Исправить

      У нас в университете есть заваренные двери.       Не просто запертые, нет. Заваренные. С обпиленными дверными косяками, без ручек, да еще и покрашенные в цвет стены. Никто никогда не говорит об аудиториях, скрывающихся за ними, на вахте не найдешь от них ключей, уборщицы обходят их стороной — словом, тайна на пустом месте, какой уже и перваков на посвящении не пугают. Все к ним попросту привыкли.       Я был из тех студентов, которые регулярно посещают пары, маячат перед глазами преподавателей, умудряются что-то ляпнуть в тему, но при этом затягивают со сдачей долгов до самой последней недели. В тот день замкафедры, узрев меня в гордом одиночестве у дверей кабинета задолго до начала первой пары, видимо, решил смягчиться и дал мне занятное дельце. Он сказал, что, если я наведу порядок во-он в той аудитории за положенные две пары, то, так уж и быть, он закроет мне долги. Осознав, что такого аттракциона невиданной щедрости может никогда больше не попасться, я живо согласился, даже не глянув, куда меня послали.       Думаю, не придется объяснять, какая подлянка мне выпала.       Замкафедры сунул в руки ключ, выдворил на пожарную лестницу, велел по всем вопросам обращаться на вахту — и свалил. Не стану утруждать вас пересказом мотаний топографического кретина по служебным путям — скажу только, что методом «тыкни ключ и попробуй зайти» мне все же удалось попасть в нужное место.       Первым, что я осознал внутри, была кромешная тьма и два окна, настолько покрытых разводами, словно их терли наждачкой. Я моргнул — раз и два — и собирался было поискать выключатель, но внезапно понял, что он уже и не нужен. Передо мной находилась комната, разделенная пополам двумя мыльными пузырями — огромными, значительно больше моего роста, отливающими желтым от сияния свечей. Они не освещали многое — из всего окружения был виден лишь человек за столом. Казалось, он совершенно не замечал чужого присутствия и, не давая себе времени на отдых, все писал и писал — пером, хочу заметить, часто шаркая им о пергамент.       Не желая мешать мужчине — как странно, как старомодно он одет! — я подошел к распахнутому окну. К удивлению, вместо ожидаемой зари город встретил меня синим одеялом сумерек и легкой моросью, холодящей голову и щеки. Я опустил взгляд на улицу — грязную и захламленную, как будто недавно пережившую побоище. Запах пыли и тухлых, раздавленных овощей ударил в нос; меня затошнило. Как, должно быть, ужасно жить здесь! Солдаты (со штыками, настоящими!) под руки вели какого-то мужчину — дождь и высокий этаж не давали услышать их разговор, но тут пленник выкрикнул:       — Долой республику — да здравствует король!       Даже моих далеких от шикарного познаний во французском хватило, чтобы понять, о чем он. Внезапное озарение снизошло на меня; я развернулся к столу и посмотрел на стопку бумаг. На самой верхней красовалась размашистая подпись: «Робеспьер» — значит, догадки оказались верны. Но они не могут быть! Весь этот дождь, и сумерки, и глава Франции — они только снятся мне! Должно быть, я просто умаялся и не заметил, как отключился. Нет, надо, надо проснуться. Мне надо долги отрабатывать.       И тут мое внимание привлек второй пузырь. В нем медленно формировалась фигура в черном; цилиндр бросал тень на черты неизвестного. Что-то до странного знакомое было в появившемся — я долго не мог узнать его, пока он уверенным движением не наставил пистолет на Робеспьера. Я знал это лицо: это был Лесли Говард, играющий сэра Перси Блейкни. Они стояли (вернее, один сидел) друг напротив друга; время замерло. Теперь я четко видел границу пузырей: первый заканчивался на дуле пистолета Алого Первоцвета, второй начинался на крае стола Бешеной Гиены; они неторопливо сближались, объединяя книжный вымысел и давнюю реальность.       В моих руках возникла длинная игла, на которой были высечены слова: «Один из двух» — к чему это? Предмет блеснул в сторону пузырей; они сверкнули ему в ответ. Постойте. Нет. Не-не-нет. Почему именно я должен делать выбор между двумя такими достойными людьми? Почему нельзя оставить обоих?       Сэр Перси, с благородной ненавистью в глазах, сейчас казался вершителем справедливости. Если я встану на его сторону, книжные идеалы победят, и множество людей, приговоренных к встрече с гильотиной, останутся живы; быть может, во Францию даже вернется мир и спокойствие. Алый Первоцвет — оппозиция, Алый Первоцвет — символ надежды; конечно же, я должен выбрать его!       С иглой в руках я развернулся к гражданину Робеспьеру. Своими серыми глазами он через меня бесстрашно глядел на сэра Перси, даже не выпуская перо из рук, и этот взгляд зародил во мне сомнения. Имею ли я право так менять историю? Франция разорена, короля и королеву уже казнили, раз Максимиллиан у власти — не создам ли я известный «эффект бабочки», лишив народ так рано их идеолога? Да, я не одобрял все резкие меры, которые учредили революционеры, — но смог бы я на их месте поступить лучше? Нет, и его я трогать не смею.       Игла начала нагреваться, обжигая ладони. Пузыри резонировали, противным звоном ударяя по ушам, и я, зажмурившись, отвернулся, не в силах смотреть на два старших сыновей по обе стороны от меня. Почему, почему я должен делать выбор? Я не хочу этого!       Надо успокоиться. Надо помнить, что выхода нет только из гроба.       Я распахнул глаза и нехотя повернул голову. Сэр Перси стоял, как истукан, нехарактерно молчаливый и серьезный; его вытянутая рука, держащая пистолет, ни разу не дрогнула за все время с его появления. Я симпатизировал этому джентльмену с лицом маньяка; грозность и мягкость, сочетающиеся в его чертах, вызывали у меня лишь искреннее уважение. Неподкупный человек террора, несмотря на свое тщедушное телосложение, тоже умудрялся производить на меня какое-то неповторимое впечатление. Его взгляд, такой прямой и пристальный, словно заглядывал мне в душу, хоть даже и не искал ее.       Игла нагревалась все сильнее, огненным испанским сапогом терзая мои ладони. Я отчаянно посмотрел по сторонам. Чьи идеалы я должен поддержать? Я стоял между мужчинами великой силы воли. Они оба достойны победы! Я не хочу выбирать между ними!       «Один из двух», звенело в воздухе, черном и вязком, как будто порывающегося задушить, проникнуть в легкие и разлиться скверной по крови. Я чувствовал, как трескается и шипит кожа от невыносимого жара, и лишь силой воли сдерживал рвущийся из горла крик. Я не смею показать слабость перед ними! Пусть они оба не видят меня, пусть не ощущают тошнотворный запах паленой плоти — я не смею подводить никого из них. Они лучше того, чтобы какой-то безвестный студент решал за них судьбу!       «Один из двух». С нарастающим головокружением я чувствовал, как кровь вытекает из моих ноздрей. Кабинет… Убьет меня, если я не решусь? Дрожащими руками я поднес к глазам иглу. Сталь призывно блеснула, полярной звездой указывая на практически соприкоснувшиеся пузыри. Один из двух. Либо я, либо кто-то из них. Либо Робеспьер, либо Перси. Я покачал головой. Нет. Нет, я не посмею обречь кого-то на погибель!       Что-то громко лопнуло в ухе, и я вскрикнул от боли. Нет! Нет, прошу, я не хочу умирать! Игла недвусмысленно указала вперед. Я посмотрел на нее, чувствуя, как что-то теплое и липкое стекает по щеке.       «Один из двух». Выбор лишь за мной.       Зажмурившись, с тяжелым сердцем я сделал выбор и, замахнувшись, с силой проткнул пузырь.       В тот момент я не мог поверить, что действительно упал и заплакал.       Дверь в кабинет Робеспьера открылась — я понял это как знак, что пора уходить. Поднявшись, я грустно обвел взглядом темное место, где мгновение назад был готов перевернуть историю английский джентльмен. Максимиллиан до сих пор смотрел туда, не мигая и не дрожа. И тут я осознал страшное:       Он смотрит на меня.       Гражданин Робеспьер медленно поднялся со стула и подошел ко мне; я же не мог и мускулом пошевелить, как не пытался. Он приближался все ближе и ближе, и я мог даже разглядеть рыжие кудри под белым париком. Я силился закричать — но горло сковало цепью. Что будет, что будет? Неужели я поступил неправильно?       Он хотел схватить меня, но морщинистая рука замкафедры с желтыми ногтями вытащила меня в реальность.       — Навел порядок, — безэмоционально сообщил он. — И даже в срок. Вижу, не зря тебя послал.       Отчаянно ловя ртом воздух, я затравленно смотрел на закрывающуюся аудиторию, отдаленно понимая, что на окнах вовсе не разводы. Это следы от человеческих ногтей.