.memento

Джульетта смотрит на учеников, которые уезжают прочь из пансионата (потому что осенние каникулы пусть и длятся всего неделю, но они так необходимы этим детям, которые еще совсем не готовы уходить прочь от родительской опеки, чтобы они там не говорили), и ноябрськое солнце перестает ее согревать. Даже любимый зеленый чай с лимоном не помогает. И теплый плед на плечах. Так всегда, когда она видит разницу между нормальными семьями и тем, что есть у нее. Джульетта отворачивается — в спину все еще долетают тонкие голоса (даже через стекло) — уходит из комнаты прочь, прихватив с собой Гегелеву «Феноменологию». У нее много работы на этой неделе, и у нее есть книги, которые дороже любых людей. Касл не особо доволен тем, что она так и не нашла себе подругу остается здесь одна, но технически надавить на нее могут только родители, и она пользуется ситуацией. Пусть для этого и придется ломать себе мозги сущностью, как основанием существования. Формальности. Короткое письмо от родителей, где между строк явно читается «мы рады, что ты достаточно занята, чтобы не приезжать в наш дом», даже руки особо не жжет, когда Джульетта его читает. Ничего удивительного. Или нового. Уже даже не болит, а слегка дергает внутри что-то. Она отдает письмо Каслу, где Элеонор (когда ей было девять, Джульетте строго-настрого запретили называть их «мама» и «папа») говорит, что рада за успехи дочери, и что она хочет, чтобы Джульетта осталась в пансионе, потому что она занята проектом. Добавляет что-то про свежий воздух, который будет полезен для кожи и легких. Формальности. Касл смотрит хмуро, но ничего не может сделать. Он оставляет ей новую порцию препаратов и говорит, что она должна присылать письма с отчетами каждый вечер. На пороге добавляет, что они знают другу друга уже довольно давно, и что если она сама не захочет, то он не сможет ей помочь. Джульетте хочется ответить, что ей в принципе уже ничто не сможет помочь. Она выбрасывает пустую упаковку «Прозака» в мусорку у входа. Покупает себе диетическую колу. И еще салат. Который потом все равно выбросит так и не съев (в последнее время ее рацион состоит из яблок, чая и винограда, если Касл узнает — ей конец). В коридорах тишина такая, что самое время думать о тотальном одиночестве и о том, что совсем скоро их вселенная умрет, потому что Солнце взорвется.

***

Они сталкиваются в общественной библиотеке: руки одновременно тянутся к тому стихов Федерико Гарсии Лорки — он на верхней полке. Ей нужно три секунды, чтобы заметить закатанные рукава свитера и подумать, что голые предплечья это странно, потому что даже жарким летом метки скрывают, а потом еще две, чтобы увидеть шрамы. Полосы: одна за другой, одна за другой, тонкие, толстые, наискосок и прямо, будто обрывки лент. Настоящая акция протеста там, где у нормальных людей метка (там, где у нее шрамы от ожогов). Она тут же опускает глаза, отходит на несколько шагов назад, потому что нельзя на такое смотреть, потому что так нельзя с собой поступать, потому что он вот так открыто демонстрирует свое… увечье, а ее собственные шрамы не дают ей покоя. Джульетта хочет одновременно сбежать и поднять на него взгляд. Но она застывает олененком в свете фар, смотрит на носки его ботинок, потому что этот почему-то не уходит. Ей бы извинится, но она и этого из себя не может выдавить. — Тебе нужно? Книга оказывается в поле ее зрения. Гарсиа Лорка Ф. Ода Святейшему Таинству Алтаря мне нужно знать, что случилось с тобой; мне нужно знать откуда они; скажи, пожалуйста, это были твои родители? ты сам? несчастный случай? почему ты избавился от метки? или ее у тебя тоже не было? а это чтобы забыть? чтобы при случае можно было солгать? тебе жаль? ты скучаешь? кто ты? давно ты такой? почему ты закал рукава? ведь тебя могут увидеть. «это» могут увидеть. тебе разве совсем не страшно? почему тебе не страшно? как у тебя получается вот так? Джульетта убегает прочь. От него. От людей. В спасительный вакуум одиночества. Так и не извинившись.

***

Ключ не с первого раза попадает в замочную скважину (пальцы дрожат). Только оказавшись внутри четырех стен она сползает на пол, закрывается у себя в комнате. Горло саднит, в боку болит, легкие будто рвет на части — так быстро она бежала домой. Глотает «Паксил» даже не запивая его водой. Руки сами тянутся в тому «Маленького Принца». Она ложится просто на пол, обнимая книжку, которую знает наизусть. ...Маленький принц вздохнул. "Вот бы с кем подружиться, — подумал он еще. — Но его планетка уж очень крохотная. Там нет места для двоих..." Он не смел себе признаться в том, что больше всего жалеет об этой чудесной планетке еще по одной причине: за двадцать четыре часа на ней можно любоваться закатом тысячу четыреста сорок раз!… Джульетта думает о том, что тоже хочет смотреть закаты по тысяче раз, давая таблетке сделать свое дело.

***

Когда приступ проходит, долго не решается хоть что-то написать в своем дневнике, не говоря уже о том, чтобы написать Каслу. Потому что она не думала, что все случится так быстро. Она думает, что ей только шестнадцать, только шестнадцать и она еще не читала трудов Томаса Пейна И Бэнджамина Франклина. Она не читала Лорку и Драйзера. Она не успела так много. Все говорили, что такое случается у людей без меток, что они постепенно могут сходить с ума, могут видеть… всякое. Что риск возникновения и развития патологий на 86% выше, чем у обычных обывателей. Галлюцинации — первый шаг, первый тревожный звоночек при котором тут же стоит сообщить куратору, родителям, ближайшему патрулю. Но таблетки должны ей помогать. Таблетки и регулярные проверки. А они не помогают. Судя по тому, что она видела — они не помогают. Элеонор всегда говорила, что у нее дурное воображение. Слишком живое. Такое, которое приведет их всех к большой беде. И теперь Джульетта за него платит. Платит за те часы, когда с головой погружалась в выдуманный мир, где все было хорошо. Когда проваливалась к свои фантазии, как Алиса в кроличью нору. Потому что шанс того, что этот человек, с такими же шрамами, такой же покалеченный, но куда смелее и отважнее ее самой, существует в реальности — 0,01%. А вот то, что это просто ее воображение — 99.99%. Джульетта выпивает еще две таблетки. Для перестраховки. Джульетта не хочет оказаться в «Эхо», куда ее на 13-летие возила Элеонор. Джульетте не хочет становится кроликом для опытов врачей. Объектом, который можно изучать и тестировать. Приводить в пример аудитории будущих специалистов. К которому сочувствия проявляют не больше, чем к трупу, плавающему в формальдегиде. Она не хочет оказывается в гетто, огороженном стенами и проволокой, куда запихивают тех, кто оказывается неполезным. Тех, кто не может выжить без метки. Ей хватало и того, что она жила в мире, где на новостных каналах шли горячие дебаты о том, стоит ли убивать таких как она (неполноценных), еще в детстве, когда все экспертизы и анализы стопроцентно подтверждали неспособность иметь метку. Они говорили что это милосерднее, чем отправлять их в центры содержания. Укол. Смерть во сне. Ты ничего не чувствуешь. Просто закрываешь глаза и все. С экономической точки зрения это было только выгоднее всем. Чтобы такие не становились обузой здоровой части общества. Постепенно Джульетта смиряется с нелюбовью (ненавистью) родителей. Джульетта смиряется с одиночеством. Джульетта смиряется с тем, что будет не совсем правильным элементом системы. Это можно вытерпеть. Можно спрятаться за книгами, можно спрятаться за работой, можно… было. А теперь? Теперь разве что сбежать, пока не поняли, что с ней происходит. Но куда? В Тибет? Принести обет? Теперь для нее даже там места не будет, потому что монахини принимают к себе тех, кто здоров. Они тоже часть системы. Они — иллюзия выбора. Ей кажется, что Элеонор стоит в комнате и недовольно поджимает губы. Ведь она знала, она знала с самого начала, что что-то не так, но ее не слушали. И теперь ей приходится не только терпеть Джульетту, теперь ей придется еще и признать, что ее дочь больна. Еще больше, чем они предполагали. Джульетта открывает глаза, когда на улице практически садится солнце. Письмо Каслу нужно было написать час назад.

***

Из-за спешки ее писанина получается какой-то сжатой и нервной. С опечатками. И лживой (не отправила раньше, потому что не было электричества — так себе отмазка). Ей раньше не приходилось лгать. Недоговаривать — да. Но не обманывать намеренно. Ощущение не из приятных.

***

Когда на следующий день она показывает нос из комнаты, то испытывает облегчение увидев, что нигде нет старших и надзирателей. Джульетта спускается в кафетерий внизу как можно быстрее. Ей кажется, что за ней следят более пристально, чем раньше. Теперь это не легкое показывание на уровне лопаток, теперь ей кажется, что взгляды опускаются на плечи тяжелыми покрывалами и завязываются узлами у самого горла. Она понятия не имеет, что будет делать, когда начнется учеба. Ей остается только очень тщательно вести дневник, чтобы знать хотя бы о части того, что происходит. Джульетта набирает себе кучу научных журналов и две книги. Говорит, что это для доклада в декабре. Вторая ложь за сутки дается не проще. Как и вторая встреча. В этот раз на этаже ее собственного общежития. Он сидит на подоконнике и курит в открытое окно, вытянув длинные ноги, когда Джульетта его замечает. Как и тогда, она смотрит на его предплечья, которые все еще обнаженны. И шрам(ы) все там же. — Тебе не говорили, что курить — вредно? Ей, конечно же, хочется спросить десяток других вопросов. Но пока что хватает смелости только на это. Сигарета докуривается в одну глубокую затяжку. И вылетает в окно. Он поднимается на ноги, забирая свою темную куртку. Она замечает, что на пальцах (длинных, узловатых — у него руки пианиста) кольца-печатки. — Жить в принципе вредно, тебе не кажется? Он улыбается ей, и, по какой-то абсолютно непонятной причине, Джульетта улыбается ему в ответ. Она открывает двери своей комнаты и жестом приглашает его внутрь. Абсолютно наплевав на правила безопасности. На здравый смысл. На главное правило «не пускай незнакомцев в дом». Он останавливается на пороге, и заставляет посмотреть себе в глаза (они у него темные, практически черные, в каемке таких же черных ресниц под изломом бровей). Она почему-то хотела, чтобы они были зелеными. Но темные, как кофе, ей тоже нравятся. — Я — Джонатан. Живу на третьем этаже. — Можешь заходить. В конце концов, Джульетта всегда хотела друга больше, чем собаку.