Переломный момент

      Долго смотришь на нее, нервно трясешь головой и отходишь на пару шагов назад. Неожиданная робость, которая застала врасплох, одновременно и злит тебя, и веселит. Осенний лес, где сейчас прячутся мелкие зверушки и шелестят опавшие листья, действует на тебя как-то не так. Как-то странно. Внимательно присматриваешься к этой особе: да, холодна, да своенравна, но вместе с тем до дрожи в костях миролюбива. Ты вновь настигаешь ее около самого ясеня, что расположился в нескольких километрах поодаль, и грубо, почти что безразлично сминаешь ее мягкие губы грязными пальцами. А она, кажется получает от этого удовольствие, наивно полагая, что ты не более чем затеял романтическую игру. Они всегда почему-то на этом попадаются, да и чего греха таить? Сами же здорово этим расплачиваются. Нет, а тебе не жаль. Не жаль даже тогда, когда они кричат до исступления, бранят самыми изощренными словами, бывало, самые настырные даже плюют в лицо… А ты смеешься. Смеешься искренне и невероятно чисто, чем вводишь бедняжек в заблуждение. Они тщетно стараются выбраться из твоих цепких лап, усердно пиная и причиняя тебе боль. Они даже не имеют ни малейшего представления о том, кто ты такой? Точнее, что ты? Человек? Нет. Демон? Хотелось бы, но опять же —мимо. Ты Исчадие Ада. По крайней мере ты всегда так считаешь и даже гордишься этим. Тебя бояться слабые, почитают сильные и уважают старшие. Подходишь еще ближе, почти вплотную, и чувствуешь как она дрожит. Нет, не от страха, а от омерзительного возбуждения. Хочешь закричать ей, какая же она глупая, о том, что ей следует убираться отсюда куда подальше, но ты не можешь. Не имеешь права. Нарушить собственное слово? А затем, запершись на три замка в доме, корить себя за бессилие? Нет уж, извольте. Так уж повелось, что за те полгода, что ты находишься в Мистик Фоллс, ты постоянно утопаешь в крови. Такой вкусной и сладкой. Не было в твоём распоряжении ни дня, дабы ты не перекусил парочкой местных красавиц на обед или на ужин. Причем самые выносливые, на твой взгляд, оставались жить, и остаются до сих пор. Заклейменные грифом «еда». Тебя забавляют и игры, которые ты выдумал, чтоб не свихнуться от скуки. Например, вчера ты предложил одной даме, возрастом от силы тридцати-тридцати двух лет, провести вечер у камина с кружечкой ароматного глинтвейна. А дальше все пошло по хорошо заученному сценарию: твои руки под напором сжимают ее бедра, ты зубами разрываешь ткань ее кружевного бюстгальтера, проводишь языком по мочке ее уха, и тогда, когда она полностью расслабляется, хватаешь ее за горло, бьешь наотмашь и впиваешься клыками в аппетитную шею. Позавчера все могло бы быть ещё интереснее — воск, таящий на плоском животе какой-то сердобольной простушки, лихорадочный блеск в ее глазах, неистовое желание и... все в раз рухнуло, когда, не особенно церемонясь, вошел Сальваторе. Он что-то долго тебя расспрашивал, еще больше говорил сам, а ты сидел в кресле и наблюдал за тем, как плещется в бокале красное вино. Твое терпение было на исходе и ты с удовольствием бы перегрыз ему шею, если бы не торжественная речь о Кэролайн. Ты не слышал этого имени уже давно, и не слышал бы наверное ровно столько же, если бы раздражающий, но тем не менее веселый Деймон изредка бы не наведывался к тебе. Отгоняешь прочь надоедливые мысли и прижимаешь к себе ее податливое тело. Девушка искусно выгибает спину, запрокинув голову от наслаждения, а ты выжидаешь. Того самого мгновения, когда она добровольно обнажит прелестненькую шейку. Чувствуешь, как пульсирует по венам ее кровь и закрываешь глаза. Десны зудят от голода и, отбрасывая всякие условности и прелюдии, понимаешь затуманенным рассудком, что тебе осточертела эта игра. Аккуратно, боясь спугнуть сегодняшнюю жертву, ты наклоняешься к жилке, выступившей на шее, и оставляешь лёгкий укус. Она издает тихий всхлип, наверняка только сейчас понимая, что ты намерен ей предложить. Она стоит, не двигаясь, и кажется ее сердце пропускает два-три удара от шока. Ты прислушиваешься и сильнее вдавливаешь ее в дерево. Она больше не кричит, не пытается получить желаемое, даже не предпринимает попытку сбежать, как это по глупости делали ее предшественницы. Делаешь глоток крови поменьше и резко выпускаешь ее из объятий. Рассматриваешь рваную рану в области шеи, и затем мягко, можно сказать невинно улыбаешься. Заранее знаешь, что сейчас она нанесет удар под дых, приблизившись с деревяшкой в руках. Понятное дело, она напугана, обманом заставлена следовать по пятам, но какая же она настырная дура. Журналисты славненько делают свою работу, ежедневно оповещая жителей Мистик Фоллс о нападениях сверхъестественных существ. И она, внимательно рассматривая твою наглую самодовольную рожу, уже догадалась, что ты хищник. Еще шире улыбаешься. Так, что кажется вот-вот треснет кожа, про себя отмечая, что этот легкомысленный балласт необходимо прикончить. — Ты вампир, да? — шепотом произносит жертва, обороняясь этой несчастной палкой. Хлопаешь в ладони и киваешь. Ты не привык скрывать свою сущность, прекрасно осознавая, что доминирование над слабыми делает тебя практически неуязвимым. Хотя так-то оно и есть. Девушка испуганно пятится прочь, сама не зная куда, а ты, разозлившись, догоняешь и мигом преграждаешь путь к отступлению. Тебе надоела игра, надоело ее нытье поблизости, надоело смотреть, как подрагивают ее плечи. Она кричит, впервые. Думает, что сейчас сюда набежит стая отважных белок и отгонит тебя на сто миль. Подмигиваешь ей, что действует несколько успокаивающе на нее. Она замолкает. Следишь за тем, как кровь фонтаном хлыщет из прокусанной тобой же раны и боишься упустить хоть каплю. Медленно касаешься языком ее перепачканной кожи, слизываешь горячую струйку. Она не дергается, даже слегка приобнимая руками тебя за шею. Пальцы ледяные, ужасно холодные, но тебе ли не знать, как это действует? С удовольствием допиваешь несколько капель еще, решив, что пока ты насытился вдоволь и тебе достаточно. Девушка не реагирует на твои настойчивые прикосновения и ты, заинтригованный следующими событиями, щедро предлагаешь ей своей целебной крови. Она, морщась и всячески изворачиваясь делает глоток, и падает без чувств. Но только на доли секунд. Подминаешь ее под себя и быстро целуешь в щеку. Она лежит абсолютно нагая перед тобой и краснеет от смущения. Ей больше не страшно, она сгорает от вожделения и от того, что ты сам находишься на грани срыва. Она ощущает, как ей в бедро упирается твоя плоть. Томно дышит, руками цепляясь за твои волосы. Требует большего и молча (так как ты приказал ей не издавать звуков) протестует, вознамерившись тебя поцеловать. Не менее страстно, чем того хочешь ты. Вовремя останавливаешь себя и мысленно кроешь матом: нарушать правила не в твоём понимании, а отвечать на ласки подзаборной шлюхи не дозволено. Проводишь рукой по белоснежной коже и остервенело вторгаешься в ее тело. Из глаз жертвы брызгают непрошеные слёзы и она кусает губы, не имея разрешения подать голос. Ускоряешь темп и переворачиваешь ее на спину. Чувствуешь, что только-только достигнешь апогея наслаждения, попутно прокусывая ее нежную кожу клыками. Смесь оргазма и крови сводит тебя с ума и ты теряешь равновесие. Упираешься ладонями в землю, пытаясь отдышаться. Девушка не шевелится и ты как бы между прочим проверяешь ее пульс. Рваный. Еле ощутимый. ***       Стаскиваешь с себя банный халат, ныряя под одеяло. Прохладно. Встаешь с постели и закрываешь ставни окон. Не любишь холод и влагу после того, как умерла, а если быть точнее, обратилась. Сырость и влажность ассоциируется у тебя с летальным исходом и поэтому сегодня, когда ночь выдалась ужасной по ощущениям, ты теплее укрываешься. Третью ночь пытаешься уснуть, но все напрасно: после того, как Стефан дал тебе понять, что обосновался в Теннесси на долгий срок, все твое тело горит от изнеможения. Недостаток секса сказывается и на твоей психике, потому ты пьешь кровь. Донорская кажется тебе неестественной и какой-то резиновой на вкус, но прекрасно знаешь, что не станешь рисковать людьми. Человечность — последнее, что связывает тебя с прошлой жизнью. Окраина Мистик Фоллс кажется тебе Раем — здесь, как ты уверена, ты никак не сорвешься, да и повода не будет. Маму выгоняешь сразу же, как только чувствуешь, что вонзишь ей клыки и будешь пить до тех пор, пока безжизненное тело не рухнет у твоих ног. Елена порой навещает тебя, а Бонни нет. Не подпускаешь ведьму и на пушечный выстрел. Боишься навредить. Елена говорит, что в самоконтроле ей помогает секс с Деймоном. При любой, даже самой малой вспышке агрессии, она бешено накидывается на Сальваторе, пока не оставит болезненных поцелуев на его губах. Тебе кажется это чертовски верным решением, но быть подстилкой какого-нибудь денежного мешка совершенно не прельщает. Плачешь. Горько. Безутешно. Пытаешься отогнать от себя дурные мысли, однако не выдерживаешь, поднимаешься с постели и ударяешь кулаком по стене. Не смотришь даже на гематому, образовавшуюся на руке, заживет, как на собаке. Успокаиваешь себя тем, что впереди в твоём распоряжении целая вечность и ты — совсем юная, соблазнительная особа еще найдешь простое женское счастье. Надеваешь нечто подобное бесформенному балахону на плечи, и выходишь на крыльцо. Спускаешься по ступенькам и садишься на пороге. Звездная ночь. Тебе всегда нравилась эта умиротворённая атмосфера домашнего уюта, но в эту минуту она нагнетает, делает твое одиночество более чем невыносимой пыткой. Дотрагиваешься пальцами до смятой сигареты и, кусая губы, поджигаешь фитиль. Выпускаешь кольцо белого дыма в воздух и закашливаешься. Ругаешь себя. За то, что даже вампиром слабо характерна и не уравновешена в одночасье. Выбрасываешь оставшиеся окурок, и закрываешь лицо руками. — Эй! — кто-то обращается к тебе, но ты настойчиво игнорируешь всякие попытки заговорить. По ровному сердцебиению, даже не глядя, определяешь, что это человек. Видимо заплутавший на границе города и не местный. Коришь себя за слабость. Встаешь быстро и уверенно. Парнишка на вид лет двадцати уставился на тебя с неким недоумением, а тебе как будто все равно. Ты отлично чувствуешь, как по венам пульсирует кровь, глядишь с интересом в большие глаза собеседника. Приказываешь ему не двигаться и неудивительно, что тот подчиняется. Сбрасываешь с плеч его рюкзак и целенаправленно касаешься шеи клыками. Делаешь неглубокий надрез на жилке и с упоением пробуешь кровь. Аппетитная. Третья отрицательная. Думаешь о том, как тебе повезло. Твоя любимая. Жадно пьешь еще и еще, пока парень не содрогается и, издав тихое «Нет!», падает замертво.       Вздыхаешь с разочарованием, разглядывая проделанную тобой работу. В глубине души сожалеешь, но уверяешь себя, что рано или поздно этого было бы не избежать. Садишься на траву и замираешь. Поблизости лежит бездыханное тело, которое ты пытаешься намеренно игнорировать. Никак не можешь свыкнуться со своим статусом убийцы. Подходишь к нему и, протягивая руку, закрываешь ему глаза.  С сосредоточением смотришь на две зияющие ранки и отворачиваешься. Оттаскиваешь труп в кусты, решив, что до рассвета расправишься с добычей в два счета. Медленно, прогулочным шагом, заходишь в свою обитель и раскрываешь смежную с входной дверь. Достаточно долго, как тебе кажется, ищешь все необходимые инструменты, при этом чертыхаясь.  Садовая лопата находится далеко, заваленная различным хламом, поэтому ты не выдерживаешь и бросаешься вперед, руками разгребая свертки бумаги, рваную одежду. Хватаешь ее и бегом устремляешься на улицу, с грохотом захлопнув за собой дверь и задернув шторы. Возвращаешься к парню и, морщась, принимаешься рыхлить землю. Упорно отрицаешь, что все произошедшее реальность, и ты как никто другой причастна. Откладываешь лопату и перетаскиваешь труп. Считаешь себя глупой идиоткой, что пошла на поводу у собственной слабости, и кидаешь пригоршню земли в свеже вырытую яму. Стараешься не плакать, уверяя себя в истощении, в излишней усталости и одиночестве, но не выходит. Чересчур ловко и скоро перемещаешься с поляны, где распластавшись лежит незнакомец. Тебе страшно. Страшно и омерзительно за то, что это могут увидеть, об этом могут узнать. Яркие картинки, что рисует воображение не дают тебе покоя: заплаканные слёзы его матери? Возможно. До смерти перепуганный отец? Не исключено. Жена, что носит под сердцем будущее чадо? Запросто. Удивляешься тому, как легко сумела оборвать чью-то жизнь одним прикосновением. Погодя немного, справляешься с импровизированными поминками и выпрыгиваешь из засыпанной наполовину могилы. Несколько минут стоишь молча, потупив голову. Решительно думаешь о том, что с наступлением нового дня, что уже, к слову, грядет принесешь сюда пару-тройку полевых цветов, дабы хоть как-то искупить вину. Уходишь, не оборачиваясь назад, чувствуя недомогание и то, как тебе паршиво. Мечтаешь сбросить с себя одежду и принять освежающий душ, надеясь, что это хоть каким-нибудь чудным образом поможет забыть о содеянном. Готовишь завтрак, потому как не можешь заснуть. Ворочаешься и ерзаешь по простыням, завернувшись под одеяло. Многие уверены, что именно теплый чай с лимоном помогает снять напряжение. Нервно грызешь ручку, в который раз бесполезно чиркая по белоснежному листу. Мысленно сворачиваешь шеи всем придуркам, что полагают будто бы описание впечатлений на бумаге никак не обостряет, а наоборот притупляет наличие проблемы. Представляешь, с каким бы удовольствием пила кровь всех неудачников, не способных нормально сосуществовать с другими. Комкаешь и рвешь лист. Тупая неоправданная идея — одна из немногих, что заставляет улыбнуться. Переводишь взгляд на плиту, где уже который час подряд томиться картофель и пузырится вода от кипения. Лениво плетешься за солью, но во мгновение отвлекаешься, так и не достигнув цели. Махнув рукой, идешь открывать дверь потревожившему тебя посетителю.  — Привет, дорогуша. Не ожидал тебя здесь увидеть. — произносит он и нагло входит вовнутрь. Занимает место около камина и требовательно протягивает руку. Тебе кажется, что ты не сдержишься и убьешь его, но взамен ты дружелюбно улыбаешься и предлагаешь бокал вина, что некогда завалялся под рукой. Чуть-чуть расстраиваешься, зная, что выгнать его ты не в силах, а делиться и без того скудными запасами алкоголя ты не намерена. Но кто будет интересоваться такими мелочами? Правильно, не он точно. Клаус кривится и ты впервые за долгое время осознаешь, что не одна и, наверное, положено что-то сказать, заговорить через себя. Тебе вдруг одновременно и холодно, и жарко, а сама ты теряешься, не имея представления о том, что служит тому причиной. Он неподвижно восседает на диване, запрокинув ногу на кожаный подлокотник, и с интересом, который может волновать только непревзойденного маэстро, изучает настенные пейзажи и натюрморты. Закатываешь глаза, воображая, как должно быть это глупо смотрится, однако по-прежнему молчишь. Хотя он и не требует слов. Анализируешь его суть: внешне он кажется тебе довольно сексуальным, как и три или четыре года тому назад, внутренне ты понять не можешь и в данный момент это тебя изводит. Ты сидишь прямо, не шелохнувшись, чтобы не дай Бог не потревожить переполненную гармонией обстановку. Боязливо заглядываешь вперед, стараясь предугадать, что у него на уме. Лица тоже, к превеликому несчастью, не рассмотреть. Он допивает вино и наконец оборачивается к тебе. От неожиданности ты вздрагиваешь, когда он, используя чистый английский акцент, делает тебе замечание и укоризненно смотрит, точно заглядывает в очерненную недавним убийством душу. Вынимаешь стакан из его рук и отправляешься на кухню. На дымящийся картофель (хоть он и на слабом огне) внимание не обращаешь, поражённая визитом Майклсона. Делаешь вывод, что и прогонять ты не желаешь, готовая даже пойти на крайность — излить горе тому, кого недавно с такой гордостью величала заклятым врагом и искренне глумилась над теми, кто дрожал при упоминании Никлауса.  Ты даже не замечаешь, насколько покинула гостя, поэтому он, ступая босыми ногами по паркету, приходит сам. Весело напевая себе что-то под нос, он берет из холодильника зеленое яблоко и с большим аппетитом поглощает его. Наблюдаешь за этим с явным раздражением и даже вырываешь этот фрукт. А он смеется... Смеется с таким задором и так легко, что аж скулы сводит от отвращения. Сдаешься. Ловишь себя на мысли, когда вы плавно возвращаетесь в гостиную, что ни разу не поинтересовалась зачем же он пожаловал.  — Зачем ты пришел? — О, мне нужна ваша помощь. Устраиваешься на подоконнике, отвернувшись в окно. Любуешься ранним утром, когда солнце еще не слепит глаза и заставляет с каждым годом все больше себя ненавидеть. Да, это правда. Несмотря на то, что у тебя есть кольцо с лазуритом, защищающее от лучей, ты всячески уворачиваешься от любого света и прячешься по тёмным углам. Он поднимается и без слов проходит мимо тебя. Следуешь за ним, заинтригованная странным поведением посетителя.  Спускаясь по лестнице, он с неким сожалением смотрит тебе в глаза и отпирает дверь. Задерживаешь дыхание, боясь лишний раз закричать, чтобы не вызвать панику среди населения. Посреди двора, упираясь головой о дощатое основание крыльца, лежит девушка, одежда  которой извращенным способом превращена в ошметки. — Это надо убрать. — Язвит он и пристально обращает внимание на тебя. Ты в замешательстве: два трупа за ночь действуют словно какой-то спусковой крючок и ты, зажав рот ладонью, пятишься обратно в дом. На вопрос, который ты задаешь позже, Майклсон отвечает просто: «До дома было далеко, решил заглянуть на огонек. Дорогуша, ты против?». Кричишь на него о том, какой он кретин. Подставлять тебя было, и остается его любимым занятием. Бьешь кулачками по груди и, всхлипывая, падаешь без чувств на табурет. Он куда-то исчезает, но ненадолго. Улыбаясь точно умалишенный психопат, он заносит свою жертву на кухню и терпеливо ожидает твоего осуждения. А ты, пропуская воздух, не шевелишься, тупо уставившись на его искаженное усмешкой лицо. — Она еще дышит. Притрагиваешься совсем невесомо к порядком остывшей коже и моментально отдергиваешь руку. Это же ужасно. Вопиюще.  Однако ты упорно не хочешь действовать или протестовать, мечтая поскорее бы упасть на постель или расслабиться. Он наклоняется вперед и с блеском в глазах предлагает тебе свежей крови, которая струей все еще сочится из раны. Он специально не остановил ее — как и ранее он балуется и забавляется такими картинами, где господствует смерть и кошмары. Настойчиво сжимая твою руку, он заставляет тебя поддаться и хорошенько распробовать клейкую жидкость, перепачкавшую и стол, и паркет, и даже твой халат. Зажмуриваешь глаза. Нет, всё-таки эта кровь для тебя вкуснее, чем та из пакетов незнамо какого срока давности. Аккуратно слизываешь с шеи последние капли и заходишься в агонии от внезапного восторга. Перенаправляешь взгляд на Клауса, который, следуя твоему примеру,  опустошает запястье жертвы. Хохочешь. Тебе нравится эта эйфория, заставляющая вытворять безрассудные поступки и не краснеть при этом. Пальчиком касаешься его подбородка, с которого все еще стекает кровь, и немедленно проглатываешь ее. Из памяти почему-то стирается та грань, когда он, приблизившись, целует тебя горячо и со всей готовностью, сбрасывая, будто фарфоровую куклу, девушку, водружая тебя на стол. Ты закрываешь глаза и дрожишь от удовольствия. Прижимаешь его к себе и оттягиваешь его волосы пальчиками.  Цепляешься за рубашку и вмиг разрываешь ее напополам, хищно оскалившись.  Он с восторгом и какой-то немыслимой радостью следит за твоими действиями, исследуя твое тело руками. Плавно переходит от шеи, где оставляет алый след, ниже к ключице и плечам. Оголяет твою безупречно белую спину и проводит по ней пальчиками, рисуя какие-то узоры, что доводит тебя до исступления. Он прижимается к твоим губам, скользнув по ним языком, с такой силой и страстью, что ты подчиняешься и покорно ждёшь продолжения. Выдохнув, ты уверенно продолжаешь начатое, царапая его оголенную грудь ногтями, отчего гибрид шипит невесть что и кидается на тебя более резво, нежели до этого. Он толкает тебя на спину, наваливаясь сверху. Сжимая ворот халата, одним движением руки он освобождает тебя от ткани, сверкая глазами. Его губы скользят вниз по твоей щеке, как бы нарочно задев мочку уха. Ты дрожишь, не предпринимая попыток завести беседу, и бесцеремонно ерзаешь по столу. Он опускается все ниже и ниже, накрывая подрагивающую от возбуждения кожу горячим поцелуем. Исследует руками упругую грудь, припадая затем и к животу. Рычит, когда не может расправиться с тканью твоего нижнего белья и, глубоко наплевав на дорогой для него этикет, ладонью сминает сокровенное место, как бы между прочим вынуждая тебя качнуть бедрами навстречу. Его движения умелы и резки, отчего ты сдавленно хрипишь и охаешь, едва ощущаешь его между ног.  Все твои чувства и мысли улетучиваются и ты, полностью растерянная и расслабленная, в голос кричишь о том, что это едва ли не лучший момент за последние несколько дней. Выгибаешься дугой, потянувшись за новой порцией его поцелуев. Когда совсем светает, а завтрак уже вовсю дымится, ты устраиваешься в последний раз на столе, дернув бедрами напоследок, и на вампирской скорости несешься в комнату. Приходишь и чуть ли не кричишь от возмущения и немалого, должна признать, удивления: на кухне чисто да так, что и не скажешь, что несколькими минутами ранее здесь валялся труп, а вся посуда, в том числе и твоя любимая кружка были разбиты на кусочки. А он стоит, облокотившись на мойку, и споласкивает лицо, в то время как по тарелкам разложено ассорти из овощей и тот самый сваренный картофель. — Неужели ты меня так любишь? — спрашиваешь, обнимая его со спины. — Ты стоишь в моей старой футболке и собираешься есть мою картошку! Ещё вопросы есть? — Но картошка моя и это нечестно! — вопишь ты, брызгая его лицо водой. — Но по тарелкам разложил я. И не спорь! Ты смеешься и легонько ударяешь его по спине. Позже вы завтракаете, обсуждая последние новости, а дальше расходитесь как ни в чем не бывало до следующего раза, когда настанет тот переломный момент и потребуется сладкая разрядка. А пока что он готов, как и прежде, годами не навещать тебя и делать вид, точно никогда не были знакомы. А ты — убиваться ночами от одиночества и доказывать себе, что он избалованный идиот, которого необходимо срочно умерщвлять.