Ненавижу

      Очередная статья. Казалось бы, ничего нового, но это продолжается уже на протяжении двух недель, и в какой-то момент окончательно выбивает из колеи.        Бесконечно надрывающийся мобильный, а, затем, последующие и такие ожидаемые вопросы: «Это правда?..», «Пелагея, прокомментируйте пожалуйста ситуацию…», «Добрый день, издание ***, хотелось бы пригласить Вас на интервью для…» и бесконечное количество однотипных фраз, после которых совершенно перестаёшь отвечать на незнакомые номера. Будто пугливый зверёк, запрятавшись в своей норке, сидишь в этих четырёх стенах, игнорируя всё и всех. Слишком нервная. Слишком отчаявшаяся, измученная и находящаяся на грани апатии ко всему внешнему миру. Совершенно не готовая к свалившемуся вниманию и презрению. Потерянная.       Слишком устала. Слишком слаба, чтобы вынести в одиночку всю эту грязь её вышедшей на обозрение личной жизни. Псевдоличной. Она в отличии от Него — новичок в этой показушной гонке в первенстве за крутость, такую напускную и слишком ненужную.        Она — не те, кто способен вести такую жизнь, и теперь это поняла окончательно. Ошиблась. Поспешила.       Опухшие красные глаза, горячая голова (только бы не температура, она сейчас так не к месту), поток слез, и вновь набираемый ею знакомый номер. Вновь и вновь. Так, как бывало каждый раз.       Невнятное «мне плохо, Дим…», «я сама во всём виновата» и нескончаемые монологи сквозь всхлипы лишь разрывали его сердце на мелкие кусочки, заставляя не раздумывая сорваться и приехать.       Он давно не был здесь. И, вроде бы, знакомая обстановка, но что-то изменилось. Даже запах её духов, которыми пропахла комната, — совершенно иной. Новый, незнакомый ему и несвойственный ей. «Ты не та, Поля. Ты чужая», — доносится эхом в собственных мыслях.       Букет белых завядших роз на столе, и он вынуждает себя остановить поток возникающих на ходу мыслей и вопросов по поводу — «кто». Не хочет продолжать и вновь вспоминать всё это. Не хочет допрашивать, лезть и мешать ей ни в чем. Лишь тоскливый взгляд, слишком убитый и больной. Но он, словно верный пёс, снова здесь по первому зову. Слишком любящий.       Он видит её поломанную и обессиленную, которая не в состоянии уже выдавить и слезинки. Как бы боль не разъедала всё изнутри — а сил рыдать уже нет. И он готов отбросить все вопросы типа «почему же ты, девочка, звонишь мне, а не ему, п о ч е м у?..».       Он берет себя в руки, в очередной раз. Собирает себя по крупинкам, возрождается подобно птице Феникс, несмотря на возникшую с недавних времён дыру где-то в районе грудной клетки, ведь он снова должен спасать её. Он понимает, что если рухнет, сдастся, то никто ей уже не поможет. Никто.       Вечерний прохладный воздух, проникающий в приоткрытое кухонное окно, старательно разбавляет запах алкоголя и лекарств. Взгляд гостя падает на полупустую бутылку мартини, заставляя тяжело вздохнуть, укоризненно глядя на девушку, но по-прежнему не произнося ничего, что может добить её. Сидя на небольшом кухонном диванчике, обитом синей тканью, она — вся такая маленькая и съёжившаяся в широкой футболке и коротких шортах, дрожащая от холода и нервов, смотрит через заплаканные глаза на Диму. Будто моля взглядом о чем-то. А он без слов наливает ей из фильтра остатки прохладной воды, подавая стакан и присаживаясь рядом. Снова её успокоительные, которые он не одобрял. Слишком часто она их употребляет, а эффекта с каждым разом всё меньше и меньше. Но она подносит к алым, чуть дрожащим и разомкнутым губам белую таблетку, делая большой глоток, одновременно чувствуя его руку, поглаживающую по волосам. Успокаивающую. Его действия — слишком размеренные, наблюдательные, — говорят ей лишь «я здесь, я рядом, я тебя не оставлю…».       Дыша тяжело через рот, она в мгновение стягивает со столешницы и подносит к губам стеклянную бутылку, припадая к горлышку, так жадно и отчаянно, в надеждах, кажется, покончить с остатками мартини. Но он, опомнившись, вырывает. Забирает и незамедлительно выливает в раковину содержимое, меняясь в лице, сжимая зубы и глядя исподлобья. Пара секунд, и чувство тошноты настигает слишком внезапно. Поля лишь успевает подскочить с дивана и мысленно порадоваться, что до ванной комнаты буквально пара шагов. Извела себя. Окончательно. — Мы справимся, — приводя её в чувства и умывая лицо, говорит он, не выражая никаких эмоций. Он устал. Он сам на последнем издыхании. — Мы? Дима… — закрывает ладонями глаза. Не верит уже ни во что. Не верит в себя. В них. Они проходят в гостиную, и зов отчаянья и самобичевания доносится до его ушей: — Почему ты приехал? Почему? — психует. Не знает отчего: то ли от бессилия, то ли от гнева на саму себя, то ли от того, что на контрасте с ним, она сейчас чувствует себя последней тварью. — Я поступила, как конченная сука, а ты… Ты даже ничего не спросишь? — повышает тон. — Ты даже не отчитаешь меня, как раньше? Дима!.. — она готова выть от своей беспомощности, пытаясь вызвать его на какие-то эмоции или же наоборот — оттолкнуть. Она уже сама запуталась в том — чего она хочет. — Я не мог оставить тебя в таком состоянии, — хоть кто-то в этом напряжении должен оставаться спокойным, не переходя на агрессию. — Ты сейчас слишком правильный. Слишком честный. Слишком идеальный, Дим. А я — последняя мразь, мне тошно от себя, понимаешь? Я ненавижу себя за всё то, что сделала. А знаешь, для чего всё это было? — как маленький ребёнок, она пытается заплакать, но ничего не выходит. — Догадываюсь, — вновь слишком короткий и ровный ответ. В их паре вновь разумным остаётся он. — Ненавижу… — тяжело сглатывает образовавшийся ком в горле.       А он сейчас — лишь смиренный внешне, но убитый и ноющий внутри. Отчаянно ноющий и вопросящий где-то глубоко: «Зачем? Зачем ты снова поднимаешь эту тему, зачем ты убиваешь меня не щадя, Пелагея? Я прощал тебя 99 раз, прощаю и в сотый. Я всегда буду тебя прощать, дурочка». — Мне хуево, Дим… И меня уже никто не спасёт, — дрожащим голосом произносит она. — Я запуталась в себе, я погрязла в этом дерьме и фальши. Я вообще не умею любить, — поднимает голову и с вызовом смотрит в глаза, — Я не умею любить, Дима!.. Пятисекундное молчание. — Уходи, — она вновь взрывается, и внезапный поток слёз уже вне её контроля. — И Д И, Д И М! — переходит на крик. Но он слышит здесь лишь мольбы о помощи. Он делает шаг ближе, но она отталкивает, сопротивляется, уже бьется в истерике. Она глотает слезы, ударяя его ладонями по плечам. — Приди в себя, Пелагея, блять! — не выдерживает. Не только ей, слабой девочке, можно в полной мере проявлять всю красочность своих эмоций. — Ты знаешь, что ты для меня значишь!!! — он окольцовывает её своими руками, крепко держа и не давая размахивать кистями, пытающуюся отчаянно, но безрезультатно выбраться из такой стальной хватки.       Он приподнимает её на руки, чуть отрывая от пола, обхватывая за бёдра. Оба дышат слишком учащённо, обжигая дыханием друг друга. Они сейчас так близко, как не были давно. Контакт глаза в глаза. Она уже не сопротивляется и первая припадает к его губам, как исцелению от всякой боли, от всех проблем. И он несёт её уже в такую знакомую спальню, где, изо всех сил надеется, что за эти месяцы их разлуки не бывал никто.       Он не хотел, чтобы этот его приезд оказался похожим на ранние. Он не хотел, чтобы после случайного секса у них всё осталось, как прежде. Он не смог бы больше вынести других мужчин рядом с ней. Он хотел ей верить, но был всё ещё слишком зол.       Лишь успокаивающе целуя, добиваясь конца её истерики, он осторожно поглаживал её по волосам, лёжа сверху, прекращая все её попытки быть инициатором. Она слишком нуждалась в разрядке, слишком просила его об этом одним лишь взглядом и жаркими поцелуями. Откровенными. Чувственными.       Он снова поддался на её провокации, но уже вёл игру по своим правилам. Удобнее ложась сверху, он прикасался губами к её ключицам, водя раскрытыми ладонями по рёбрам, пробираясь под широкую футболку, под которой в очередной раз ничего не оказалось. Сжимая грудь, и оставляя лёгкие укусы на шее, он наблюдал за реакцией этой женщины. Женщины, которая каждый раз удивляла и поражала его, за которой он всегда хотел наблюдать и разгадывать её, потому что она была самой непредсказуемой из всех. Она была лишь ЕГО наградой, участью, фатумом, с которыми не хотелось делиться ни с кем. И, вот, очередные всхлипы, уже не прежде стервозной Пелагеи, а такой беззащитной Поли. И он ведёт подушечками пальцев по животу, спускаясь ниже, оттягивая ткань шорт, а, затем, белья — получая доступ в полной мере. Она разводит колени. Слишком резко, не выдерживая, не в силах больше терпеть. И он легко поглаживает по нежной коже, вновь наблюдая за реакцией, за каждой её эмоцией, выражавшейся на заплаканном ранее лице. Надавливает. Громкий всхлип. Он проделывает успокаивающие движение, проникая глубже, сам оттого дыша тяжелее, а она уже впивается ногтями в его плечи. И, если бы не футболка, которую он так и не снял — на следующее утро он проснулся бы, как обычно и бывало, с огромным количеством царапин. Слишком глубоких отметин на теле. Её следов.       Он ускоряет движения, осторожно и медленно целуя её губы. Она не в силах открыть глаза, лишь двигает бёдрами навстречу. Как давно он не видел её такой. И он даже не хочет сейчас думать о том, что кто-то кроме него мог наблюдать такую Полю. Слишком его.       Она лишь одаривает его постанываниями, шепча тихое «Дима», и этого достаточно. Он вводит палец глубже, и она на пределе. Эмоции выжаты. В ней нет больше сил вымолвить ни слова, она лишь мысленно благодарна ему за всё. Но осадок и ненависть к себе не отступают, лишь притупляются, когда она погружается в сон, находясь сейчас под немыслимой защитой в виде мужчины, который ради неё готов на всё. На всё.

***

      Ранним утром, когда серое небо заволокло столицу, а ветер — совершенно не весенний, обдувал холодом, дверь на балкон, где стояла Пелагея, чуть похлопывала от врывавшегося сквозняка.       Стащив с утра у спящего Димы сигарету, она делала уже не первую затяжку. Не взирая на голодный желудок и вчерашнюю тошноту, она стояла и выпускала густые серые клубы дыма и уже знала, что, вероятно, он будет ругаться, но это — самое худшее, наверное, из того, что она теперь себе позволит по отношению к нему. Ей до сих пор настолько больно и противно от себя, что не поможет никто.       Он заходит на балкон, тихо вставая рядом. Проснулся. И в глазах нет уже ни злости, ни обиды. Он перехватывает сигарету из рук блондинки, глядя в её испуганные глаза, делая затяжку, лишь слегка ухмыляясь. По-доброму. Она ждёт замечаний, серьёзных разговоров, непоощрительных бесед о курении, но ничего этого нет. Он смотрит на неё самыми чистыми глазами на свете. Взглядом, в который ей становится стыдно смотреть. «Ну почему ты такой хороший, Дима?», — думает про себя. «Ты терпишь все мои заскоки, истерики. Ты каждый раз прощаешь и не показываешь своей боли. Ты наблюдаешь со стороны, ждёшь, пока я успокоюсь и вернусь к тебе снова. Пока я перебешусь, остепенюсь, выключу свою чёртову гордость…». Ёжится от прохлады и вздрагивает от неожиданных объятий, вырванная из своих мыслей. Такая маленькая для него, утренняя, естественная, сонная. Беззащитная Поля, измученная девочка.  — Скажи что-нибудь, Дим? — его молчание хуже всего сейчас. Словно ожидание перед приговором. Приговором, который она сама себе придумала.       Тушит сигарету, выбрасывает и улыбается, глядя сверху вниз. И опять этот наивный мальчишеский взгляд. Слишком любящий. Слишком боготворящий. — Мне так стыдно перед тобой, — продолжает она, запахивая шёлковый халат. — Я ненавижу себя целиком, н е н а в и ж у. И, знаешь, — разворачиваясь лицом к нему, она указывает на сердце, — больно здесь. — Поль, — беря её лицо в руки, перебивает он. — Мы вылечим. Мы обязательно вылечим, только доверься мне. Пожалуйста, — тяжело сглатывает, и то ли, ей кажется, то ли как-то слишком выражено у него сейчас блестят глаза. Впервые за все их ссоры у него в глазах появился намёк на всю ту боль, что она причиняла. Дима и сейчас подавлял. Просто он эту женщину слишком… Слишком.       Она уже сама не в силах держать эмоции под контролем, и даёт выход слезам, прикасаясь холодными пальцами к небритым щекам Димы, поглаживая. — Я обещаю… — шепчет она. — Больше никогда… — Тише-тише, — перебивает, понимая, что она всё осознала. Целует в голову, крепко прижимая к себе.

А уже после полудня тот завядший гербарий, стоявший ещё вчера на кухонном столе, будет заменён на большой букет полевых, подаренных Им…