знают, чем так озабочены родители. Зато знаю я. Это все из-за письма дяди Нолофинвэ, где он просит нас взять кузена Финдекано. Только я не скажу ни слова. После ванны, обсушив и подготовив ко сну, Макалаурэ забирает нас в свою комнату. Они с Нельо устраиваются на кровати — Нельо читает книгу из отцовской библиотеки, а Макалаурэ правит ноты, которые хочет отослать в Альквалондэ до отъезда в Форменос. Нам с Турко велено играть на полу и не шуметь. Будь в комнате один Макалаурэ, мы бы устроили бедлам, пусть бы попробовал нас утихомирить. Но Нельо смотрит строго и серьезно, нельзя испытывать его терпение. Его привычное серебристо-голубое спокойствие того и гляди рассыплется на кусочки, как было в тот день, когда я чуть не отправил брата к навечномертвым. Поэтому мы с Турко послушно собираем головоломку, которую дал нам Нельо, хотя с первого взгляда видно, что собрать ее сегодня нам не суждено. — Нельо? — подняв голову от нот, спрашивает Макалаурэ. — Хмм? — Как ты думаешь, о чем они разговаривают? Макалаурэ лежит, откинувшись на подушки, а рядом с ним красуются босые ноги Нельо. Нельо расположился на животе, ногами к изголовью. Атар говорит, что наши старшие братья — лучшие друзья. Между ними всего восемь лет разницы. Поэтому они, бывает, болтают вот так, развалившись рядышком, а мы с Турко играем на полу, и старшим братьям нет до нас дела. Интересно, когда мы вырастем, то станем такими же закадычными друзьями, как они? — Не знаю, младший, — тихо отвечает Нельо. Нельо редко так зовет Макалаурэ. Младшие — это мы с Турко. А какой младший из Макалаурэ? Рядом с нами он высокий, как сосна, и ему уже целых тридцать девять лет. — А почему ты вдруг спрашиваешь? — улыбнувшись, прибавляет Нельо. — Неужели кто-то застал тебя раздетым и с юной девой из Тириона? — Да ничего подобного! — вспыхивает Макалаурэ, но, подумав, прибавляет. — Если бы… Старшие братья на всякий случай бросают взгляд на пол — вдруг мы с Турко навострили уши вместо того, чтобы мирно собирать головоломку? Ободряюще улыбаюсь Макалаурэ. Мы тут и все слышим. — Нашел о чем мечтать, — продолжает Нельо, снова берясь за книгу. — Помнишь, как меня заставили целый месяц чистить кузницу после работы? Они переглядываются, и Нельо посылает быструю улыбку, смягчая свои слова. — Ну и ладно, оно того стоило, — говорит Макалаурэ. — Наверное, — поколебавшись, серьезно соглашается Нельо. Рассмеявшись, они снова углубляются в учебу. Не понимаю, как можно столько учиться? Атар и то меньше копается в книжках, да ему и некогда, он день-деньской пропадает в кузне, кует мечи, доспехи, украшения и другие диковинные железки. И в постели тоже не читает, как Нельо. По словам моего старшего брата, если бы родители увлекались чтением перед сном, то как бы мы тогда появились на свет? Иногда Нельо сам не знает, что говорит. *** Неужели я заснул? Наверное, заснул. Никак не могу разлепить глаза, как будто их затянуло паутиной. Комната непривычно накренена, оказывается, я лежу на боку, на мягком синем коврике возле кровати Макалаурэ. Турко сидит рядом и бесцельно двигает туда-сюда кусочки головоломки. Без меня он ничего не собрал. Он кусает губы, как будто изо всех сил сдерживая слезы. До нас доносятся крики. В спальню Макалаурэ просочился гнев, и гневом пропитан воздух. Наверное, еще страшнее в спальне у родителей. Если пересечь коридор и открыть дверь в их комнату, раскаленная ярость обожжет меня и сметет все на своем пути. Так пышет жаром от горна, если шагнуть в кузню из прохлады тенистого сада. — Сколько можно, Нерданэль! — различаю я слова отца в обжигающем пламени его гнева. — Они думают, я брошу дело своей жизни и кинусь обучать чужого сопляка, с какой стороны за молот держаться? Я не учитель, будь оно проклято! Я мастер! Такая жизнь не по мне! Он переходит на крик, но Амил трудно напугать. Не дослушав, она прерывает отца. — Ты эгоист, Феанаро! Проклятый эгоист! — рубят наотмашь острые, как меч, слова. — Как у тебя только язык повернулся? Я всегда знала, что ты эгоист, но сегодня ты превзошел сам себя! Меня тошнит от твоего проклятого эгоизма! Осторожно сажусь, тихий и незаметный, словно тень. Если потревожу разлитый в воздухе гнев, вдруг он обрушится и на меня тоже? Нельо сидит, прислонившись к спинке кровати, а Макалаурэ вытянулся у него под боком. Он спрятал лицо на груди у старшего. Нельо уткнулся подбородком в темную копну его волос. Рядом лежит забытая книга. Нельо опустил руку на раскрытые страницы, чтобы не потерять место, но не читает. Глаза у него закрыты. Макалаурэ кажется напуганным ребенком, не старше меня, и в то же время древним, как дед Финвэ, который отпустил жену к навечномертвым и помнит темное время и темные земли, где нет света Древ. Свободной рукой Нельо гладит брата по волосам. Пальцы чуть заметно дрожат. — Только посмей отказаться, Феанаро! Ты возьмешь племянника в ученики или, клянусь Манвэ, я не поеду с тобой в Форменос. Я останусь в Тирионе и буду учить ребенка сама. А в Форменос не поеду, так и знай! И сыновей оставлю здесь, где им самое место. Можешь проклинать, сколько угодно, там, один, в холодной постели! — Ты мне не жена! Предательница! Ты сошла с ума! Турко смешивает кусочки головоломки, ломая все, что мы собрали за вечер. Поднимает на меня стеклянные светло-голубые глаза и решительно сжимает губы. Таким упрямым и непреклонным я видел однажды Нельо. В тот день он долго спорил о чем-то с отцом в мастерской, а потом вышел и, закусив костяшки пальцев, замер за дверью. Он думал тогда, что один. Встретившись взглядом с Турко, я понимаю, что по моим щекам уже давно струятся горячие слезы. Турко перебирается ко мне, и мы обнимаем друг друга. Не понять, кто из нас сейчас взрослый, а кто ребенок. Горячее дыхание Турко обжигает мне ухо, шею щекочут его шелковые волосы. Руки у него крепкие и надежные, и не скажешь, что ему всего четырнадцать лет. Родители кричат, перебивая друг друга. Я перестаю различать слова в потоке обвинений. Одежда Турко впитывает мои слезы. В конце концов он поднимается и карабкается вместе со мной на постель, к Нельо. Закрыв книгу, Нельо притягивает нас к себе, обнимая свободной рукой. Мне хочется протянуть руку и погладить Макалаурэ по щеке, но он замер, считая мерные удары сердца Нельо, словно нет ничего важнее, и так он сможет заглушить звуки ссоры родителей. Прильнув к Нельо, ощущаю отзвук тоскливой мысли у себя в голове: Как я хочу сейчас забыть о том, что старший… Давлюсь слезами, спрятав лицо у него на груди. Амил называет отца словами, за которые наказала бы Нельо и Макалаурэ, посмей они сказать такое. Атар в ответ осыпает ее оскорблениями, которых не заслуживают даже черви, копошащиеся в земле. — Упрямая тварь! — рычит он. Нельо дергается, как от ожога. Наконец, у родителей громко распахивается дверь. Судя по звуку, она ударяется о стену, и дерево трещит. — Прекрасно! Уходи! И делай, что хочешь! — кричит Амил. Мимо нас по коридору гремят шаги разъяренного отца, и так же громко удаляются вниз по лестнице. Макалаурэ зажмуривается, замерев в ожидании. С грохотом захлопывается дверь во двор. *** Нельо укладывает нас в постель. Рядом со мной он кладет Турко и укрывает нас одеялом. Обычно я не люблю ни с кем делить кровать, особенно с Турко, потому что он сопит и лягается во сне. Но сегодня я обрадовался, когда Нельо настоял на том, чтобы мы спали вместе, а Турко молча согласился. — Нельо, а кто уложит спать тебя? — совсем по-детски спрашивает Турко. — Я сам справлюсь, малыш, — печально улыбается Нельо и, нагнувшись, целует нас по очереди в лоб. — Справлялся ведь как-то с тех пор, как повзрослел. Не волнуйся, сегодня я буду ночевать в комнате Макалаурэ. Задернув шторы, он выходит из комнаты, бесшумно притворив за собой дверь. Перевернувшись, Турко задевает меня локтем. Но это пустяки. Хорошо, что он здесь. Оставив подушку, устраиваюсь головой у него на спине. В доме царит тишина. Из спальни родителей, смежной с моей комнатой, не слышно ни звука. Нельо и Макалаурэ, наверное, спят или беседуют шепотом, потому что их я тоже не слышу. Только далекий мерный звук молота раздается в ночи. В звучании молота не слышно любви мастера, он крушит и ломает, а не творит. *** Феанаро! Я просыпаюсь. В комнате темно, ни единого луча не проникает сквозь плотно задернутые шторы. Турко откатился от меня на край кровати и крепко спит, лежа на животе и свесив руку на пол. Во сне он забрал себе все одеяло, и я замерз. Снаружи ни звука. Не шумит ветер в саду, не звенят комары. И молот больше не звучит. — Феанаро! Так это мама. Сначала мне почудилось, что это таинственный голос явился нашептывать темные мысли во сне. — Ах! Феанаро! — вскрикивает она с надрывом. Так трепещет, мерцая, звезда, чтобы мгновение спустя взорваться сверхновой. Где же Атар? Я ощущаю его присутствие. Сияние родителей сейчас неотделимо друг от друга, словно свет Древ в пору утреннего и вечернего смешения. Белый огонь отца снова поглотил яркие фиолетовые всполохи сияния Амил. Теперь я слышу и его голос. — Нерданэль! Люблю тебя, люблю, люблю, больше всех, больше всех, так люблю, ах, Нерданэль!.. — горячо и бессвязно, запинаясь, бормочет он. Вдруг он вскрикивает, будто раненый в самое сердце, и белый огонь вспыхивает пламенем. Я забываю, что это не наяву, и жмурю глаза, кажется, что иначе ослепну. Дрожа от страха, отбираю у Турко одеяло и прячусь под него с головой. Что, если вспышка была сверхновой, и теперь звезда погаснет навсегда? Если мой народ не знает смерти, почему мысли о ней преследуют меня по ночам? Я все еще ощущаю присутствие родителей, хотя белый огонь отца уже не бушует, а горит ровным пламенем. Смогу ли я понять, если они умрут? Ведь умирает только тело, а душа остается. Вдруг они стали навечномертвыми, как бабушка Мириэль? Переждав немного, выскальзываю из-под одеяла и спрыгиваю на пол. Каменные плиты обжигают ноги словно лед. Передернувшись от холода, бесшумно крадусь по коридору к спальне родителей. Дорогу преграждает тяжелая дубовая дверь, покрытая резьбой. Из угла ползет трещина. Дело рук отца. Несколько часов назад он резко распахнул дверь, ударив ею об стену. Трещина нарисовала кривую улыбку на резном лице Варды. Потянув за ручку, осторожно протискиваюсь в щелочку. В спальне отворены шторы, и полноцветный Телперион щедро льет свой серебряный свет. Тихо ступаю по каменному полу. Родители, обнаженные, лежат посреди кровати в ворохе смятых одеял. Атар положил голову на грудь Амил, и ноги у них переплетены. Амил крепко обнимает отца, как будто, стоит ей разжать объятия — и неведомая сила унесет его прочь. Спутанные волосы прячут лицо отца и смешиваются с кудрями Амил — черное с рыжим. Так Телперион сплетает лучи с Лаурелин поутру. Льющийся сквозь окна свет окутывает родителей бледным мерцанием, глазирует их серебром. Призрачные блики напоминают глазурь Амил, от которой чаши и тарелки блестят, словно покрытые льдом. Осторожно трогаю отца за ногу. Кожа у него теплая и влажная на ощупь, как будто у него жар. Амил не такая горячая, но почему-то раскраснелась. Живы или нет? Не слышу дыхания. Может, их нужно разбудить? Но Атар неразборчиво бормочет что-то сквозь сон, а мама отзывается тихим шепотом и, шевельнув рукой, запускает пальцы в черные волосы. Наверное, они видят одни и те же сны. Мне страшно… Тише… не бойся… Я умру, лишь бы только вернуть ее к жизни… Тогда Дом Финвэ навсегда погрузится в траур. Ни я, ни твои сыновья не сможем пережить твоей смерти. Их шепот не разобрать, но я почему-то слышу обрывки разговора у себя в голове. Так же, как слышу чужие мысли, если они отчетливы и окрашены сильным чувством. Мне вспоминается теплое желтое сияние деда Финвэ, которое я слышал сегодня в саду, и вихрь ярких картинок, окрашенных красным болезненным светом. Помню твердый приказ, прозвучавший у меня в голове: Тебе сюда нельзя, Карнистир! Нельзя без разрешения вторгаться в чужую душу! Могут ли родители слышать мое присутствие, как услышал сегодня дед Финвэ? Люблю тебя больше жизни… Больше благодати всемогущих Валар… Больше самого Эру Илуватара. Отвернувшись, выбегаю из спальни, не дожидаясь, пока проснутся родители. *** Ранним утром я просыпаюсь от звонкого топота копыт. Всадник выезжает из конюшни, скачет по подъездной дорожке, и цоканье копыт постепенно затихает вдали, за воротами дома. Серебряный свет потускнел, Лаурелин затмевает его ярким золотом. Турко отдернул шторы и сидит на подоконнике, обхватив руками колени. Услышав, что я проснулся, поворачивается ко мне. Волосы у него золотятся в утреннем свете. — Атар только что отправил письмо с нарочным. В Тирион. Голубые глаза моего брата горят, словно подсвеченные изнутри. Турко снова выглядывает в окно. — Кузен поедет с нами в Форменос.