Часть 1
22 октября 2012 г. в 17:57
треки рассказа (именно в этом порядке):
Ultravox – Just For A Moment
Ultravox – Slow Motion
30 августа 1977
35, 36, ещё 7 ступенек до его двери. Откуда я это знаю? Да за столько лет сложно не запомнить.
Сзади за мной устало семенит Кэрри - белобрысый мальчишка, вместе с которым мы учимся в колледже. Не знаю, зачем притащил его с собой, но мне, почему-то, хотелось так сделать.
Пистолет в кармане холодит пальцы и кажется, что этот холод доходит до самых костей - так вот, что чувствуют убийцы перед преступлением.
- Эй Родж, с тобой все в порядке? - интересуется у меня Кэрри уже у самой двери.
- Да, всё ок.
- Ну тогда ладно, - с некой долей обречённости, как бы предрекая дальнейшие события, говорит он.
Я звоню в дверь, и мне не раздумывая открывают. На пороге стоит Джим, весь взъерошен, видимо совсем недавно проснулся, с чашкой кофе в руках. Я смотрю в его глаза и пытаюсь запомнить то, что скоро будет живо лишь в памяти одного психа, то есть меня. Такие светло-голубые, они напоминают утреннее небо.
- А, это ты, - только и успевает произнести он, и падает на землю, поражённый пулей.
- Это, ты... Ты... - в каком-то бессвязном бреду повторяет хрипящим голосом Джим. А затем, собрав все силы в кулак, достраивает фразу. - Я рад, что это не кто-то другой.
Чашка с кофе, упав на пол, осталась цела, и сейчас лишь странный звук её спуска по лестнице нарушает тишину.
Джим, ещё несколько раз тяжело вздохнув, запрокидывает голову и застывает в этой позе. Его сердце остановилось.
Я подхожу и в каком-то неудержимом порыве провожу рукой по его лицу, плавно от лба к подбородку, очерчивая указательным пальцем линию острых скул.
Лишь в этот момент Кэрри приходит в себя от увиденного и начинает вопить:
- Ты его убил! Убил! Ты убил своего друга, придурок! - звук его голоса, резко и неприятно разбивает уже успевшую сгустится тишину.
- Мой друг умер много лет назад, Кэрри, - отвечаю я на удивление спокойным голосом. - Сегодня умер просто Джим.
Не найдя что ответить на мои слова, Кэрри, испуганный и загнанный в угол моими действиями, садится на пол и, прижимая лицо к коленям, начинает тихонько всхлипывать.
25 августа 1977 года
Снова?!
Когда же все это, чёрт побери, блять, закончится? Все это твоё прибабахнутое мудозвонство. Чё молчишь? А sorry, это ж я не в слух.
- А разве может быть иначе? Сейчас ведь грёбанный тысяча девятьсот семьдесят седьмой. Семь лет со времени распада Битлз, шесть лет как умер Джим Моррисон и четыре года, как распались Двери.
- Эй, Маккензи, что ты там опять себе под нос бубнишь? - темноволосый парень напротив меня гаденько захихикал.
- Я же сказал тебе, Джим, не называй меня так.
- Опять ты за свою чушь, да? На лучше, покури, - он протягивает мне сигарету.
Я делаю вид что собираюсь прикурить, а затем резко выбрасываю её из открытого окна.
- Ты чё, ополоумел на хер, сигареты выбрасывать? Сказал бы, что не хочешь, и всё, - Джим недовольно отворачивается к окну.
- Да ладно тебе, всё равно не твои, опять у отца стрельнул?
- Ну да, а что? Он мне денег не шибко много даёт, я ж не мажор, как некоторые, - он делает глубокую затяжку, выпуская дым серыми клубами в мою сторону.
- Ты же знаешь, у меня астма! - вскипаю я.
- Да ладно, что-то я давно у тебя приступов не видел, - темноволосый скептически кривит губы.
- Может, это просто ты меня давно не видел?
- Не выдумывай, я всего на месяц уезжал.
- Я не про это.
- А про что тогда? А? Вечно твоя эта мерзкая манера говорить загадками.
- Просто так понятней, кто тебя слушает, а кто нет.
- Ну во, опять ты за своё, Родж. Ну ладно, я пошёл, мне ещё в магазин нужно.
- Пока.
20 июля 1977
- Эй, Родж, чуть не забыл тебе сказать, - на том конце трубки послышалось шипение и какая-то возня. - Я уезжаю в следующем месяце к своей тётке, в этот, как его, сейчас прочитаю... Саутгемптон, поэтому встретимся только в августе.
- Но почему ты не сказал раньше?! - я был не на шутку возмущён.
- Постоянно забывал, да и времени как-то не было.
- То есть, у тебе на меня времени нет?
- Нет, Родж, я не в том смысле.
- Ты опять в своём стиле.
- Если ты снова про тот случай на море, я же говорил тебе...
Я резко прервал Джима:
- Хватит, мне это уже надоело, - я раздражённо бросил трубку, не дав ему договорить.
В тот день я впервые за всю жизнь напивался сам.
6 апреля 1977 года
Ветер продувает насквозь. Я в раздражении пытаюсь сильнее сжаться, сидя на песке. Ещё немного и у меня он с волос начнёт сыпаться. Вот даже кроссовки уже скрипят.
На берегу, в каких-то десяти метрах от меня, сидит буйная компания. Они о чём-то весело переговариваются, иногда смеются. Всего пять человек. Трое парней и две девчонки. Сложно разглядеть их, потому что глаза от ветра слезятся. Но мне кажется, что они примерно моего возраста, может быть чуть старше.
Вдруг, в этом смешении голосов, я чётко улавливаю что-то знакомое. Да это, видимо, Джим. Но куртка у него новая теперь, хотя, шапка всё та же.
Компания снова давится смехом. Я решаю попытаться уловить суть разговора. Но до меня долетают только отдельные фразы. Что-то про картины, про какого-то придурковатого мудака, его, кажется, зовут Роджер. С опозданием до меня доходит, что говорят обо мне.
И вроде бы по закону жанра я должен сейчас заплакать и убежать. Но мне как-то совсем не хочется. Я даже ничего не чувствую. Это как окунуться в ледяную воду: вначале сосуды словно пронизывают иглы, но уже через несколько минут это заканчивается, и ты ничего не чувствуешь. Совсем ничего не чувствуешь. Мир теперь похож на картину. Художника пейзажиста, несомненно более талантливого чем я, но вряд ли более весёлого.
28 марта 1977
- Ну, и как тебе?
- Круть... - задорно отвечает Джим. - И это всё твои картины?
- Да, - я не могу сдержать улыбки.
- Ну ты даёшь, Родж! Так гляди и миллионером станешь.
- Ну... Пока что мне за выставку не заплатили. Но, я думаю, нужно в начале заработать себе имя, прославиться в определённых кругах, а там уж... - я задорно подмигиваю.
Я ещё раз с нескрываемой гордостью оглядываю выставочный павильон, увешанный сейчас моими картинами.
Признаться честно, я совсем не ожидал, что хозяин галереи предложит мне организовать выставку. Этот телефонный звонок был как гром среди ясного неба. Даже мои родители, которые всегда поддерживали меня в моём увлечении живописью, были не на шутку удивлены. А уж я-то скакал чуть ли не до потолка. Папа даже в шутку поинтересовался, не стоит ли вызвать санитаров с успокоительным.
Да и день открытия прошёл как по маслу. Ведь, к моему удивлению, был полный аншлаг. Пришла даже парочка журналистов. Всем хотелось посмотреть на мои работы, и это, знаете ли, льстило - причём не на шутку - моему самолюбию. Но самым главным, пожалуй, было то, что я не сошёл с ума.
Постойте, я сейчас вам объясню, что имею в виду. Дело в том, что с самого детства я боялся, что стану непризнанным художником, которого все будут за глаза называть сумасшедшим, потому что ценности в его картинах нет никакой. И только близкие будут из жалости хвалить мои произведения.
Но волнение от открытия выставки не может сравниться с волнением от прихода Джима. Мне было неимоверно важно узнать, что по этому поводу думает мой лучший друг, и когда он сказал: "Круть", я, наконец-то, облегчённо выдохнул. У Джима это был самый восторженный эпитет.