Все серьезно

Только глубокой ночью Глеб Жеглов и Володя Шарапов вышли из здания МУРа. - Вот говорил же я тебе, Шарапов, рано или поздно поймаем гадов! - Долго ловили, жертв много, методы неприемлемые, - Володя явно был недоволен. Жеглов присвистнул. - И как же по-твоему должно продвигаться идеальное расследование? - Вряд ли такие бывают. Вот, например, нашли труп, мы приехали на место - жертва еще дышит, говорит нам, кто убийца, мы приезжаем, забираем убийцу, его отпечатки повсюду в квартире убитого, в том числе на орудии убийства... Жеглов заржал. - Нет, ну правда же, было бы здорово! - Володя стал крутить пуговицу на мундире. - Было бы здорово, Шарапов, если бы вообще не было воров, убийц и прочей преступности, но это, как ты понимаешь, невозможно, как и твое идеальное расследование. Но Шарапов его не слушал. - И еще было бы здорово, если бы жертва в конце-концов выжила. Жеглов скорчился от смеха. Шарапов резко дернул рукой, пуговица отлетела и покатилась по мощеной улице куда-то в темноту. Этот факт вызвал у Жеглова новые приступы смеха. Володя прошел за пуговицей в арку, присел. - Глеб. - тихо, но очень серьезно позвал он. Все так же посмеиваясь Жеглов направился к другу. - Ну, что тут у... - договорить он не смог. Взгляд его упал на руку лежащего в крови человека. Красный лак на ногтях, белое платьице в красный цветочек, русые локоны, красная шляпка. Улыбка тот час же испарилась с лица Жеглова. Мгновение он стоял как вкопанный. Мгновение? За это мгновение в его голове пронеслись события не одного дня: придуманные на ходу душещипательные истории, воровской жаргон, исходящий от симпатичной девочки, которую, если хорошенько умыть, можно перепутать с ангелом, устремленные вверх голубые глаза, звонкий смех... Что-то внутри защемило. Единственным плюсом, если в данной ситуации вообще уместно их искать, было то, что девушка дрожала. Слишком сильно, слишком заметно, что позволило понять: она жива. Глеб присел, и повернул ее к себе. Вся в синяках, ссадинах, из уголка рта еще сочилась кровь. Нож. Нет, не в сердце. Выше. Жеглов не мог пошевелиться. Он просто сидел и крепко ее держал, не в силах вынуть нож или смахнуть с ее лица безостановочно бегущие слезы, которые, попадая на ранки, причиняли боль. Шарапов понял его состояние и молча вынул нож сам. Манька не издала не звука, она по-прежнему дрожала, а по ее лицу лились слезы. - Глеб! Глеб! - звал друга Володя, - Пока ты сидишь и жалеешь свои чувства, она умирает, Глеб! Жеглов взял ее руку, крепко сжал и положил на свое плечо. Остаток пути они шли молча. Шли, почти бежали. Никогда еще Шарапов не видел друга таким. Отрешенным, но полным жалости, нежности и участия к женщине, которую по-видимому очень любил, но сам себе не хотел признаваться в этом, и ненависти. Нескрываемой ненависти к ее обидчику. Наконец Глеб положил ту, за которую готов пересажать всех, имеющих отношение к "злачным местам". Маня больше не плакала - она была слишком слаба. Всю ночь друзья просидели на кухне, передав Маньку докторам. Володя смотрел в одну точку безостановочно курящего Глеба.