Страсти по Морозу

Париж весной был прекрасен. После теплого дождя, умывшего Елисейские поля, зелень сверкала, как новенькая, а Кэтрин пила чай и с улыбкой вспоминала своего милого французского любовника, Шарля Ожье де Бац де Кастельмор, которого затейник Дюма впоследствии просто переименовал в д’Артаньяна. Неистовый был гасконец, неистовый… Впрочем, и Александр был вполне ничего, пока не потолстел и не начал запойно пить. Последние полгода жизнь улыбалась Кэтрин. Попав из логова Дэймона прямиком в Париж, она сняла небольшую студию и занялась рисованием. Правда все герои, вышедшие из под ее кисти были слегка нечетки и словно уносимые ветром. Критики назвали этот стиль "неуловимостью Кэтрин Пирс", и никто в целом мире не видел, какой тоской наполнены ее красочные картины. Куда себя деть, когда со всех сторон пусто? И мертвое тело болит по ласке древнего бога, и каждая клетка кожи каждую секунду хочет обратно его прикосновений. И с каждым днем Кэтрин понимала все больше старшего Сальваторе. Потому что от опасности убежать можно, а от ежесекундной тоски - никуда. И хоть сто радуг сразу вознесутся после дождя над Елисейскими полями, не перестанут скучать по горячей ласке ни тело, ни душа. Она откинулась на спинку плетенного кресла в летнем кофе и отдалась легкому весеннему ветерку, ласкающему ее кожу. Почему в такие моменты ей казалось, что Бо рядом, что он трогает её и оберегает? Почему он ни разу не позвонил за столько месяцев? Она жила не скрываясь, и любила, не скрываясь. И каждая её картина была признанием в этом. Стрибо, Стрибо, где ты? Неуловимый бог-ветер? А потом официант вместе со счетом принес конверт из плотной бумаги. «Госпожа Кэтрин Пирс, вы призываетесь на межнациональный трибунал. Соответчиком выступает Дед Мороз, более известный как Стрибо. Вы обвиняетесь в убийстве почти сотни людей, а он в укрывательстве преступника, и сокрытии фактов от Высшего суда». Кэтрин откинула конверт от себя, и ей показалось, что ветер гладит ее по щеке, словно успокаивая.