Друг мой, враг мой

«Наконец-то берег!» Ластсэйл был рад земле, пусть чужой, но приятно надёжной и всё-таки близкой сердцу. После долгого плавания любой порт чувствовался как родной и потому, сойдя на берег, капитан направился к зданию портовой директории так уверенно, как в Эквестрии. В конце-концов Грифония была пусть недружелюбной, но строгой в своих порядках страной — проблем не ожидалось. Он в который раз без особого интереса окинул приземистое здание взглядом. Оно было под стать державе, в которую прибыл капитан — строгое и безвкусное. Ровными слоями лежала на толстой штукатурке краска цвета грязного весеннего снега, единственный ряд окон был закрыт неказистыми прутьями причудливой формы. Сами архитекторы, видно, считали будто бы в профиль эти решётки очертаниями напоминали грифоний клюв; Ласт же находил их больше похожими на приплюснутый клюв какаду. Плоская как могильная плита крыша лишь дополняла общее впечатление и навевала тоску. «Да, куда им до нас.» — удовлетворённо подумал Ласт и толкнул входную дверь. Нужный кабинет он нашел без труда. Вообще-то капитан не любил кабинеты и их обитателей — сплошь да рядом попадались брюзгливые личности, большинство из которых годилось ему в деды. Относились они к нему столь же снисходительно, несмотря на серебро седины, уже украсившее гриву гордого капитана. Но этот кабинет был особенный. Он только хотел вежливо постучать, как изнутри донесся сиплый оклик: — Да не топчись ты, входи давай! Ласт послушно вошел и оказался в небольшой комнатушке, прямо перед массивным столом, сработанным просто, но надёжно — на двух больших тумбах покоилась толстая столешница, сделанная будто бы из чёрного льда. По правую сторону от стола высился стеллаж, забитый папками, а во главе всего, на шикарном мягком кресле восседал пожилой грифон в сером мундире с нашивками полковника. Его обрюзгшая фигура была резко очерчена сочившимся сквозь занавеску светом. — Ну, чего встал? — всё так же сипло спросил грифон и указал на стул, стоявший возле стола. — Садись уж, раз пришел. — Раз пришел, сяду, — дружелюбно прокряхтел Ласт, пристраиваясь на неудобную деревяшку. — Как ты, Карл? — Помаленьку, — откинувшись в кресле, ответил Карл. — По маленькой? — Давай по маленькой. Полковник неуклюже поднялся и, весь трясясь от напряжения, потянулся к стоявшей на верху стеллажа фоторамке, в которой помещалась фотография его жены. За этой большой, богато украшенной золотом рамкой он всегда прятал две рюмки и бутылку шнапса, именно на такой случай. Ласт, пронаблюдав за тем, с каким трудом далось другу переставить на стол выпивку невольно оскалился. — А ты не щерься, — обиделся грифон, разливая шнапс по рюмкам. — Вот получишь повышение, станешь кабинетным червём, как я — за год сам развалишься. — Да хрена с два! — нахмурился Ласт. — Я море променяю только на отставку. — А скоро она у тебя? — Четыре года отхожу и спишут, — пони поднял рюмку повыше. — За пенсию! — За пенсию, — согласился Карл и опрокинул шнапс в клюв. — Слушай, Карл, — задумчиво проговорил Ласт. — А что это у тебя за рюмки такие странные? На мензурки похоже… носик вон… Грифон вперил в него ехидный взгляд: — Ты как впервые тут, дурень. А ну-ка, морду трубочкой сверни да попробуй-ка из своей, эквестрианской попить. То-то же! — Аааа, для клюва… — не заметив подтрунивания, продолжал размышлять капитан. Разговор мало-помалу входил в привычное русло: как жены, как дети, как начальство, да как дела портовые. Всё всюду было хорошо и Ласт уже собирался приступить к делу — оформить вход в порт да заказать продукты и воду, как в дверь неожиданно постучали. — Войдите, — позвал Карл. Дверь приотворилась и в щели возникла узкая голова молодого грифона. Ласт обернулся посмотреть на новоприбывшего и не заметил ужаса, промелькнувшего в глазах полковника. — Вам пакет, — безразлично сказал курьер. — Да-да, — засуетился полковник. — Я сейчас. Он торопливо протиснулся между столом и стеллажом и вышел; Ласт про себя отметил, что комнатушка эта ни разу не удобна и для кабинета полковнику не годится. — Слушай, Карл… — начал было пони, когда тот вернулся с конвертом. Но грифон только махнул лапой и протиснулся обратно к креслу. Его глаза бегали, а лапы дрожали, пока он неаккуратно и наспех рвал бумагу, стремясь побыстрее добраться до содержимого этого неприметного желтого ковертика с узкой красной полосой в уголке. Ласт насторожился. — Твою-то мать, — обречённо выдохнул полковник и закрыл глаза, стоило ему только взглянуть на лист, содержавшийся в конверте. — В чём дело, Карл? — осторожно спросил пони. Полковник приоткрыл глаза и устало посмотрел на друга: — Ты здесь надолго? — До завтра. В чём дело? Грифон пощёлкал клювом, игнорируя вопрос капитана и явно что-то напряженно обдумывая. Он сцепил лапы на брюхе, силясь унять дрожь в непослушных когтях, но вскоре не выдержал и принялся крутить пуговицу мундира; всё это время он беспрерывно смотрел в стену, не обращая внимания на терпеливо ожидающего Ласта. — Уходи сегодня. И не дожидаясь, пока пони задаст новые вопросы, Карл бросил перед ним лист. Капитан взглянул на него и обомлел; от ужаса у него даже шерсть зашевелилась на загривке; лишь чудом Ласт не лишился самоконтроля. Но он быстро справился с собой и смог тихо выдавить: — Совершенно секретно… на погрузку… война? — Война, — быстро кивнул грифон, вновь уставившись в стену. — Я дам тебе маршрут, — проговорил Карл, будто в пустоту; взгляд его потускнел. — Какой ещё маршрут? — возразил Ласт. — Я здесь транзитом, я возвращаюсь в Эквестрию. — Дурак! — раздосадованно хлопнул по столу полковник. — Ты попадёшь прямо под Статлихмарине! Под флагом враждебного государства! Ласт весь обмяк, вспомнив о дурной славе грифоньего флота и робко попросил налить выпить ещё. Карл плеснул щедро, и только осушив рюмку до дна и слизнув с губ горечь крепкой выпивки, капитан сказал: — Какой маршрут? Полковник извлёк из стола будто заранее приготовленную карту и карандаш и принялся быстро и увлечённо шептать, прокладывая путь: — Смотри… пойдёшь на юг, держась берега. Огибаешь мыс Императора и вот здесь, — тут он так сильно надавил на карту, что карандаш переломился в его лапах. Карл отшвырнул его в сторону: — Так вот, здесь, не раньше, берёшь курс на Козлостан. Там сам разберёшься. — Разберусь, — понурился Ласт, прикидывая свои шансы. — Дуй, — проворчал Карл. — Дуй и попутного тебе ветра. Я обязан под любым предлогом задержать тебя сейчас для интернирования. Так что сматывай удочки и отчаливай как можно скорее, — грифон вновь пощелкал клювом и сочувственно посмотрел на Ласта. — Друг. — Прощай, Карл, — собравшись, кивнул Ласт. Он почти уже выскользнул из комнаты, как вдруг замер в дверях и обернулся: — Но посыльный же видел… — Я разберусь, — отмахнулся Карл. Ласт умчался. Полковник остался один. Он бросил взгляд на фоторамку: та показалась ему блеклой; даже золото каймы будто бы потускнело и больше не блистало игриво в лучах заходящего Солнца. Стены комнаты медленно багровели. Полковнику чудилось, будто бы это кровь медленно поднимается к потолку, затопляя комнату и вместе с нею что-то медленно поднималось по его горлу, мешая дышать спокойно и легко; что-то душило его. Его одиночество прервал тихий скрип двери. Полковник поднял голову: в кабинет без стука вошел посыльный. Чёрный, как душная тьма мавзолея мундир лейтенанта курьерской службы сидел на нём идеально, словно на манекене. Но он и был подобен манекену: вчера — шинель разведчика, сегодня — костюм курьера, завтра… кто знал, что потребуется ему завтра? — Явился, — обессиленно процедил старик. — Явился, — молодцевато гаркнул «лейтенант» и наигранно козырнул. — Почему именно сегодня? — вырвалось у полковника. — Просто этот вам доверяет, — грифон без спросу развалился на стуле. — Доверяет и доверился. Всё просто, дружище. От последнего слова полковника покоробило, но он сдержался, молча буря взглядом ненавистного нахала, который бесцеремонно схватил бутылку и изучал содержимое. — Ну и гадость же вы пьёте, господин полковник, — воротя клюв, жеманно проговорил молодой и тут же извлёк из внутреннего кармана небольшую фляжку. — Хотите немного доброго коньяку из запасов Императора? За успех операции. — Я. С вами. Пить… — начал было цедить полковник, но его грубо перебили: — А вот теперь вы встаёте в позу, да? — «лейтенант» подмигнул. — Да вы кретин! — не выдержал полковник, ударив по столу. — Вы хоть представляете себе жертвы! Тысячи юных птенцов, а всё ради чего? Наступления? Зачем? — Вот из-за таких речей, — всё так же жеманно отозвался оппонент, не глядя на полковника; он увлечённо сбивал со своего мундира незримые пылинки, — вы, дружище, всё ещё не генерал. Полковник только тяжело сопел. Он понимал, что сорвался совершенно зря, но момент был упущен — оставалось только душить свою гордость и терпеть. Чтоб их всех побрал, почему он не догадался спрятать фотографию!.. — Простая мудрость, — наконец медленно выдавил Карл, — простая мудрость говорит, что война — дело бессмысленное. — Мудрость, — грифон оживился и поднял взгляд на полковника, — есть отступление мысли! Вы потому и проигрываете всякий раз, что отступаете. Потому вы и не генерал, что отступаете. Вы отступаете к уже известному, вместо того, чтобы на известное опереться и наступать! — он вновь вернулся к своему занятию. — Берите пример с Императора. Карл промолчал. Его мутило от этой милитаристской философии, но поделать он ничего не мог. Нужно было молчать. — Мои гарантии в силе? — тяжело выдохнул он. — Да, — безо всякого интереса отозвался молодой. — Ваши птенчики признаны негодными к службе. И не жаль вам? У них могло быть большое будущее… — Нет. Не жаль. Разведчик вскочил и оправил мундир: — Что ж! Тем лучше для нас. Поздравляю, господин генерал! У полковника перехватило дыхание: — Как… генерал? — Ну это же очевидно, дружище, — расшаркался тот. — За разоблачение вражеского шпиона! За находчивость и смекалку! Уже завтра, — он опять подмигнул полковнику, отчего того всё-таки передёрнуло, — вы будете на передовицах газет, как герой! Ну, не унывайте, дружище! Вы станете известны далеко за пределами нашей державы. «Лейтенант» коротко и сухо посмеялся и ушел прочь, не попрощавшись. У него были дела, много дел! Ловить шпионское судно, получать новые лычки… а полковник остался. Остался один в комнате, залитой кровавым светом. Разбитая, старая рухлядь с разбитой, вмиг состарившейся душой. Герой нации и предатель.