Слово за словом

Какое облегчение — отказаться от борьбы, к которой он вечно себя принуждал, как спокойно на душе, когда проиграл наконец долгую, невообразимо жестокую войну и оказывается, поражение много сладостней, чем битва.

Желание. Они ломают его по частям. Постепенно. Как можно больнее, ибо через боль приходит смирение. Больше всего на свете Джеймс Барнс желает, чтобы дохляк-Стив жил спокойно, безо всяких своих болезней, тонких запястий, нашёл уже себе девушку, завёл семью, воспитывал таких же маленьких, лезущих в любые неприятности Роджерсов. Может, купил бы маленький домик подальше от городской суеты, пропитанного заводским дымом воздуха и ругани соседей из квартиры напротив. У него была бы своя комната, где он бы смог рисовать, хранить картины, а кисточек и красок у него было бы навалом, ведь Джеймс верит, что художник из друга получится отменный. Он бы приходил в гости к семье Роджерсов по воскресеньям, они пили бы чай, обсуждали их неугомонное детство и смеялись весь день, а потом вечером засыпали бы, укрывшись пледом, перед тихо звучавшим телевизором. Желанием Джеймса всегда было счастье Стива. Ржавый. Героями не рождаются. Стив смотрит на Баки с восхищением, может, даже обожествляет его — это все еще осталось в его воспоминаниях. Когда Джеймс был еще мальчишкой, он, как и все, искал приключения, пытался выставить себя самым храбрым, коим на тот момент он еще не являлся. Он видел, как парни избивали мальчика, может быть, даже его возраста. Они били его ногами, вскидывали за куртку, ржали, снова ударяли теперь уже по лицу и Джеймс вмешался, глупо с его стороны, чертовски глупо, но он чувствовал, что должен. Его заставили смотреть. Против трех высоких парней он мог сделать целое ничего. Его просто держали, не позволяли опустить голову или отвернуться: "сказали, смотри, такие слабые в этом мире не живут, такие просто не достойны, а ты ведь не хочешь однажды прийти со сломанной челюстью, верно, пацан." И Джеймс не хотел. Он смотрел и запоминал каждое движение, в его голову въелся ржавый забор, бледный мальчишка со ссадинами и синяками, мерзкий смех и собственная беспомощность. И он клялся, что никому не сделает больно. Ни за что. Из слабого, ржавого характера, он выковал сильный и честный. Гидра подарила своему солдату металлическую руку, такую же сильную, как и он, но эта рука не несла ничего кроме боли. Семнадцать. Баки семнадцать и он впервые напивается до головокружения. Его отправляют на войну через два дня и только сейчас понимает, как много он не сделал: не потанцевал с красоткой Хэйли из колледжа, не встретил рассвет в Гранд-каньоне вместе со Стивом, хоть и обещал это сделать. Война его не пугает, он готов защищать людей, страну, стрелять в чертовых нацистов, но он понимает, что не готов оставить Стива. Их дружба, начавшаяся с самого детства, уже зовется жизнью, потому что Джеймс другой не знает и не хочет. Но он должен. Должен оставить Стиви, должен держаться ровно, улыбаться и смеяться в последние два дня, как в другие, будто ничего не изменилось, будто ничего только что не разрушилось, будто вот он, Джеймс Барнс, никуда не уходит, все еще живет в Бруклине, все еще флиртует с девушками. Он не делает глупостей и не приходит в таком виде к Стиву, будет позорно. Барнс отсыпается, надевает форму и зовет Роджерса на какой-то фестиваль, лишь бы побыть рядом чуть дольше. Он смеется, улыбается этой улыбкой покорившей всех девушек и Стив совсем ничего не замечает, а внутри Баки все кричит и изнутри раздирает грудную клетку. — Не натвори глупостей, пока я не вернусь. Острые вспышки пронзают голову, и челюсть сводит от боли. Он еще терпит, хватается за каждую ассоциацию со словом, но почему-то уже не помнить голос Стива. Рассвет. Джеймс кричит. Кот истошно вопит на дереве и Баки совершенно не понимает, как это животное самовольно туда залезло. Стив просит его достать и выбора, конечно, не остается. Залезть на дерево оказывается плохой идеей и Роджерс говорит, что, может, он попробует, он меньше и ему, скорее всего, удастся. Джеймс смеется, хлопает по плечу и говорит, что собирать кости своего лучшего друга в его планы не входит. А вот идея забраться на крышу, потом перелезть на дерево и достать уже, наконец, бедное животное кажется не такой уж и ужасной, но тут Стив против, хватает Барнса за руку и объясняет, что это безумие и надо попробовать что-нибудь еще. В нем упорства хватает, так что, отмахнувшись, он забирается на крышу и Стив просто не может смотреть, он умоляет, чтобы какая-нибудь ветка не обломилась под весом Барнса, но зато очень хочет, чтобы ветка ударила его по голове за такие необдуманные решения. Через двадцать минут черный пушистый кот покоится в руках Баки, и Роджерс облегченно вздыхает, повторяя, что больше он ни за что не позволит такое, а потом понимает, что какая-то ветка по голове его друга все-таки ударила. После долгих уговоров, отрицательных мотаний головой Джеймс затаскивает Стива, чуть ли не силой на крышу, держит его одной рукой, хотя это и не нужно, Роджерс и так со всей силы вцепился в рубашку. Баки показывает куда-то далеко в горизонт и говорит, что такие моменты упускать нельзя, они на всю жизнь. Закат на крыше их старого дома в Бруклине, наверное, самое прекрасное из воспоминаний. Печь. На углу улицы пекарня миссис Понд и Джеймс бывает там не редко. Он заходит не только за вкусной выпечкой для себя: Стив любит яблочные пироги, маме всегда нужна мука или какие-нибудь новые специи, которые привозили редко, но вкус они давали превосходный, по выходным в пекарне работала Линдси, она была лишь на год старше Барнса, и он не мог упустить возможность не флиртовать с ней каждый раз стоит ему только зайти. Его жизнь без запаха свежей выпечки по утрам, была бы не его жизнью. Девять. Гидре нужен идеальный солдат, человек им не нужен. У Джеймса девять шрамов и он естественно знает историю каждого из них. Например, один на левой ноге чуть ниже колена остался от укуса собаки, когда Барнс пытался пролезть в заброшенное здание, и он явно не рассчитал наличие там бродячих собак. Бежал быстро, наверное, только это и спасло, но теперь у него есть шрам и благодаря нему к истории о старом здании и собаках он может приплести что-нибудь еще. То, что девушкам нравятся шрамы, а особенно рассказы о том как они были получены, особенно если честности в этом рассказе слова два, он понимает быстро и это становится его главным оружием. На спине справа у него округлый шрам от ожога, на плече совсем бледный — доигрался с ножом. Добросердечный. Его травят. Насильно выдирают воспоминания, заставляют терпеть, морят голодом и ждут, пока он сдастся. Джеймсу кажется, что на собственную смерть даже рассчитывать не стоит. Они не позволят умереть, пусть со стороны и, кажется, что пытают до смерти. Первым забирают сострадание. Приводят людей, разных возрастов, кому-то пускают пулю в лоб, оставляют истекать кровью и показывают множество ужасных пыток и все они для него — будущей машины Гидры. Они заставляют его смотреть на то, как ломают кости, слушать истошные крики и главное Джеймсу не двигаться, не пытаться помочь. Одно движение и его уведут. Сделают еще больнее, заберут еще больше воспоминаний, а он и так собирает их будто по крупинкам. Он боится, что забудет все подчистую. Тот прошлый Баки бросился бы помогать людям, у этого Баки уже просто нет сил. Возвращение на родину. Баки смотрит на нового Стива и пытается понять, все тот же Роджерс перед ним? У Капитана Америка шире плечи, он выше и сильней, вот она — Американская мечта, но у этого Капитана лицо бруклинского мальчишки, худого и болезненного, готового пойти на что угодно, Стива на которого, ни одна девушка не обращала внимания, с манией к рисованию и холодной погоде от которой он бы точно получил воспаление легких, у него лицо друга Баки. Сначала это кажется шуткой, ну что Стиву делать на войне, это не он, просто похож сильно, но не он. А когда Барнс смотрит на него, хочется улыбаться, и рядом теплее, как прежде. Баки думает, что, возможно, у него получится принять нового Стива, потому что впервые за всю войну он чувствует себя в порядке, на родине, дома. Но у идеальных солдат их дом — их собственные кошмары. Один. Ему на ухо шепчут, что он теперь один. Таких как он нет, рядом с ним тоже никого нет. Джеймс сопротивляется, все повторяет как молитву короткое имя, хочет, чтобы Стив пришел и сказал, что все это просто сон и Баки не один. Но никто не приходит. Они говорят, что у него тут особая миссия — сделать мир лучше. И он один на это способен. А разве не это твоя мечта, Джеймс? Помогать людям? Способы просто бывают разные, а раз он теперь один, то и способы не идут в сторону гуманности. Люди в халатах говорят, что единственный друг солдата — его винтовка, больше никого — один, один, один. Мысли должны быть пусты, надо стать призраком, стать идеальным, быть одним. Первый раз в криокамере он не думает, что одинок. Холод, кажется, стал его постоянным спутником. Грузовой вагон. Баки падает. Вокруг лишь снег, морозный воздух, в ушах все еще стоит крик Стива. Он просит прощения за то, что снова оставил его и думает, может, это все один из тех кошмарных снов, когда ты вдруг падаешь, но тебе не страшно, а наоборот становится легче. Когда он совсем проваливается в темноту, даже не обращает внимания на чей-то чужой голос, он совсем не думает, что через пару часов Джеймса Барнса начнут выкраивать из собственной головы и вбивать туда новую личность, которую в будущем назовут Зимним Солдатом то ли за холодные руки, то ли за продирающий взгляд. Он хватается за любое воспоминание и уже не кричит. Барнс неистово воет и каждое слово отдается в голове, он умоляет, чтобы они прекратили, смех стирается из памяти, остается лишь светлый мальчишка, но ненадолго и уже без имени. Слова с виду вполне обычные вызывают желание разодрать грудь и сжать это чертово сердце, чтобы больше не билось, вскоре все перестает иметь значение, сужается до крошечной точки и крики стихают. Слова будто выжжены в голове. Солдат Гидры поднимает голову. — Я жду приказа.