Жизнь Героев

Осень подошла к концу неожиданно, не предупреждая. Мои будни пролетали мучительно и быстро и заключались в перешагивании через себя. Каждый день вынуждал меня идти на эти меры, независимо от моего желания и мнения. Вначале академия, проверяющая мои нервы на стойкость, потом организация. Чтобы добраться до её госпиталя приходилось пройти настоящую полосу препятствий из пропускников и истеричных обитателей комплекса. Проблемы организации меня не касались, но истерия по поводу и без изрядно действовала на нервы. К сожалению, алкоголем пользоваться запрещалось. Я поставила перед собой планку и выпивала исключительно по три бокала вечерами и один — утром. Исключить алкоголь полностью из рациона я не могла. Ломку пережить было трудно, но я смогла и через какое-то время почувствовала себя лучше. Хотя самочувствие никак не отражалось на внешней продуктивности, я оставалась всё такой же инфантильной, что не мешало раздражаться при каждой попытке навестить брата. С каждым своим приходом я отмечала положительные изменения на его теле, пока оно окончательно не обрело привычный цельный вид. Но всё такая же серая кожа, ледяные руки… Меня это пугало. Волосы на загривке приходили в движение, когда, преодолев все препятствия, я появлялась в дверях его палаты. Без моего внимания не остался и тот факт, что палату всегда аккуратно огибают другие обитатели госпиталя. Это настораживало, но я успокаивала себя тем, что при дееспособности брат был крайне специфическим человеком, скудным на эмоции и с тяжёлой аурой. Помогало успокоиться также всегда опрятное состояние его тела: уход за ним проводили в соответствии с общепризнанным регламентом. Хоть капли благих вестей. Каждое моё посещение брата сопровождалось тишиной в палате. Я всегда успокаивалась рядом с ним, не были исключениями и нынешние дни. Его молчаливое присутствие дарило умиротворение, и я молча сидела рядом с ним, едва касаясь его ледяных пальцев. Когда отведённое мне время кончалось, выходила исполненная спокойствием и горечью. Странное сочетание. Не заметила, как опали деревья, и очнулась лишь когда выпал первый снег. Весь сезон я проходила в лёгкой одежде, не испытывая по этому поводу никакого дискомфорта, и это удивляло. Но это чувство не затерялось надолго в чертогах моего разума, быстро покинув его, оставив лёгкий шлейф воспоминания. Тот факт, что я перестала мёрзнуть, был принят мной как само собой разумеющееся явление, соответствующее моему дару криокинетика. И никого, кроме меня, он не напрягал. Снег принёс в мою жизнь умиротворение. Переживать дни стало легче, когда на улице царила моя стихия. Одним своим видом она меня успокаивала и заставляла отрешиться от тяжёлых размышлений, и в один из таких дней меня задержал мистер Башка. После очередной контрольной он выпустил весь класс из кабинета. Кроме меня. Я не торопилась. — Мисс Гейт, я хотел бы отметить ваши успехи в процессе познания самоконтроля. За прошедший семестр вы никого не убили, и я не зафиксировал ни одного случая серьёзных увечий у студентов. Моё уважение, ибо я сам иной раз едва держусь. Вот ведь пустые головы! — Меня тронули ваши слова. Что-то ещё? Простите, профессор, но автобус скоро отходит. Мне не хотелось бы опоздать. — Не думаю, что для вас станет проблемой спуститься с нашего парящего островка без помощи автобуса. Итак, я просил вас для того, чтобы сообщить замечательную новость! Исходя из статистики показаний графика с вашей руки, я зафиксировал тенденцию снижения щекотливых показателей, что означа-а-ает… Ну же, мисс Гейт, подыграйте! Я был о вас более высокого мнения… Итак, мы с нашими общими коллегами посовещались и пришли к выводу, что вам позволительно предоставить вольные хлеба. — Что вы имеете в виду, профессор? — О, и всё же я вас не ошибся! Вы замечательно играете роль доверчивой невинности! — Рада оправдать ваши ожидания. — Ой, не льстите. Знаете же, что сработает. А теперь подойдите ко мне, я сниму с вас свой прибор. Хм, запатентовать или нет? Нет, пожалуй, пускай сами думают. Научному центру без моей гениальной головы вовек не дойти до такой простой вещицы! Отлично, прибор снят! Можете быть свободны, мисс Гейт, словно птица в небесах! А, забыл предупредить! Вам даётся испытательный срок в две недели. Если за это время вы ни разу не сорвётесь и не жахните в никого любимым стихийным выбросом… Ну, браслет обратно на вас не наденем, вот что. А теперь кыш-кыш, у меня — Дела! На пути к выходу я растирала запястье, со странным удивлением осознавая, что теперь ничто не сдавливает кисть, не тычет своими иголками для взятия крови на анализаторы, не натирает и не жмёт. След, опоясывающий всё запястье, оставался приличный. Как от наручников… Я выдохнула. — Словно из тюрьмы вышла… — Глотнула свежего воздуха? Против воли я вздрогнула, случайно ногтем содрав сукровицу. Да, зря я в период отчаяния и опьянения пыталась сама снять наручник куратора — хрень не поддавалась экстремальному охлаждению и не пробивалась самыми острыми орудиями, вместо этого она выпускала шипы на внутренней поверхности и цеплялась за кожу на запястье. Зато руки я побила замечательно. Следы остались добротные, раны не успевали заживать, как снова стирались под давлением и шипами наруча. Теперь я увидела, как отвратно выглядит будущий шрам, из которого шустрой струйкой потекла моя живительная сила. — Что-то хотел, Войнамир? Пирокинетик поморщился. Я давно перестала называть его даже по фамилии, активно эксплуатируя данный обществом псевдоним. Хотя, активно — сильно сказано. Я резко сократила все возможные контакты с группой, предпочитая держаться обособленно. Они уже не выбешивали своим присутствием и голосами, но находиться хотя бы за одной партой мне было крайне неприятно. И тут не котировалось, бывший то член «нашего» квартета или кто другой, — ко всем у меня было равное отношение. — Можно без?.. — Нет, нельзя. Повторю, ты что-то хотел? Парень вздохнул, отлип от стены и подошёл ко мне, чтобы взять за кровоточащую руку и обвязать кисть своим любимым платком, снятым с запястья. Он немногим дольше положенного задержал мою руку в своих, погладил большими пальцами окровавленную тыльную сторону ладони и, всё также не поднимая глаз, развернулся и ушёл. Я стояла, сжав губы в тонкую полоску с такой силой, что они побледнели, и не понимала. Сколько бы я не силилась, не могла понять действий одногруппника с самого первого курса. Можно было бы списать всё на коллег по голосу говорящих, но… Это было не то. Какое бы я не подбирала объяснение, оно разбивалось при первой же попытке оправдать его. И вот снова. Когда я всех оттолкнула, когда не могу перенести ничьё общество, считая самым оптимальным одиночество, он снова… Снова выколупывает меня из скорлупы. Хочет он этого или нет, делает ли осознанно, но я смотрю на него и не чувствую неприязни. Чёрт бы тебя побрал, Уоррен Пис! — Автобус уже ушёл. Я села поблизости, поворачивая голову в ту сторону, куда смотрел он. За школой, там, где позади был облюбованный мною большой уличный бассейн, если сесть ближе к границе острова, можно было увидеть город внизу, множество снега и небо. Такое прекрасное и такое манящее. — Знаю. Его голос был хриплым. Оба мы сидели на снегу, но только я одна не испытывала дискомфорт, а пирокинетик, казалось, холода просто не замечал. Да, в этом году выпало слишком много снега… — Эта штука у тебя на руке… Её сделал профессор Башка? Слишком больно было?.. — Нет… Знаешь, нет. Я не чувствовала боли. И до сих пор… Не чувствую ничего. Странно, да? Я искривила губы и откинулась на спину, закинув здоровую руку под голову и прикрыв глаза. И зачем я это делаю? Зачем пошла за ним, зачем села рядом, зачем заговорила и продолжаю это делать? Зачем я говорю то, чего никому ещё не говорила? Даже себе? Я услышала, как он лёг. Снег захрустел под его весом, прекрасные снежинки порушили восхитительные конструкции, слившись в бесформенную массу под горячей спиной. Я решила вернуть им их индивидуальное превосходство. Задумчиво поводив в воздухе пальцами больной руки, я махнула, и под пирокинетиком образовалась настоящая подушка из снега, как подо мной. Теперь снежинки будут жить дальше, неся в себе распавшуюся молекулу воды. Неужели это не превосходно? Процесс распада и восстановления… Что может быть более увлекательным и манящим? Только брат… Живой и здоровый, сидящий вместе со мной в нашей гостиной за чтением любимого «Фауста» Гёте. В свете торшера, отчётливо выделяясь в тени комнаты. Периодически поднимая на меня взгляд, едва заметно улыбаясь и снова отворачиваясь, чтобы через минуту свеситься и поправить свисший с дивана плед, в который укутаны мои ноги, положенные на его. Счастливое воспоминание… Как мне его не хватает. — Эй, ты?.. Уоррен не сказал «плачешь». Он не сказал ничего, но яснее ясного было, что мои невольные слёзы не оказались незамеченными. Через секундное колебание он поднялся и сел рядом со мной, сжав мою ладонь, рукой которой я укрыла глаза. Слабость, но я не могла успокоиться. Мысли о брате всегда заставляли прибор куратора визжать, ударяя по мне импульсом, призванным снять напряжение и вернуть показатели на норму, но печали они меня не лишали. Внутри всё болело. Я слаба. А значит, смерть уже давно стоит за моими плечами. И пусть, мы будем вместе. Пис вздохнул и приподнял меня, прижав к своей груди. Так было легче: никто не видел слёз на моём покрасневшем лице. А когда он принялся поглаживать мне плечо и спину, за которые придерживал, и понемногу покачиваться из стороны в сторону, я дала себе волю, тихо подвывая своему горю. Никто не знал, что снедало меня изнутри, никто даже не догадывался, что могло произойти в моей жизни, но Войнамир… Уоррен не задал ни единого вопроса, как бы ему не хотелось. Он просто был рядом, даже когда я сделала всё возможное, чтобы этого избежать. Молча терпел все мои выразительные взгляды, спокойно отбивался от поставленных мною ловушек и лишь шипел, когда что-то выходило за грани извращённого штиля. И сейчас он был рядом, успокаивая меня, всеми силами пытаясь подарить своё тепло и покой. Я ценю эту поддержку. На самом деле. Высоко ценю, ибо она незаменима. Успокоившись и не стремясь разорвать объятия, я отцепила руки от куртки парня и взялась за его плечо, проведя своей рукой по его до самого запястья, сжимая его ладонь и ощущая ответное касание. Его вторая ладонь, поддерживающая меня за плечо, нашла мою вторую руку, аккуратно, памятуя о ранах, сжав её и ощутив ответную реакцию. В его объятиях было тепло и уютно, меня ничто не нервировало и не тревожило, кроме привычных переживаний. Но и они отошли на второй план, когда Пис неожиданно зарылся носом в мои волосы, шумно выдохнув. Я дрогнула в кольце его рук, сжавших меня сильнее и тут же расслабившихся. Странное чувство посетило меня, сковало льдом все внутренности и разверзло глубокую всепоглощающую пучину в районе живота. Но это принесло мне странное удовольствие, заставив испугаться саму себя, когда захотелось ещё. Ощутив себя мазохистом, я запретила себе думать о том, чтобы ответить парню, поджав всё ещё дрожавшие после слёз губы. Я боюсь саму себя. — Прости… Парень выдохнул эти слова мне в район макушки, через секунду опустив на неё лоб. Он сжал в своих горячих ладонях мои оледеневшие руки. Я ощутила неиспытанное ранее напряжение в районе низа живота, оно заморозило все мои внутренности, набрав многотонный вес и придавив к земле. Сознание странно поплыло, и эту дымку рассеивать мне на удивление не хотелось. — Мы оба много чего успели натворить, чтобы просить друг у друга прощение. — Любишь ты момент поломать. Он улыбнулся, и я кожей ощутила эту улыбку, когда он снова зарылся носом в мои волосы, опять прижав меня к себе. Но в этот раз он не расслабил кольцо рук, и я невольно улыбнулась в ответ парню, хоть мы оба и не видели этих улыбок. Странно, но наше поведение… Оно… — Этого ты от меня хотел? Он не ответил, резко замерев. И хотя я имела в виду наши объятия, трактовать вопрос можно было в любом контексте в зависимости от желания. Его волнение я ощутила в словно замёрзших ладонях, непроизвольном сглатывании, замершем на секунду дыхании и участившимся биении сердца. Я высвободила ладонь из несопротивляющейся руки парня и приложила к его груди, прижавшись ухом рядом с ней. — Я слышу тебя. Слышу, но не вижу. Он выдохнул, снова обняв меня и прижав к себе. Мою ладонь на своём сердце он не убрал, наоборот сжав её в своей руке на груди. Собравшись с мыслями, он тихо сказал: — А я вижу… Но только не слышу. — Ты хочешь это исправить? — Да. Я отстранилась от груди парня, сев ровно и посмотрев ему прямо в глаза. Он не отвёл взгляд, всматриваясь в мои карие своими глубокими, едва не чёрными глазами. Я устроилась удобнее напротив Уоррена и взяла его за руки. Такие горячие… — Так услышь меня, а я — увижу. Его руками я закрыла себе уши, своими накрыв его глаза. И было в этом что-то… Интимное. В его аккуратных движениях пальцев на моих висках, путаясь в каштановых с проседью волосах, в моих лёгких поглаживаниях его подрагивающих век. Не думала, что когда-нибудь открою для себя то, чего раньше в себе не знала. Неподдающееся описанию новое чувство. — Мы с братом одни друг у друга. Мы связаны, очень сильно. Можешь ли ты представить себе эту связь? Мы зависимы друг ото друга. Сильнее наркотиков. Мы любим, заботимся о благополучии, по возможности приглядываем, никогда не отказываем в помощи, даже если проблема не озвучена, а её решение не построено. Нам не нужны слова, чтобы общаться. Нам хорошо вместе и очень тяжко по отдельности. Брат… Сейчас в коме. Уже как пол года. Возможно, до тебя доходили слухи о злодее, начавшем захват мира с уничтожения организации. Знаешь ли ты распределение сил в её отделах? Этот злодей… Начал с отдела моего брата. Уже пало много хороших людей, на Джефри их число не остановилось. Сейчас кампания по поимке крыс развернулась во всю ширь, но пока она составлялась, прошло слишком много времени. Слишком… Ещё не поздно остановить этого злодея, но брат… Он… Шансов… Почти нет. Плечи затряслись, и мелкой дрожью пошли руки. Уоррен ничего не сказал, но приблизил наши лица и соприкоснулся лбом с моим. Я рвано выдохнула, проглотив слёзы. Говорить кому-то о своих проблемах было не в моих привычках, и оказалось тяжко. Внутри всё сжималось тугим комом и давило на внутренности, вынуждая под своим весом дышать прерывисто, через раз. Неимоверно тяжко. — Ты справишься. Я едва слышно всхлипнула, сожмурив глаза. Нет, я очень, очень сильно сомневаюсь, что справлюсь. Ведь я не… — Ты сильная. Не забывай об этом. Но не замыкайся в себе. Иногда и сильным нужна поддержка друзей. Моё дыхание устаканилось, и я смогла вздохнуть полной грудью. Я успокоилась, а невнятный клубок из мыслей и собственных ощущений распутался, расставив всё по своим полкам. Да, я не всесильна, но во мне достаточно всего, чтобы следовать своей дорогой, не сходя с неё. Не ступая на поводу невнятных чувств, не позволять тянуть себя разуму. Делая то, что считаю нужным, я буду тем, кто есть, с теми силами, что мне даны. Истина открылась мне во всей своей простоте. — Я вижу тебя… — Я слышу тебя… Руки коснулось нечто, оставившее ощущение ожога, а после разлившееся в мягкое тепло. Невероятная конструкция из снега окутала собой моё запястье и затянула все раны, оставив лишь рваную светлую полоску шрама. Приглядевшись, я увидела силовые нити и крохотный клубочек энергии, который распался и потух, отдав мне свою энергию. Конструкция потеряла свою живительную силу, оставшись пустым комком снега на моей руке. Как с обработанной, неживой водой, так и с этим снегом я, словно поднимая мёртвых, оживила его и преобразовала в кристалл чистого льда. Он прекрасен… — Нам пора идти. Автобус… Я замолчала, вспомнив, что сейчас уезжают выпускные курсы. Нам там делать нечего. — Ты так жаждешь на него попасть? Уоррен разрушил тишину задумчивой паузы, с лёгкой улыбкой наклоняясь ко мне и сильнее сжимая мою руку в своей. — Нет. У меня свой транспорт. Я также подалась вперёд, оставив между нами не более сантиметра. Едва касаясь носами, мы оба замерли и одновременно потянулись навстречу влекущему человеку. Мягкий поцелуй, лёгкий, осторожный, он прервался через считанную минуту. Я потянула парня за руку, вынуждая подняться вслед за собой, и полетела за границу созданного острова, увлекая пирокинетика в недолгий свободный полёт. Он обхватил меня в паническом страхе, но вот мы оказались подхвачены тяжёлыми облаками и воспарили над улицами города. — И часто ты такое делаешь? — Зависит от настроения. И желания. Мне хотелось показать Уоррену тот мир, что я видела с высоты птичьих крыльев. И он восхищённо выдохнул, обняв меня за талию. Его близость пробуждала в моём теле пожар, и было трудно сосредоточиться на общении с небесной водой, но всё шло хорошо. До той поры, пока я не ощутила на своей шее пылающие губы парня. Весь контроль пропал, от падения на грубый асфальт или крыши домов нас спасла лишь живая энергия, что наполняла несущие нас облака. Невольно охнув, я разозлилась. — Никогда так не делай. — Прости… — Наши жизни спасла лишь энергия воды, которую я успела собрать до этого момента в облаке. Если бы не она, мы давно представляли бы собой бесформенный ошмёток мяса. — Я не смог удержаться. Эти простые слова сопроводил мимолётный поцелуй в губы, после чего меня развернули спиной к пылающему живым огнём телу и снова обхватили за талию. Спокойно воспринимать всё окружение стало невозможно. Руки мелко подрагивали, сердечная мышца заходилась в бешеном биении, дышать снова стало трудно. Растерев руками лицо с подсохшими дорожками слабости, я постаралась взять себя в руки и отвлечься от желания. Сконцентрироваться помогла оценка обстановки снизу, я узнала пролетающие улицы и поняла, что скоро спускаться. Как бы то ни было, а приглашать парня в свой дом я не считала необходимым. Со смущением я признавала стыд, ведь дом оказался совсем заброшен с конца лета. Как брат пал жертвой крыс, так я запустила свои прямые обязанности, наплевав на всё, кроме своих внутренних терзаний. Да, теперь меня ждали весёлые вечера. Я расцепила руки парня на своей талии и взяла его за ладонь, второй рукой формируя щуп, который опустит нас на безлюдную улицу. Как бы Уоррен не держался, а я чувствовала его волнение и переживание. Он не слышал того, что слышала я, и не видел всего, что было открыто моему взору, но его вера в меня, отдача в мои руки, уверенность в моих силах говорили за себя. И я старалась оправдать ожидания. — Спасибо. За всё. — Ничего не бойся. Его губы легко коснулись моего виска, а руки сжали мои ладони. Мы разошлись по разным дорогам: он направился в сторону «Красного фонарика», я же — до госпиталя. Уже сидя рядом с койкой любимого брата, я попыталась разобрать весь прошедший день. Признаться честно, когда возбуждение отпустило, я изрядно озадачилась. А позже поняла, что искать оправданий и объяснений бессмысленно. И хотя мной руководили гормоны, я делала то, что хотела и считала нужным. Может, я и ошибаюсь сейчас, но это — мой выбор. Я знаю, ты поддержал бы меня, брат. Твоя поддержка мне нужна, как никогда, ибо мне страшно. Ты бы объяснил мне то, что я… Чувствую?