Чужое небо

15 — 27 октября 1945 год

«Я такая же Диана, как ты — Солдат». Этими словами он промучился остаток ночи и все время до десяти утра, пока в дверь не постучали. Солдат вздрогнул и подобрался, зачем-то поправив и без того идеально лежащее на засланной койке покрывало. Он с волнительным нетерпением ждал этого стука и в это утро боялся, что тот не прозвучит. Не один десяток раз он репетировал в голове все то, что готовился сказать, все то, что сказать его обязывала честь и не полностью вытравленное чувство самоуважения. Дверь открылась, и буквально в тот же миг его словно швырнули с неба на землю. В буквальном смысле, потому что он отлично знал, как на самом деле это происходит, знал, каково падать, разбиваясь об землю. — Вижу, ты выспался, да? — Смирнов оскалился ему недоброй ухмылкой, не дожидаясь ответа, прошел глубже в комнату и громко поставил-швырнул на письменный стол железную миску. — Как говорится, завтрак подан, садитесь жрите. У Барнса был хороший словарный запас русского, как литературного, так и разговорного. Тон охранника и вовсе сомнений не вызывал, поэтому Баки, изо всех сил стараясь держать лицо, лишь напряженно сглотнул, смиряясь с участью. До сих пор первым, кто навещал его с утра, неизменно была она. Всегда только она приносила ему завтрак, и еще ни разу он не был наложен в миску. — И да, — громко напомнил о себе охранник, а когда солдат заставил себя прервать неутешительные размышления и сосредоточиться, неожиданно понял, что тот уже уходит: почти вышел и почти закрыл за собой дверь. — Чуть не забыл поделиться всеобщей радостью: твою мамочку срочно затребовало на ковер начальство, а на время ее отсутствия меня уполномочили… быть папочкой, — лицо охранника перекосило гримасой крайнего раздражения. — Правила просты и тебе знакомы: жратва строго по расписанию, душ с шести до шести десяти под конвоем, туалет под конвоем. Кивни, если понял. Не имея вариантов, по чисто армейской выучке Барнс кивнул. Удовлетворенный охранник тут же скрылся за дверью, повернув тяжелый замок. В этот раз сержант оказался сам виноват в своем положении. Хотя такое наказание (если вообще это можно было считать наказанием, а не привычным положением вещей) оказалось на удивление намного менее жестким, чем он рассчитывал. А в своих расчетах он исходил, прежде всего, из факта, что охрана знала о ночном происшествии. Не могла не узнать, потому что он точно был убежден, что оставил следы. У нее на шее, на лице… Военных обучают наблюдать гораздо менее очевидные вещи, чем следы побоев. Это если он не навредил ей сильнее, чем ему тогда показалось, что вполне могло бы послужить истинной причиной ее отсутствия. Каковы шансы, что именно сегодня, именно сейчас, после того, после всего… ее вдруг вызвало начальство? Впрочем, весьма высокие, потому что она в любом случае на кого-то работала — это Барнс понял давно, с этим он смирился, ровно как и с тем, что он все еще кому-то принадлежал. У новых хозяев просто были… другие методы добиться его преданности. В помятой, на вид будто взаправду собачьей миске оказалась на удивление самая обычная, еще даже не остывшая и по-армейски вкусная перловка с тушенкой. Строго по часам ему принесли обед, ужин (солдат мог поклясться, что порции не то, что не стали меньше, они стали больше стандартных). В течение дня без какой-либо привязки ко времени принесли графин свежей воды, ближе к вечеру — стакан сладкого чая. Его водили в туалет, не особо напирая на стандартно требуемые к сопровождению «лицом к стене», «руки за голову», «пошел», «стоять» и так далее. Сопровождающие не страдали излишне извращенным любопытством, оставив нетронутым его право принимать душ без свидетелей. — У тебя ровно десять минут, водяной. И Бога ради, до греха не доводи! — А кого нам нынче стесняться, командир? Здесь только мужики остались. Можем легко устроить забег голышом! — Бабе своей устроишь! — строгий взгляд Смирнова метнулся к Барнсу. — Чего уши развесил? Давай, гарцуй! Под рокот смеха, как Баки смутно и, вполне вероятно, ошибочно показалось, беззлобного, его втолкнули в душевую. Следующий день прошел по аналогичному сценарию. И следующий за ним. И еще один… На пятый день дверь его комнаты безо всякого упреждающего стука распахнулась настежь ровно в семь утра, и широкоплечий командир охраны замер в проеме, по-хозяйски уперев руки в бока. Баки насильно сглотнул и напрягся. — А ты, поди, ранняя пташка, — командир присвистнул, кажется, одобрительно, когда увидел солдата одетым и читающим книгу на застланной кровати. — Девяносто пятая страница, четвертый абзац, — он приказал четко и резко, ничего не объясняя, лишь глядя на Барнса выжидающе. Тот на секунду откровенно растерялся, но затем понял, что к чему. Более точных указаний не следовало, поэтому он продекламировал наизусть абзац целиком. — Серьезно? — глаза охранника чуть расширились, брови едва заметно дернулись вверх, но в целом он постарался сохранить нейтральное выражение. — Молодец! Я бы предложил тебе пирожок, но… боюсь, если ты дальше продолжить в таких же количествах жрать и при этом отлеживать себе задницу за бессмысленной зубрежкой книг, жиром заплывешь. Милая докторша, конечно, постесняется что-либо сказать тебе на этот счет, но лично у меня уже давно сердце кровью обливается. Барнс русский знал. Хорошо знал, он цитировал по памяти русские книги, поэтому был уверен, что все понял правильно. Понял и… одновременно вообще ничего не понял, потому что, ну в самом деле, разве им не должно быть все равно? Разве буквально вчера Смирнов не смотрел на него так, словно мечтал пристрелить? Сейчас это не было важно. От солдата ждали реакции, внятного ответа на не поставленный вопрос, и, видит Бог, Баки понятия не имел, как на подобную тираду правильно отреагировать. Он только моргал ошарашено и пытался… честно пытался, придумать подходящий ответ, но не мог. — Короче, солдат! Отставить книгу, принять вертикальное положение и шагом марш за мной! Приказ понятен? По-прежнему глубоко шокированный вопиющими расхождениями ожидаемого и действительного, Барнс чуть было не ляпнул: «Есть, сэр!» Не мешкая, он сделал точно, как велели, только теперь запоздало сообразив, что Смирнов пришел к нему абсолютно безоружный и даже не в амуниции. — Значится так, солд… — командир запнулся и резко замер на месте. Барнс замер тоже. — У тебя вообще имя есть? — без лишних церемоний осведомился Смирнов, и тон в этот раз у него был совершенно не командный. — Сержант Джеймс Барнс, — по форме, с какой-то совершенно необъяснимой внутренней гордостью отчеканил Баки. — Исчерпывающе, — фыркнул командир и продолжил идти. — А если покороче? Не то, чтобы Баки хотел, чтобы кто-то совершенно посторонний называл его коротким именем, но он даже близко не владел ситуацией, поэтому и выбирать ему не приходилось. — Баки, — наконец, ответил он тихо, но разборчиво. Идущий позади и предусмотрительно чуть в стороне Смирнов ни с того ни с сего подавился смехом, но быстро взял себя в руки, снова остановился и подошел — Барнс считал шаги, чуял чужое присутствие кожей — очень близко, заставив Баки опасливо коситься через плечо и всеми силами давить в себе инстинкт защиты. — Миша, — Смирнов просто протянул ему правую руку для рукопожатия. — Если на твоем языке это тоже значит что-то смешное, разрешаю посмеяться. Петляющими, длинными и скудно освещенными коридорами Миша отвел его в место, сверху донизу заваленное разных размеров коробками, ящиками, кейсами и… стройматериалами. Остальная команда уже была там и встретила их удивленно, изучая Барнса подозрительными взглядами. Чижов в первую секунду даже дернулся за пистолетом на бедре, но отчего-то передумал и только ухмыльнулся, бесцеремонно указав в солдата пальцем. — Ты своей железякой пользоваться собираешься? Или ждешь, когда ржаветь начнет, а остатки мясного плеча совсем атрофируются? — охранник резко вскинул руку, на миг Баки показалось, с пистолетом, но вместо пули ему прилетело что-то другое, и, не имея выбора он, поймал предмет железной рукой. Неуклюжее, непривычно резкое движение моментально отдало болью в лопатку и ещё ниже в поясницу, но Баки не подал вида, куда сильнее озадаченный пойманной… булочкой? — Подзаправься немного, пока будем доставку разгребать, а там, глядишь, найдем что-нибудь вкусненькое. — Баки? Нет, серьезно, парень! Это же почти как «бак»… — Полегче, тяжеловес… — Эй… Ээээ, стой! Не трогай! Оно хрупко… — Интересно, какой максимальный вес ты смог бы поднять? — Мне вот что покоя не дает, Чудище заморское, — беззлобно продолжал глумиться Илья, тот который Чижов, когда они сидели в комнате, в которой Барнс никогда раньше не был: с большим столом и табуретками по количеству человек, газовой плиткой на две конфорки, угрожающего вида мойкой в углу и шкафчиком для посуды, — ты стричься вообще собираешься, или задумал косы русые отращивать? Ну вот и, спрашивается, что на это положено ответить? Что ему не выдают острых предметов, исключая ложку, которая волос даже при хорошем усилии не разрежет? Что никто не приказывал ему постричься? Не предлагал? Не позволял? — Я не русый, — наконец, ответил Баки, и хриплый голос прозвучал обманчиво угрюмо. — Санёк! — крикнул куда-то в сторону все еще захлебывающийся хохотом Чижов, когда всеобщая истерика сбавила обороты. — Тащи ножницы! Хотя они и провели вместе в одном помещении почти целый день, на контакт с Баки по-прежнему, охотно, по собственной воле и далеко не всегда по воле самого Баки шли только двое: командир и его заместитель. Остальные держали дистанцию и руку на стволе. — Ильюха, ты самый смелый что ли? Или жить надоело? — Волков бояться — в лес не ходить! — Чижов подмигнул солдату, ногой двигая табурет подальше от стола, и кивком предлагая ему пересесть. — В конце концов, кто-то же должен его в божеский вид привести! Баки не видел, потому что не вертелся, а всю концентрацию тратил на то, чтобы утихомирить в себе недобрые предчувствия, но был абсолютно уверен, что, пока Чижов орудовал ножницами над его головой, сразу несколько стволов дышали ему в затылок, готовые среагировать на любое неосторожное движение. От первой до последней секунды Барнс сидел так неподвижно, в таком напряжении, что в конце процедуры почувствовал, как капли пота стекают по его открывшимся вискам, а рубашка липнет к спине. Если кто-то это и заметил, а Баки был уверен, что не заметить было невозможно, все промолчали. — Протокол прописывает нам целую кучу запретов в обращении с тобой, но вот что точно не запрещено, а даже приказано — так это кормить твой суперсолдатский рот, как на убой… — Супер… что? — рискнул переспросить Баки, но был осажен недвусмысленным взглядом и быстро понял, что это как раз из вышеупомянутой категории «запретов». — …Поэтому держи, — командир протянул Барнсу небольшой тонкий прямоугольник, завернутый в грубоватую на ощупь коричневую бумагу. — Заработал. Получше рассмотрев предмет, Барнс прочел «ШОКОЛАД» крупными черными буквами на обертке. Под конец этого неожиданно насыщенного дня Баки ждал сюрприз еще более необъяснимый. Никто не провожал его в комнату. Никто не инструктировал насчет времени, в которое он должен уложиться, принимая душ. Никто не запер за ним дверь. Ему просто пожелали «Спокойной ночи» и отпустили. И он почти дошел до своей комнаты, уже толкал рукой дверь, как вдруг совершенно отчетливо услышал разговор. Была ли в том вина говоривших, утративших бдительность, или системы вентиляции, или его не в меру острого слуха из той самой запретной категории «супер», но Баки услышал и ничего не мог с собой поделать. — Совсем рехнулся, Смирный?! Что вообще все это было?! — Он пять дней безвылазно сидел в четырех стенах. «Преступление и наказание» выучил наизусть до последней запятой, как стенограмму с донесением. И все остальное, уверен, тоже. Дали бы ему еще фору, он бы от нечего делать научился сквозь стены проходить, а там поди найди! — Все шутки шутишь, командир? — Зверь предан тому, кто его кормит, Чиж. За ушком чешет и словцо ласковое молвит! И поверь мне, это сыграет свою решающую роль, когда он будет волен выбрать, кому перекусить глотку. В тот день Баки узнал, что его боятся. И он честно не имел понятия, как этим знанием распорядиться. В следующие несколько дней он помог разобрать оставшиеся завалы на складе, отказываясь обращать внимание на ноющую спину, которая в отсутствии металлизированного позвоночника физически не справлялась с нагрузками. Мышцы, или что там от них осталось на месте стыка плоти и металла, ныли, а на шрамированной коже по направлению к груди, в конце концов, расплылся здоровенный синяк. О котором не знал никто кроме собственно обладателя. Он попробовал водку, но так и не понял, в чем ее смысл. С ним зареклись играть в шахматы, но в картах обозвали полным профаном. Ровно до тех пор, пока в партии на плитки шоколада, когда Баки, наконец, разобрался в правилах и оставил всех без вожделенной сладости. По итогу, чтобы отыграть себе хотя бы пару плиток, его научили «Пьянице», всем существующим разновидностям «Дурака» и даже «Сундучку». Все вместе взятое это здорово отвлекало Баки, но мышечную память, память металлических пальцев, сжимающих хрупкую шею обмануть было не так легко. «Я такая же Диана, как ты — Солдат», — он все еще помнил эти слова и какой-то отдельной, абстрагированной от карточных комбинаций и шахматных ходов частью сознания все еще пытался решить эту загадку. — Мужики! — пробасил Смирнов, вернувшись откуда-то оттуда, куда Барнсу доступ был закрыт. — Мальчишник объявляется закрытым. Завтра наша девочка возвращается. В тот вечер Баки снова сопроводили до комнаты, словно напоминая лишний раз о распределении ролей. Смирнов задержался в коридоре чуть дольше положенного, попутно выдумав предлог отослать напарника подальше, а когда тот ушел, повернулся к Барнсу. — Завтра с утра сиди у себя и не высовывайся. Она приедет в сопровождении, и этому сопровождению тебе лучше на глаза не показываться. Если вдруг попадутся излишние педанты и наведаются к тебе поговорить, отвечай коротко и только на поставленные вопросы. А лучше всего изобрази двинутого с амнезией, с которого спрос не велик. — Может, ему еще конфетку под язык дать, чтоб он эпилептика изобразил? Тогда вообще никакого спроса не будет. — Придурок ты, Чиж! — громким шепотом взъелся Смирнов, явно не ожидающий появления напарника, но, перекипев, снова вернул внимание Барнсу. — Бывай, приятель. Если что и было, а оно было, то не держи зла. Я должен был убедиться, что ты… ну, знаешь… — Не двинутый? — подсказал Баки. Он заведомо знал, каким-то шестым чувством, что этим вечером видит командира и Чижова в последний раз. Он не задал им ни одного лишнего вопроса. Он знал, что стены слушают и видят. А еще он знал, что таков его рок: все, кто проявлял к нему доброту, в рекордно короткие сроки исчезали из его жизни. Осознавать это было больно. Снова и снова убеждаться в этом было страшно. — Спасибо, — он успел шепнуть ровно за секунду перед тем, как дверь захлопнулась.