По правилам Лиса

Лисам верить нельзя. Плуты они, обманщики, что смотрят на тебя то так жалостливо, задобрить пытаются, то скалятся хищно, ухмыляются, смеются над глупостью твоей. И ты веришь, постоянно попадаешься, совершаешь все те же глупые ошибки. Смотришь лисе в глаза и не видишь обмана ее. Лисам верить нельзя, даже когда слезы в их глазах, даже когда они шепчут так ласково, даже когда по волосам ладят, говорят, что не обидят. Плуты и обманщики, они вопьются в шею, и глазом моргнуть не успеешь. Да, Лидия, лисы лгут. Хоть и говорят так осторожно, хоть и глаза, что покраснели от того, что неделю без сна, сейчас чисты, хоть и в голосе дрожь. А ты прислушиваешься, конечно прислушиваешься, потому как иначе не можешь. Потому как слишком привыкла к этим глазам, что отпустить невозможно. Потому как привыкла давно ловить на себе этот взгляд завороженный и через плечо ухмыляться, потому что глупый мальчишка этот Стайлз, совершенно глупый. Привыкла к нему, прикипела, и отпустить теперь, оторвать от себя - словно кожу на живую срывать, словно кислотой на открытую рану. А Стайлз - или же не Стайлз вовсе, сейчас держит за руку, и ладони у него ледяные, словно он на морозе сутки пробыл, словно сердце его не бьется, и страшно тебе от этого, конечно страшно, потому как понимаешь - за глазами этими таится что-то древнее, неведомое и злое, за губами дрожащими - ложь, что нектаром в уши доверчивым глупцам льется. Понимаешь все это, но руки его все равно не отпускаешь, согреть пытаешься, и думаешь, что с тобой он говорит, а не тот дух, что в смертях повинен. Согреваешь его руки, пытаешься тени, что под глазами его залегли, не замечать, этого взгляда, хищного порой, и ухмылки, недоброй совсем, чужой, отстраненной, опасной. Лидия, глупая, добрая девчонка, которая помочь всем мечтает, только вот всех не спасти, как бы не пыталась ты, как бы ни хотела. И Стайлза, того мальчишки, что с третьего класса за тобой по пятам ходил, что дарил измятые, дешевые букеты цветов, что говорил тебе комплименты, которые ты всегда мимо ушей пропускала - этого мальчишки нет давно. И ты видишь это, видишь и молчишь, потому что согреть его мечтаешь, потому что думаешь, что тепло твое сможет тьму из его души прогнать. Глупая, глупая Лидия. Лисам ведь верить нельзя. А он приходит, день ото дня поджидает тебя, за руку берет и говорит, говорит, говорит, и глаза его почти что нежностью наполняются. И ты веришь, потому что всегда верила, потому что знаешь - эти его чувства к тебе настоящие, знаешь, улыбаешься в ответ. - Лидс, я ведь люблю тебя, слышишь? И киваешь, смотришь завороженно, думаешь, что вот он - Стайлз, настоящий Стайлз, каким она всегда его знала. Добрый, милый парнишка, влюбленный по уши. - Всегда только тебя, Лидс, никого другого, никогда. И снова киваешь, потому как понимаешь - Стайлз никогда бы не сказал подобного. Никогда, даже перед смертью, даже если очень больно и страшно. Потому что рядом с ней Стайлз был не таким уж и болтливым, потому что рядом с ней он молчал, заглядывая в глаза, и она понимала все без слов. Стайлз не признается в любви, Стайлз просто смотрит. Тот, кто сейчас перед тобой, некто чужой, холодный. И ты все еще сжимаешь его руки, пытаясь согреть, все еще пытаешься разглядеть в воспаленных глазах тот самый взгляд. Но не находишь. Там только темнота.

***

Думаешь, что все это сон. Страшный, очень и очень реалистичный сон, в котором, ломая ногти, вцепляешься в прутья решетки, пытаясь выход себе прорвать, уйти от монстра, за спиной стоящего. Думаешь, что дыхание ледяное, что касается шеи, что темнота вокруг и эта улыбка ехидная - все это сон. Стайлз говорил, что во сне на руках могут быть лишние пальцы. На свои руки смотришь, и слезы из глаз текут. Не сон - реальность, жуткая, пугающая реальность. И мир ведь давно таким стал. Вокруг тебя всегда боль. Вокруг всегда кошмары, будто бы все из книжек, которые дети читают друг другу, сидя в темноте, освещая буквы фонарем. Детские кошмары, еще более ужасные, чем представлялись они тебе, сейчас сходят со страниц книг, обретают форму, плоть и силу. - Прости, Лидия, - голос этот такой знакомый, что кричать хочется, уши руками закрыть, лишь бы не слышать. - Знаешь, это даже забавно. Видеть, как все они мучаются. Убьют меня - убьют и этого слабака. - Нет, - шепчешь одними губами, руки в кулаки сжимаешь на прутьях решетки. Выбраться. Лишь бы выбраться отсюда, чтобы это ледяное дыхание не касалось шеи. - Убьют меня - убьют и того, по кому ты так скучаешь. Жалеешь, что отвергала его? Жалеешь, что смотрела с презрением? А он ведь защищал тебя всегда. Он ведь всегда рядом был. Твой Стайлз, твой защитник. Он ведь придет сюда, за тобой, придет и погибнет. Потому что любит тебя, потому что ты не сможешь его остановить. Поворачиваешься, видишь воспаленные, покрасневшие глаза, что смотрят с хищным лисьи прищуром, утираешь с глаз слезы, потому как плакать уже нет сил. Потому как знаешь - он прав во всем. И обреченность накатывает, обреченность, страх за всех, кто дорог, отчаяние. - Ты чудовище, - шепчешь тихо, и ненависть в голосе проскальзывает. А он улыбается, знает, что ты ничего сделать не сможет, наклоняется к твоему лицу, проводит пальцами по скулам, и от этого прикосновения мороз по телу разливается. Он целует в губы, и сопротивляться сил уже нет. Стоишь, прислонившись спиной к ржавым прутьям решетки и чувствуешь, как холод легкие заполняет, и сердце льдом покрывается. И это почти не больно. Потому как сил не осталось даже на боль.

***

И ты думаешь, что это конец, когда Стайлз - настоящий Стайлз - отталкивает тебя за спину, прикрывает собой, и все в точности так, как и говорил демон - защищает, хоть и может погибнуть сам. - Это моя игра, - ухмылка у Лиса злобная, и лицо будто фарфоровое, неживое, - Думаете, вы сможете победить меня в моей же игре? Ты, Лидия, девушка, которая всегда думает о себе, и утешается тем, что помогает друзьям. Ты, глупая, ни на что не способная и слабая, ты не сможешь защитить их, они все умрут, и умрут потому, что ты не смогла сказать им идти прочь. Все, что произойдет, произойдет из-за тебя. Вы можете убить Они, но не меня. Мне тысячи лет. Вы не сможете убить меня! Крик въедается под кожу, и ты смотришь в глаза, что такие знакомые и чужие одновременно, и уже не понимаешь, что происходит вокруг, уже не осознаешь, потому как покрасневшие глаза, с залегшими под ними темными тенями, гипнотизируют. Потому как темнота в них утягивает за собой. Потому как холод, сковавший сердце все еще душит. Оцепенение спадает, словно морок, лишь тогда, когда это лицо покрывается трещинами. Действительно - фарфоровая кукла. Которая рассыпается у тебя на глазах. Только поворачиваешься, видишь глаза все те же, и ухмылку, что так на оскал похожа, и от рук, которые всегда согреть могли, все еще веет холодом - Лисам верить нельзя, - он говорит тихо, чтобы никто не слышал, только тебе, - они плуты. Ну что, Лидия, сыграешь со мной?