Epilogue

      Самую большую боль, как известно, могут принести только те, от кого никогда этого не ожидаешь. Лучшие друзья, родные и возлюбленные – те, кого мы ближе всего подпускаем к себе, перед кем обнажаем душу, кому доверяем все самое сокровенное, мысли, чувства, надежды и мечты. Именно они потом разбивают всё на сотни маленьких осколков, которые ранят, и раны эти кровоточат еще долгие годы, а возможно, не затягиваются уже никогда.       Пертту, как никто другой, не понаслышке знал это. Его предавали всегда. Сначала еще в далеком детстве сестры не хотели играть с этим странным, повернутым больше на музыкальных инструментах, чем на обычных детских игрушках, мальчиком.       - Отойди, прочь! Не будем играть с тобой! – кричала старшая Аура и бросала ему в лицо горсть песка.       Пертту уворачивался, как мог, закрывал лицо маленькими ладошками, старался сдержать подступающие к горлу слезы, ведь он же мальчик, а мальчики не плачут. Так всегда говорил отец, а отцу Пертту верил, как никому. Поэтому, будучи в очередной раз не принят сверстниками, он убегал домой, тихонько пробирался по коридору, чтобы никто не заметил его раннего возвращения с неудачной прогулки и садился под дверью кабинета. Отец репетировал, и из-за двери доносились обрывки увертюры, которые странным образом действовали на маленького мальчика. Он закрывал глаза, словно погружаясь в музыку и уносясь в далекие миры. На какое-то время он просто забывал, где находится, впадал в странное состояние оцепенения, и в том самом положении, сидящего на полу под дверью, его часто находил отец. Тогда Юхани брал сына на руки, относил в кабинет и включал ему оперы. Они подолгу слушали арии, а отец рассказывал, кто автор этих прекрасных произведений. Пертту жадно ловил каждый звук. Больше всего ему нравился Вагнер.       Чем старше становился Пертту, тем меньше он тянулся к окружающим. Он уже не пытался завязать дружбу с мальчишками из соседнего дома. Те еще поначалу подтрунивали над нелюдимым странным пацаном, но потом бросили это дело, а Пертту был только рад. Совсем не хотелось вступать с кем-то в перепалки или, тем более, лезть в драки. Каждый день, возвращаясь из школы домой, Пертту старался ни на кого не обращать внимание и даже совсем никуда не смотреть. Он торопился с одних, скучных и унылых, занятий на другие – туда, где его учили музыке. Когда Пертту только исполнилось пять, отец подарил ему маленькую виолончель. Она-то и стала самым первым и самым верным другом Пертту на всю целую жизнь.       Музыка открывала новые горизонты, новые грани познания. Детский пытливый ум стремился узнать, как можно больше, а сильное воображение, еще не ограниченное никакими рамками, рисовало перед глазами целые миры, открыть и познать которые можно было только через музыку. Пертту ощущал звуки под пальцами, когда они рождались его виолончелью, он слышал их в своей голове. Музыкальные мотивы чудились ему в стуке дождя за окном, в пении птиц, в шелесте ветра и даже в мерном шествии поезда по путям неподалеку от музыкальной школы. Музыка была повсюду, а когда Пертту играл, он и сам был музыкой.       Блуждая в своих воображаемых мирах, в реальности, однако, Пертту был все также нелюдим. Но музыкальная школа открывала ему не только дорогу к знаниям, но и знакомила с новыми людьми. И как бы Пертту ни опасался знакомиться и первым заводить разговор, но стремление поговорить с кем-то, кто поймет его и разделит с ним эти самые миры, было непреодолимым. Сначала стали появляться знакомые, потом те, с кем он вместе играл в юношеском оркестре при школе, затем одноклассники в школе при Академии Сибелиуса, куда очень скоро перевели его, как только стало понятно, что обычная школа мальчику совсем не идет. А потом появился и друг.       Тот самый, первый и настоящий, который слушал и понимал. Слушал музыку, а понимал Пертту. Их взгляды не всегда и не на все сходились, они могли часами спорить и не только о музыке, но всегда неизменно приходили к компромиссу, а если и нет, то просто махали на это все рукой и шли смотреть мультики про супергероев, которые так увлекали Пертту. Друга звали Эйкка. Он был старше Пертту, умнее, сильнее и выше во всех смыслах. По природе своей не считавшийся ни с кем бунтарь, он почему-то пригрел рядом с собой этого странного мальчика, которому так и клеилась кличка "ботан". В свои пятнадцать Эйкка, не смотря на запреты родителей, отпустил волосы, а еще он слушал Металлику и совсем не любил Вагнера. Однако, Пертту заставлял его послушать пару арий при условии, что потом они врубят новый альбом той самой Металлики. Это было странно, но и от тяжелой музыки Хетфилда Пертту забирало ничуть не меньше, чем в детстве от «Летучего Голландца». Он вновь погружался в неизведанные миры, но теперь там он был не один. Рядом сидел клевый парень Эйкка, который так и не понял, в чем прелесть супергероев, но никогда в этом не признался.       За Эйккой тянулся хвост из его друзей и приятелей, которые тоже так или иначе, но принимали Пертту, оценивая его не по возрасту, а по заслугам. Один из самых многообещающих среди подрастающих классических музыкантов Финляндии и за ее пределами. Пертту гордился собой, а им гордился отец, а больше всего было приятно, когда Эйкка подошел, хлопнул его по плечу и сказал:       - Ты крут, чувак! – и, помолчав, добавил. – А давайте замутим рок-бэнд?       Так появились Пааво, Макс и Антеро. Так появилась Apocalyptica. Теперь Пертту уже никогда не смог бы быть один, он знал это, он чувствовал. В их иллюзорных мирах теперь их было пятеро, если не считать призрака Хетфилда, который так и парил над виолончелями, пока писались первые каверы, сводились первые записи, вырисовывался образ первого, легендарного альбома. И вот тогда, когда боль и страхи быть непонятым и отвергнутым, казалось, давно отступили, случилось второе предательство, которого Пертту никак не ожидал.       - Ты никуда не поедешь! Не позволю! – всегда обычно сдержанный Юхани кричал, не подбирая выражений. – Не для того ты учился, чтобы бросить все ради какого-то сомнительного увлечения! Твой хеви-метал и так только позорит меня, а ты еще собрался бросить учебу?! Загубить себя, свою карьеру, талант, и все ради чего?! Да эта ваша группа развалится через полгода!       Пертту стоял, не шевелясь, не в силах хоть что-то сказать отцу, объяснить свое решение и желание уехать в тур с делом, которому отдал не только свой талант, но всего себя целиком. Он не мог ничего. Ему казалось, что в лицо ему швырнули горсть песка. Он стоял и только закрывал лицо руками, не в силах поверить во вновь настигшее его предательство.       - Знал же я, дружба с этим Эйккой не доведет до добра, - уже тише говорил отец, обращаясь к матери, которая все это время сидела здесь же в комнате, но не лезла в разборки отца и сына. – Откуда только он взялся вообще. Не надо было позволять…       Больше Пертту не слушал. Он не понимал, как можно было не позволить дружить с Эйккой, не отпустить его с ним в тур. А как же те миры, что они сочинили? Те миры, которые открыли друг другу, а потом и остальным участникам группы? Те миры, которые они собирались показать зрителям по всему миру, и которые теперь будут открываться уже без него. Пертту надолго заперся в своей комнате, а еще на дольше в самом себе. В тур он тогда так и не поехал.       Зато он поехал в тур через полтора года. Учеба была позади. Пертту больше не был обязан ни родителям, ни педагогам, ни своим классическим корням. Никому он не был обязан, кроме Apocalyptic-и. А еще слушателей, которые, он был уверен, сами того не зная, ждали его. Он отверг все предложения от оркестров и под непонимающим взглядом отца собрал скромный рюкзачок, взял в руки футляр с виолончелью и вышел из отчего дома, чтобы больше туда не возвращаться. Пертту верил в мечту, знал, что никогда нельзя сдаваться. Он шел вперед с высоко поднятой головой и с нетерпением ждал, что же преподнесет ему новый день.       Новый день готовил выход третьего альбома, тур по Европе и Америке, испытание славой и турбасом. Рядом всегда было множество людей - команда, пресса, поклонники. Нигде и практически ни на минуту невозможно было остаться наедине с собой. Иногда Пертту просто хотелось остановиться и подумать, осознать и понять, куда он движется. Все вокруг менялось так быстро – места, города, люди и лица. Неизменным оставался только турбас, на котором группа колесила сквозь пространства и континенты, а еще лица согруппников, которые были всегда рядом. Особенно приятно было видеть Эйкку. Рядом с ним Пертту чувствовал себя в безопасности, насколько это вообще было возможно под светом софитов на сцене, у подножия которой беснуются сумасшедшие поклонники, или в том же турбасе, несущемся по скоростному шоссе уже потом, по завершению концерта. Пертту действительно не боялся почти ничего. Он все еще видел иллюзорные миры, он нес их миру напару с Эйккой. Они часто и помногу разговаривали, когда обоим не спалось в душном пространстве автобуса, строили планы на будущее, на новые альбомы и непокоренные еще пока площадки самых престижных фестивалей. Их дружба с успехом проходила испытание, чего нельзя было сказать о группе в целом. В середине тура от них ушел Макс.       Это предательство Пертту тоже не смог забыть уже никогда. Конечно, он видел, что отношения накаляются. Конечно, он понимал, как тяжело приходится Эйкке раз за разом ставить на место зарвавшегося согруппника. Конечно, он знал по опыту других рок-бэндов, как оно бывает. Но он никогда не мог бы представить, что с ними случится нечто подобное. Единый механизм группы был поврежден. Макс ушел, оставив после себя боль, непонимание и больше пятидесяти неотыгранных концертов. Волшебные миры уже не казались Пертту такими уж манящими. Он вообще начал всерьез сомневаться, что правильно чувствовал до этого. Что если он ошибался? Если то, что вдохновляло и вело его вперед все эти годы, на самом деле было лишь фантомом, растворившемся в горечи обиды и предательства? Размышляя обо всем этом, Пертту начал писать. Не так, как раньше, а всерьез. В следующий альбом Apocalyptic-и вошли треки не только Эйкки, но и Пертту.       Пертту был сильно привязан к Эйкке. Привязан какой-то полуфанатской полубратской любовью. Сказывались долгие годы общения, невероятное взаимопонимание, но больше всего их сблизил именно тот самый первый для Пертту тур, когда он настолько привык к постоянному присутствию где-то в поле зрения почти до боли знакомого лица, что даже помыслить не мог о том моменте, когда Эйкка повернется к нему спиной и, бросив короткое «Ну бывай, меня жена ждет», уедет домой. В тот день, когда окрыленная успехом и выжившая после потери одного бойца группа Apocalyptica вернулась из тура, Пертту впервые за долгое время почувствовал себя не у дел. Его не ждал никто. Не то чтобы совсем никто. Конечно, родители не выставили бы его за дверь, заявись он к ним в гости, а старые приятели с удовольствием опрокинули бы по кружечке пива в ближайшем баре, внимательно слушая рассказы восходящей звезды челло-рока. Но Пертту было нужно не это. Оставшись наедине с собой, он отчетливо вспоминал слова Эйкки, сказанные в одну из бессонных ночей на тесной кухне турбаса.       - Знаешь, может, я и добился всего сам, - рассуждал он. – Но самое важное мое достижение, как ни крути, это семья. Не думаю, что есть на свете вещи, которые могли бы толкать меня вперед еще сильнее, чем желание сделать как можно больше для Кирси и детей. Я скучаю по ним. Как бы ни старался держаться, а сердце так и рвется домой…       Пертту тогда не очень вникал в смысл фраз. Он уже почти дремал под размеренный гул двигателя и спокойный голос Эйкки. Однако, теперь эти слова, как никогда, крутились в голове. У Эйкки была семья, его ждали и любили. «А чем я хуже?» - подумал Пертту. И женился.       Ее звали Лаура. Тоже из Хельсинки, тоже виолончелистка. Они познакомились еще во времена учебы в Академии. Пертту уже тогда понравилась хрупкая невысокая девушка с копной длинных светлых, как у него самого, волос. Он долго смущался пригласить ее куда-нибудь, а потом, когда решился, почувствовал, как ему с ней спокойно и легко. Они встречались весь последний курс, а потом Пертту затянули дела группы. Лаура была достаточно терпелива и подолгу ждала его сначала с затянувшихся допоздна репетиций, а потом и из тура, а потом у алтаря, и снова с репетиций и из тура. Но, видимо, терпение ее было недостаточным. Во время тура в поддержку альбома «Reflections», находясь где-то между Мюнхеном и Прагой, Пертту получил сообщение от своего адвоката. Лаура подала на развод.       Пертту плохо помнил, что происходило потом. Время словно бы поставили на быструю перемотку. Он делал все, что от него требовали бракоразводный процесс и работа над следующим альбомом. Он все успевал и в то же время ничего вокруг себя не видел. Дни пролетали, как минуты, и когда он, наконец, смог остановить мгновенье и задуматься, оказалось, что он снова был в турбасе, который колесил по Северной Америке, а рядом с ним на диванчике примостился Микко Сирен, новый ударник группы. Появление в группе Микко Пертту вообще расценивал, как подарок свыше. Мало того, что это открыло новые, доселе невиданные просторы полету неукротимой музыкальной фантазии, но что куда важнее, Микко открыл для Пертту город Турку. Еще будучи в Хельсинки во время постпродакшн альбома, когда Пертту пытался прийти в себя после судебного слушанья о разделе их с Лаурой такого еще скудного совместного имущества, успевший уже стать хорошим приятелем Микко вдруг пригласил его погостить к себе. Пертту неожиданно для себя согласился, и уже по дороге, в пол-уха слушая рассказы Микко о том, как он сам искал свое место под финским солнцем и вдруг обрел его в небольшом городе на берегу моря, размышлял, куда бы сам хотел переехать. А в том, что в Хельсинки он жить больше никогда не будет, сомнений не было. И то ли так умиротворяюще действовал шум прибоя, доносившийся до небольшого домика Микко, то ли сама компания друга, который ни на секунду не позволял унынию и грустным мыслям снова поселиться в голове, но через две недели Пертту обратился в местное риэлтерское агентство с вопросом подыскать ему жилье. В следующий тур он уезжал, закрывая ворота собственного дома и оставляя на попечение родителей двух вновь обретенных маленьких друзей – кошку Хульду и кота Пааво.       - Пааво? Серьезно? – спросил тогда Эйкка, скосив глаза в сторону стоящего неподалёку мистера Лётьёнена.       - А что такого? – пожал плечами Пертту. – По-моему, очень даже по-кошачьи.       В том туре кроме поддержки друзей, постоянных концертов, толп поклонниц, которых становилось все больше, и перманентного состояния усталости, Пертту открыл для себя еще одну вещь, вполне способную удерживать его в приподнятом настроении. Не имевший никогда ранее предрасположенности к алкоголю, а скорее даже немного сторонившийся времяпрепровождения за бутылкой пива в баре или чего покрепче в ночном клубе, Пертту вдруг обнаружил, что если выпить немного перед саундчеком, то репетировать не так уж и скучно. А если потом добавить еще немного перед концертом, то будешь зажигать еще сильнее. А если догнаться и после, то сон срубит быстрее, чем коснешься головой подушки на неудобной турбасной койке.       Наверное, это должно было бы настораживать, но когда тебе где-то чуть около тридцати, ты с лучшими друзьями и занимаешься любимым делом, когда ты свободен не только от людей, но и от предрассудков, разве может хоть что-то вызывать опасение? К тому же, как бы Apocalyptica ни проводила время вне концертов, выступали они всегда на высшем уровне и пределе возможностей, а тур-менеджер лишь недовольно качал головой, наблюдая, как его подопечные в очередной раз надираются, сидя перед экраном небольшого ТВ, по которому в который раз показывают мультики про супергероев:       - Вы самая скучная рок-группа на планете. Никогда ничего не происходит…       - Да ладно тебе, сплюнь, - смеялся Эйкка, пиная в бок Пертту, который, уже прикончив бутылку, пристраивался спать у него на плече.       Отчего-то Пертту был уверен, что как только тур завершится, и он окажется один на один со своим новым домом, то потребность выпить и расслабиться уйдет сама собой. Какого же было его удивление, когда потребность не только не прошла, но даже стала еще сильнее, особенно, в совокупности с тем, что на смену хронической усталости и единственному желанию спать пришло стремление поехать куда-нибудь и оторваться вне стен своего жилища. В частности, этому способствовал Микко – единственный человек из группы, с которым Пертту не просто сблизился, но с кем проводил время и в перерыве между турами. Живя в одном городе и будучи практически соседями, они не видели ничего странного в том, чтобы каждый вечер выбираться куда-нибудь в местный клуб или даже доехать до Хельсинки, а там снять пару девочек и зажигать всю ночь напролет. Для обычно тихого и спокойного Пертту все это было в новинку. Ему казалось, что Микко сейчас открывает ему очередной новый мир, гораздо более красочный чем тот, что окружал его раньше. Мир доступных удовольствий и постоянного релакса, замешанного на мощной дозе алкогольного опьянения. Круговорот лиц, среди которых Пертту довольно скоро перестал отличать знакомых от впервые встреченных, водоворот чувств таких же искусственных, как и грудь его очередной подружки.       И все было бы хорошо, но в таком темпе бесконечного отрыва время неумолимо быстро приближалось к началу следующего тура. Одним ясным утром, глядя мутным взором, Пертту пытался прийти в себя. Он лежал на незаправленной уже много недель кровати, мучаясь от духоты в помещении и запаха несвежего постельного белья. Ему отчаянно хотелось вскочить и распахнуть окно, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха, но он не мог. Тело не слушалось, а каждое движение отдавалось режущей болью где-то в районе желудка. Пертту мутило, и он уже начал всерьез полагать, что откинется прямо здесь на собственной кровати, но вдруг откуда-то появился Эйкка, больше похожий на призрака или ангела в белых одеждах. Он будто бы спустился к Пертту свыше и, матеря того всеми известными финскими ругательствами, отправил в больницу. Начало тура Пертту провел под кучей капельниц, уколов и обезболивающих, стараясь не думать о том, что где-то в другой стране на сцене с его группой, на его месте, вместо него самого рвет в клочья души и сердца зрителей временно заменяющий его Антеро Маннинен.       Тогда Пертту в очередной раз убедился, что все хорошее когда-нибудь заканчивается самой что ни на есть натуральной подставой. Если раньше он ожидал предательства только от других людей, то тут его подвел уже собственный организм. Конечно, разум подсказывал, что Пертту сам довел себя до такого, опустился слишком низко, прогнулся под обстоятельствами слишком легко. Да, ему было сложно после ухода Лауры, но разве же мог он настолько уйти в себя и свои трудности, что даже не заметил, как поставил под удар будущее не только свое, но и всей группы. Промучившись такими мыслями пять дней, на шестой Пертту потребовал досрочную выписку и, хотя чувствовал себя еще не очень уверенно, рванул побыстрее в Москву. Туда, где готовилась к выступлению его рок-бэнд. Желание доказать себе и окружающим, что он еще на что-то способен, придавало сил, когда он, чувствуя еще некоторую слабость и легкое головокружение, вышел на сцену перед огромным залом российской столицы. И хотя его постоянно мутило, а длинные волосы неустанно лезли в глаза, только сильнее раздражая, Пертту во весь рот улыбался и был просто счастлив от того, что он снова там, где и должен был быть. И даже когда он падал в обморок, лишь шагнув за кулисы после концерта, когда сильные руки кого-то из согруппников тащили его до диванчика в гримерке, даже когда местный врач делал ему очередной укол и просил не переутомляться, он все равно чувствовал себя как никогда спокойным и счастливым.       После всего произошедшего тур, казалось, пошел своим чередом. Хотя некоторые изменения и были заметны невооруженным глазом. Например, с кухни турбаса, как и из мини-баров отельных номеров, исчезли все алкогольные напитки. Зато холодильник всегда был доверху набит здоровой и полезной едой. Никого из группы это, конечно же, не вдохновляло, но и возразить никто не смел. Поддержать Пертту и помочь ему поскорее восстановиться после болезни было делом первостепенной важности. Даже менеджер, который постоянно искал повод подколоть своих подопечных, сейчас подозрительно молчал. Наверное, ему стоило слишком многих нервных клеток, чтобы на несколько концертов найти замену тому, кого заменить вообще в принципе было невозможно.       Сам Пертту из периода своего «бурного», как он сам назвал его, отрыва заимел не только проблемы с желудком, кучу сомнительных знакомств и неизвестных номеров в записной книжке, но и нечто большее. Точнее, некто, а именно - девушка. Они познакомились на вечеринке у какого-то общего друга. Пертту планомерно заливал в себя крепкие алкогольные, как в общем-то и всегда в тот момент, а девушка приехала забрать свою тоже немного перебравшую подругу. В итоге, и Пертту сам не знал, как так получилось, наутро они проснулись в одной постели. Все втроем. Как ни старался, потом он никогда так и не вспомнил, что именно происходило той ночью, но наутро подруга ушла, а девушка осталась с Пертту. Ее звали Анне-Мари. Красивое имя, идеальная внешность и приятный характер финской модели сразу понравились виолончелисту. Кажется, это было взаимно, потому что Анна не только не ушла в то утро, но осталась рядом и потом, когда Пертту уехал в тур, вернулся, снова уехал, а потом опять пропал в студии, записывая новый материал для уже седьмого альбома. Анне-Мари всегда была где-то рядом, не претендуя особенно сильно на его внимание, занимаясь своей карьерой, посещая светские мероприятия, от которых Пертту всегда воротило. Она не просила взамен ничего, и именно это стало ключевым моментом. Посоветовавшись с самим собой, Пертту снова наведался в ювелирный салон, и уже через несколько дней все желтые газетенки разрывались от новости – Пертту Кивилааксо женится на финской модели.       После сокрушительной новости о помолвке мир замер в ожидании скорой свадьбы, однако, время шло, а ничего более не происходило. Замирание постепенно спадало, как и накал чувств Анне-Мари, как и уверенность Пертту в том, что он поступает правильно. Весь погруженный в работу и творчество, он почти не общался со своей невестой вплоть до того, что на вопрос Эйкки, когда те последний раз ужинали вместе, даже не смог припомнить, когда, и правда, они проводили вместе ночь. Эйкка только качал головой, а Пертту снова собирался в тур, теперь уже в поддержку не альбома, а в честь 20-летия группы. Это событие казалось ему намного более значительным, чем собственная постоянно откладываемая свадьба. Как оказалось, для Анне-Мари это тоже был знаковый момент. Как только за Пертту закрылась дверь, проводившая его в тур и чувствующая себя снова брошенной невеста собрала чемоданы и покинула дом своего жениха, чтобы больше туда не вернуться.       «Я поняла, если ты когда-нибудь и женишься, то только разве что на своей виолончели. Прости, но я не могу всю жизнь оставаться на вторых ролях», - читал Пертту вслух единственное сообщение, которое оставила ему сбежавшая невеста. Эйкка сидел напротив и с тоской смотрел, как его самый близкий друг в очередной раз переживает болезненный разрыв отношений. А Пертту только и мог, что усмехаться, впервые за несколько лет прикладываясь к стакану с чем-то алкогольным.       - Вот скажи, - Пертту тщетно пытался сосредоточиться на лице Эйкки, но картинка перед глазами предательски плыла. – Есть в жизни счастье?       Эйкка задумчиво посмотрел на друга и почти сразу кивнул.       - Конечно, человек создан для счастья, - процитировал он всем известную избитую фразу.       - Тогда, значит, я не человек…       Пертту уронил голову на руки и отрубился. Эйкка помог ему добраться до кровати в номере отеля очередного города, где они накануне вечером отыграли концерт, исполнив ту музыку, которая делала счастливыми сотни тысяч людей, но которая не давала обрести гармонию в жизни тому, кто сам же ее и писал. Музыка словно делала из Пертту своего раба. Его детище стало его проклятием. И в ту ночь, размышляя об этом, Эйкка впервые ненавидел то, чем они занимались.       Наученный опытом прошлых расставаний, Пертту точно знал, что нельзя позволять себе пить. После той ночи в отеле к бутылке он больше не возвращался, но, ощущая острую необходимость заполнить чем-то растущую внутри пустоту, как только тур завершился, он отправился туда, где не искал защиты и поддержки уже многие-многие годы. Пертту вернулся в отчий дом. За более, чем пятнадцать лет, отец успел сменить гнев на милость. Он больше не пугался звучания искаженных виолончелей, не пытался уговорить Пертту отстричь длинный лохматый хвост и даже не кидал крепкие словечки в адрес его закадычного друга Эйкки Топпинена. Казалось, отец и сын снова стали близки, как и в далеком детстве.       Чета Кивилааксо часто принимала у себя в доме признанных метров классической сцены не только Финляндии, но и Европы. И Пертту стал долгожданным гостем, заняв свое место в этом окружении. Он с удовольствием общался с композиторами, исполнителями и продюсерами, коих среди друзей его семьи оказалось немало. Ему нравилось слушать истории музыкантов, а еще больше нравилось делиться своим опытом. К тому времени группа Apocalyptica стала уже чуть ли не легендой и культурным достоянием своей родной страны. Незаметно для себя, Пертту вливался в новую для него компанию. Его начали приглашать принять участие в различных классических мероприятиях, фестивалях и концертах. Он никогда не отказывался. Его группа как раз была в отпуске после изнурительного мирового турне, а так как сам Пертту и дня не мог помыслить, чтобы не заниматься любимым делом, то он с удовольствием брался за все, куда бы его ни позвали. Обрастая нужными связями и знакомствами, он все больше и больше уходил из мира тяжелого рока в мир классики. Туда, куда тянули его корни, его внутреннее начало, его «Летучий голландец» и несбыточная мечта внести свой собственный вклад в становление классической сцены Финляндии. И однажды ему представилась возможность воплотить свои желания в жизнь.       Идею писать для Национальной Финской Оперы Пертту сначала воспринял, как какую-то неуместную странную шутку, но как только стало ясно, что предложение ему поступило самое что ни на есть серьезное, он, недолго думая, позвонил единственному человеку, с которым мог поделиться этой радостью и который, как он был уверен, поддержит его не только на словах, но и на деле.       Звонок настиг Эйкку, когда тот валялся на берегу моря под жарким мексиканским солнцем. Отпуск, в который с таким трудом впервые за несколько лет удалось вырваться всей семьей, совсем не хотелось разбавлять общением с внешним миром и уж тем более разговорами о работе. Но Пертту звонил не так часто, а уж во время их заслуженного отдыха и вовсе ни разу, поэтому Эйкка все-таки ответил другу.       Пертту говорил много и довольно спутанно. В его голосе сквозило неприкрытое счастье и какой-то немного детский восторг. Эйкка, как никто, знал о любви Пертту к опере и о его грезах о собственной истории любви, переложенной на стихи и музыку. А еще Эйкка знал, как тому нужна поддержка в любом даже самом мало-мальски важном деле, особенно, если это касалось музыки. Он все это интуитивно чувствовал, но отчего-то именно тогда, когда Пертту задал главный терзающий его вопрос и, затаив дыхание, ждал ответ, Эйкка решил, что с него хватит.       - Пертту, когда ты перестанешь оглядываться на меня и всюду таскать за собой следом? – в трубке послышался не то вздох, не то всхлип, и Эйкка подумал, что не стоило бы разговаривать так резко, но и остановиться отчего-то не смог. – Я понимаю, что это важно для тебя, но не пойми меня неправильно – это не моя мечта. Сделай уже, наконец, хоть что-нибудь сам. Оставь меня в покое хотя бы на какое-то время. Я с семьей, я в отпуске и я, наверное, заслужил право отдохнуть немного не только от работы, музыки и сцены, но и от постоянного присутствия в моей жизни тебя.       Недолгое молчание, после чего на том конце послышалось сдавленное:       - Я понял, извини, что потревожил, - снова вздох. – Отдыхай, я справлюсь.       Звонок прервался, и больше до конца отпуска Эйкке никто не звонил, а когда через месяц он вернулся в Хельсинки, то с удивлением узнал, что Пертту уже дал согласие и приступил к работе. О чем он думал, что чувствовал и насколько сильно обижался на друга, для Эйкки так и осталось загадкой. Пертту никогда больше не возвращался к вопросу того не самого удачного их телефонного разговора, хотя Эйкка пытался ему что-то объяснить. Пертту только махал на все это рукой, поправлял очки и переводил тему. Они все же написали вместе пару арий, хотя работа в команде не очень-то клеилась. Не было больше той слаженности и взаимопонимания, взращенного годами. Эйкка чувствовал, что он сам виноват в происходящем, что именно он разрушил тот хрупкий мир, который был лишь для них двоих. Он знал и ничего не мог поделать. Пертту закрылся от него, летая в своих мирах цвета индиго в полном одиночестве. И даже потом, когда опера, наконец, увидела свет, и Пертту давал интервью для всех каналов финского телевидения и с улыбкой говорил о том, как счастлив был разделить эту работу, этот триумф и эту мечту с лучшим другом, гениальным композитором и профессионалом, Эйкка чувствовал себя самым настоящим предателем.       Он набрался смелости и подошел к Пертту на банкете после премьеры. Тот стоял, прислонившись спиной к стене, и вроде бы о чем-то думал.       - Поздравляю, - как-то скомкано начал Эйкка заранее подготовленную речь, но Пертту кивнул и даже чуть улыбнулся. – Знаешь, я, правда, рад за тебя, за нас… Может, завтра сходим куда-нибудь, отметим вместе, как в старые добрые времена?       - Спасибо тебе, конечно, за все, - Пертту чуть отстранился от стены и отвел взгляд в сторону. – Но я не могу. Понимаешь, нельзя же все время работать. У меня отпуск, семья, дела…       Эйкка на мгновение замер. Знакомые слова больно кольнули в самое сердце. Он перевел взгляд чуть в сторону и только сейчас заметил, что Пертту был не один. Рядом с ним, скромно потупив взор, стояла девушка. Пертту крепко сжимал в ладони ее пальчики, словно ища поддержки. Она молча поглядывала на него из-под ресниц и улыбалась, когда ощущала, что пальцы Пертту проходятся по колечку на ее безымянном пальце.       - Поздравляю, - Эйкка кивнул на руку Пертту, заметив и на его пальце такое же. Тот сдержанно кивнул и, повернувшись, повел девушку прочь. Уже на выходе он обернулся, чтобы заметить, как Эйкка также нашел в толпе Кирси и точной копией движения Пертту сжал в руке ее ладонь.       Та зима была какой-то странной и необычайно долгой. Один день тянулся за другим, не принося с собой ничего, кроме тумана и серости за окном. Пертту много гулял, не желая надолго оставаться дома, где теперь он, казалось, не должен был чувствовать себя одиноко, однако, в его душе давно поселилась удушающая пустота. Он смотрел на свою молодую невесту и подолгу думал, терзая струны виолончели, как и она уйдет от него. Они все уходят, все предают, единственная его вечная спутница – это виолончель, да еще, наверное, тоска, его верные инструменты, способные заставить сочинять и исполнять музыку.       Когда-то Пертту верил в лучшее, он просыпался каждый день и с нетерпением ожидал, что же еще подарит ему жизнь, какие повороты готовит судьба, чем удивит его новый виток этого бесконечного цикла Вселенной. Теперь, гуляя по заснеженным берегам реки Ауры, он стряхивал снег с длинных теперь уже навсегда светлых волос и думал о том, что больше ему было неинтересно. И когда на очередном интервью молоденькая девушка-корреспондентка, восторженно глядя на него во все глаза, задала последний, единственно откровенный из всего одобренного списка вопрос, чего Пертту ждет от будущего, он посмотрел ей в глаза и легко улыбнулся.       - Я уже давно ничего не жду, - ответил он и вышел из гримерки.              *THE END*