Я безумен - я крылат

Всем вокруг казалось, что у меня идиотский костюм. Взрослый мужчина, одетый, как огромная бабочка, казался дебилом большим, чем взрослый же мужчина, наряженный в большую сову. Совы хотя бы хищники. Крика совы в ночном лесу боятся маленькие дети. А кто боится бабочек? Разве что кучка психов с инсектофобией. И все равно я любил свой костюм. Мало существовало в мире вещей, которые я любил бы так сильно. Усики я сделал из толстой проволоки. Крылья сконструировал так, как меня учили в институте – по тысячу раз проверенным чертежам. Фасеточные глаза умели преломлять свет, так что даже в сумерках видимость оставалась неплохой. И самое главное – я умел летать. Никто больше похвастаться таким талантом не мог, даже Ночная Сова, которому, казалось бы, сам добрый наш боженька Иисус повелел быть крылатым. Мало кто знает, что существуют хищные бабочки. Огромные тропические твари со стылыми глазами неизлечимых придурков – у них глаза совсем как у меня, хаха, Господи! – которые садятся на кожу больших млекопитающих и пьют их кровь. Всем мой костюм казался идиотским ровно до того момента, как эти «все» видели меня в деле. Мало кто верил, не увидев собственными глазами, что я способен планировать несколько метров, и потом ещё и ударить врага в грудь обеими ногами. Те, кто не верил, отделывались сломанными ребрами. А вот к тем, кто верил, я подбирался тихо, использовав механизм, позволяющий сложить крылья за спиной… Они не знали, что так я тоже умею, а потом не могли никому рассказать. Мало кто знает, что Правосудие в Капюшоне был голубым. Голубее, чем небо над Небраской в середине лета, когда созревающая кукуруза пахнет так сладко и хорошо. Я родился в Небраске, а Правосудие носил петлю на шее, чтобы держать себя в узде, и был самым из нас жестоким. Многих из тех, кого он встречал в темных переулках, не находили, да и туда им и дорога, а вот Правосудие выловили в доках и раки съели его лицо. Я знаю, что это был он – я видел его без маски, когда он сдернул её однажды в пылу драки. Его тогда чуть не задушили его же петлей. Мой костюм я сам сжег однажды, когда понял, что больше так продолжаться не может. Виски – плохой приятель для прогулок по вечерним улицам, и если сначала стаканчик виски помогал не думать о том, как раки съели лицо Правосудия и о том, как плачут женщины, когда стаскиваешь с них насильника – или не плачут, это хуже, добрый наш боженька, куда хуже – то потом начал помогать промахиваться. Я был Мотыльком много лет и знал, когда я промахиваюсь, даже если никто этого не замечал. Сейчас я снова начал попадать в унитаз, и возблагодарим Бога за маленькие радости, потому что он милосерден. Мало кто знает, что у Комедианта с Салли все в конце концов сложилось по-доброму, а что он возил ею по полу – какое красное у неё было лицо, как у тех женщин из переулков, как у Правосудия после того, как его съели раки – так то забылось и смылось во-первых, ностальгией, а во-вторых, старым добрым виски. Она была для него лакомым недоступным кусочком, а он был её памятью – и туда им и дорога. Алкоголиком ты становишься незаметно. Сначала начинает дрожать рука, потом начинают дрожать губы, потом в зеркале дергается глаз и держать его дрожащей рукой бесполезно. Я знал, куда иду и знал, что добрый наш боженька грозит мне пальцем, но в мире, где семилетнюю девочку может насиловать собственный отец, а потом харкать кровью и плакать, плакать, плакать, как будто сломать душу человека то же самое, что сломать его тело, добрый боженька может гореть в адском пламени. И мне не стыдно за эти слова – не было стыдно со стаканом виски, не будет стыдно и с розовой таблеткой под языком. Что Силуэт была лесбиянкой знает вся чертова страна, но что она мажет лицо белым гримом, знали только те, кто встречался с ней в темных переулках. Салли не носила маску, потому что это вредит бизнесу, Силуэт была художницей и превращала себя в других с помощью кисти и красок. Так умеют только женщины, а у дочери Салли её взгляд. Если лицо Правосудия съели раки, то лицо Силуэт раздробил выстрел. Я знаю, как это бывает – белые крошки в алом месиве. Здесь серые стены, и возблагодарим доброго боженьку за маленькие радости – они не белые и не алые. Доллар Билл умер потому, что тупому пиарщику пришло в голову, что плащ это так супергероично. Капитан Метрополис разбился в чертовой машине и лицо его было как у Силуэт – белые крошки в алом месиве. У меня под языком розовые таблетки, зато моя голова пока целая. Здесь в неё всовывают успокоительные, и так даже лучше, чем виски. Хоть костюм мой все и считали дурацким, я все же выжил, когда половину из нас уже съели черви. А серые стены все же не белые и не красные, и в больничной каше – в психушечной каше, хаха! – не бывает осколков кости. А значит, восславим доброго нашего бога, который позволяет нам гнить во тьме. Аллилуйя.