Всегда быть вместе не могут люди

      Вот, знаете, бывают такие дни, когда ничего не хочется, совершенно. Куда-то вставать, собираться, мчаться по пробкам, теряя час, который ты приготовил на «отдохнуть», а потом работать. Работать и стараться скрывать ото всех свое поганое настроение, ведь так же нельзя, нельзя давать волю эмоциям: дети не поймут, зрители не поймут, никто в этом чертовом дне тебя не поймет, это слишком тяжело же.       Решив, что тратить время сейчас на то, чтобы добежать до гримерки и кинуть вещи мне жалко, прошел сразу на площадку, останавливаясь в одном из проходов. Все как и всегда, из года в год перед прямыми эфирами тут куча людей… Множество, с разными судьбами, с разными характерами и с разными привычками. Мы вообще все тут разные. Разные цели привели нас сюда, и если у меня не было выбора: идти или не идти сегодня на съемку — я был обречен, то эти люди. Мне были непонятны их порывы, их восторженные взгляды и улыбки. А они все хлопают, хлопают и кричат, будто для них это и есть счастье…       Мои ребята репетируют первыми. И я, наверное, самый гадкий наставник на этом проекте, если все ещё не подошел и не поддержал и их. Да что скрывать, со всеми своими опозданиями я даже не успел дать им какие-нибудь последние наставления, банальное «Не волнуйтесь, все будет хорошо, пойте для себя». Нет, Я просто тихо прошел на площадку под аплодисменты зрителей и крики каких-то детей, что доносились справа от меня, перебивая весь общий гул. И как бы сильно я не надеялся на то, что мое присутствие останется незамеченным, все провалилось с таким же резким треском, как и надежды на легкий и позитивный день. А я ведь просто хотел остаться незамеченным…       Все эти прелюдия а-ля «поздоровайся со всеми, улыбнись, не грусти». Не хо-чу, слышите? Совсем-совсем, мне это нисколечко не интересно. У меня болит голова, тело, сердце, у меня болит все, поэтому просто не трогайте меня и будет вам мое огромное уважение и благодарность.       Микрофоны, настройка звука, кому куда встать. Совершенно не понимаю зачем мне все это, зачем забивать голову чем-то, что мне все так же не интересно? Решив, что вполне могу сейчас покинуть свое «рабочее место», я тихо-тихо улыбаюсь ребятам, которые все так же выслушивают наставления голоса из вне, взглядом прощаюсь с ними, попутно извиняясь за свое легкомыслие и несерьезность.       Ухожу. Мне больше здесь нечего делать, по крайней мере до самого эфира, я надеюсь, здесь меня больше не будет. Все слишком давит на виски, я хочу спать, уснуть и все, до девяти часов, чтоб никто не трогал меня.       Стою. Курю, выбрасывая во влажный от крапавшего дождя воздух очередную партию токсинов. Сейчас я абсолютно тет-а-тет со своими мыслями, которые почему-то именно в этот момент просто помахали мне ручкой, и, так же как и я, тихо ушли. Пытаюсь что-то достать из головы, как-то отвлечься, но, кажется, кроме сигаретного дыма, что сейчас так отчетливо бьет по вискам, ничего путного нет и там. Пустота. Такая убивающая изнутри пустота-подруга, мы с ней давно перешли на ты, полностью раскрепощаясь друг перед другом. У нее свойство убивать, у меня свойство убиваться. Мы идеальны!       Медленно до ушей доходит глухой стук каблуков по сырому асфальту, а после ты. Ну, привет, моя главная головная боль, давно не виделись, согласись? Ты, Поль, идешь вся такая счастливая, легкая и беззаботная. Ты очень красива в этом маленьком черном платье, которое так сексуально обтянуло твое тело, с растрепанными волосами, словно только из душа, и без единого грамма косметики. Ты такая домашняя, такая знакомая, словно, из недавнего прошлого, когда такую тебя я видел каждое утро в своей кровати. Ты же помнишь, я знаю, что ты все еще помнить наше «до». Просто мы слишком гордые, да, дорогая?       И знаешь, все бы хорошо, все было бы отлично и, наверное, ты смогла бы поднять мне настроение, если бы взгляд не пал на твои руки. На ваши руки. Идешь с кем-то… Не знаю кто он, но он, откровенно, мне совершенно не нравится, я готов придраться ко всему, начиная с цвета его волос, заканчивая кончиками пальцев, которые ты так нежно держала в своей ладони, переплетая со своими.       Быстро, Поль, молодец, браво, от-лич-но! Твоя любовь, видимо как и все в нашей жизни, так же непостоянна.       — Димон, привет, — когда вы подошли совсем близко, ты без единого сомнения повисла на моей шее, заключая в объятья, тихонько касаясь своими горячими губами моей щеки.       Отвратительно, милая, совершенно. Знать, что совсем недавно ты целовала этими губами его, в этом я почему-то абсолютно уверен, а теперь, вот так вот просто, меня. Прекрати этот цирк, Пелагея, день и так дерьмо, не порть!       — Привет, — я не должен показывать своего отвратительного настроения. Не должен, да? А я и не буду, Поль, я сильный, ты не увидишь моей печали, обещаю. Обнимаю, слабо похлопав тебя по плечу, не более. Да и зачем? Теперь тобой есть кому быть нежным, и это далеко не я, нет.       — Кстати, познакомься, Иван Телегин, может знаешь, играет за ЦСКА, — вновь берешь его за руку, чуть падая в его объятья. Мило так, романтично, словно Вы подростки, которые кричать о своей псевдолюбви на каждом углу. Ты же не такая, не та-а-акая, слышишь? Где твои упреки в его сторону, где дистанция и личная жизнь, которую ты предпочитаешь (ла) скрывать от посторонних глаз? Где, черт возьми, всё то, чем ты мне показывала мозги около полутора года? Или, скажи, может я какой-то особенный, какой-то не такой? Может, милая, я просто не достоин тебя, быть рядом, держать вот так вот тебя за руку и быть рядом? Конечно, кто есть я, а кто есть он и все те многочисленные мужланы, которые ты находишь в своей новой компании каждый новый месяц!       — В первый раз слышу, если честно, — без доли сомнения в том, что разговор у нас точно дальше никуда не продвинется, улыбаюсь, пытаясь поддаться вашему такому хорошему настроению.       Я, Поль, никак не увлекаюсь хоккеем, в отличие от тебя. Ничто, или может никто, не тянет меня в этот вид спорта, нисколечко. А теперь, кажется, я и вовсе охолодел к нему, отвратительно!       — Приятно познакомиться, Димитрий, — слишком официальный тон, слишком смазливая улыбка, слишком много его. Хотя мне абсолютно все равно на то, что он так старательно пытается разыграть передо мной, взгляд направлен далеко не на его смазливое лицо, на руки… Его, слышишь, рука скользит по твоей талии, а после оказывается напротив меня. Серьезно, Вы оба сейчас серьезно или как? Если нет, то я, пожалуй, пойду, нечего мне тут с вами делать. Выбрасываю сигарету в сторону, игнорируя все его действия в мою сторону. Понимаешь, вижу же, что что-то не так, понимаешь в чем дело, но молчишь, продолжая что-то ждать с моей стороны. Я не умею так быстро меняться, Поль, не умею! Поэтому, давай, разочаровывайся во мне, девочка, сделай это чувство обоюдным, раздели его вместе со мной! Раздели хоть что-то…       — Дим, там Владимир Пресняков подошел, собираются репетировать общую песню, но без вас начать не можем, — спасибо, не помню имени девушки-модератора, что только что прервала наш разговор, но не важно. Просто спасибо, огромное!       — Простите, вынужден погрузиться в работу, — ты, словно все понимаешь, перевела взгляд с девушки на меня и покачала головой, отпуская меня с ней. Глупая, мы уже не в тех отношениях, я не спрашиваю у тебя ничего, я так, я ради банального приличия, не более.

***

      Таблетка аспирина. Новая сигарета. Стою в гримерке, пытаясь распланировать ход дальнейших событий и действ. До прямого эфира ещё куча времени, за которое, при лучшем раскладе дел, мне надо хоть как-то улучшить, как-то поднять свое настроение. Но факт, что солнечное утро перешло в не столь солнечный день, говорит, кричит где-то внутри меня, что ничего не получиться у меня, и сидеть мне в этих четырех стенах еще ого-го сколько.       Не понимаю зачем, но резко запахнув окно, прерывая поток холодного воздуха с улицы, мне ужасно захотелось спуститься сейчас вниз и понаблюдать за тем, что происходит на твоей, Поль, репетиции. Быстро вниз по лестницы, в сторону, за сцену, где стоят чехлы от аппаратуры, и где нет ни одной души, всем намного интереснее наблюдать за тобой, за вами. И когда он только успеть занять мое место? По всем фронтам, когда?       Вот он сидит на моем кресле, а ты о чем-то непрерывно тараторишь, не обращая внимания на людей. Неужели тебе все равно, скрытная ты моя? Когда успела так измениться, стать такой… Вот такой, Поль, такой! Достаешь свой телефон, продолжая все так же широко улыбаться, и фотографируешь его. И опять-таки, Поль, когда он успел занять мое место? Место в кресле, в твоей жизни? Когда вообще все успело измениться? Что пошло не так? В чем, черт возьми, виноват я? Вся инициатива была с твоей стороны, а сейчас… Чего ты хочешь?       Неотрывно наблюдаю за вами пару минут. Вот тебе передают букет из зала, ты так наивно улыбаешься, но просишь не отвлекаться и продолжить репетицию. Все слишком быстро, я не успеваю так быстро мыслить! Только отвернулся, а на твоем столике уже нет того шикарного букета, только кружка кофе, как и на моем (!). Жестами показывает тебе в сторону прохода, а ты, не сразу заметив, отвечаешь слабым кивком головы, продолжая поддерживать ребят, настраивая их перед общей песней.       Ты, кажется, даже и не замечаешь как во всей этой суете он уходит куда-то, оставляя тебе свой картонный стаканчик кофе, которое принесли совсем недавно. Зал оживляется, входят ребята из Уматурман, который ты все так же приветствуешь крепкими объятьями, с детским восторгом рассматривая свою фотографию на их футболках. Нагиев пытается что-то шутить на тему Путина, но это совсем не важно, ни для тебя, ни для кого из зала. Быстрая череда событий, вокруг тебя никогда не бывает все тихо м спокойно. Ты — ураган, убивай!       — О, Дмитрий, неожиданно, — позади раздается голос с явным дефектом речи, а после пере до мной появляется твой, Поль, ненаглядный рыжий мальчик, который какого-то черта что-то забыл именно здесь, где даже работники не ходят, — Вышел покурить, сигаретка не найдется?       — А я, знаете, бросил, ровно минуту и двадцать четыре секунды назад, потому что, говорят, курение убивает, — поправив кепку на голове, поднимаюсь с какого-то ящика, выравнивая разницу в росте. А он ничего так, девочка, отменным вкусом ты всегда отличалась, молодец, — А теперь я удаляюсь, некогда вести пустые беседы черт знаете где, да и работа не ждет. — ухожу прочь от сюда, лишь краем глаза замечая непонимание во взгляде собеседника. Слишком мал он, Польк, чтобы что-то понять, слишком молод!       — Не курение убивает, а прошлое, которое надо бы отпустить, Дмитрий, — я почти скрылся за поворотом, когда этот, ничего не понимающий в прошлом и настоящем, мальчишка решил преподать мне моральный урок.       И, знаешь, возможно он прав, в чем-то да точно прав, только признавать я этого не хочу. Не буду. Потому что это абсолютно не так, абсолютно. Прошлое про которое он говорит, все еще держится в настоящем, и пока оно здесь я буду курить, жить, чувствовать, убиваться. Я чувствую боль, разочарование, в душе что-то неприятно скребется — мне это нравится, я чувствую себя живым, полностью, до кончиков волос я живу.       — Только вы рано перевели мое настоящее в историю прошлого. Вы ничего о ней не знаете, совсем-совсем, — мы говорим о тебе, не называем твоего имени, но все и так понятно. Наша борьба. Невидимая. Двух гордых. Твоих. И я дождусь прямого эфира, чтобы воссоздать правоту моих слов в его глазах, чтобы он все-таки понял что и как тут есть, на нашем, слышишь, на нашем проекте, в наших креслах, наших жизнях.

***

      Не помню как и когда именно я оказался в своей гримерке после, кажется, не очень долгой прогулки по Москве. Не помню как умудрился уснуть на этом маленьком диване, как смог выспаться и не отлежать себе что-нибудь. Я в прострации, которую все-таки смогли прорвать дети из моей команды, чтобы все-таки достучаться до моей безответственной головы, и получить от меня хоть какие-то наставления.       Узнаю от них, что до прямого эфира осталось около часа, что за моей дверью все и всё готовы, и теперь слоняются туда-сюда, пытаясь хоть как-то ускорить время. Снизу слышен гул чьих-то голосов, много-много голосов, которые опять будут как марионетки выполнять наказания, следить за жестами, считая что это и есть правильно.       Эмоции. Я всегда жду от людей настоящие эмоции, а не те, что мы привыкли показывать за вуалью телевизионных рамок и границ. Пусть делают что хотят, хлопают и поддерживают, когда сами посчитают нужным. Пусть, черт возьми, здесь и сейчас хоть что-то останется настоящим, не прикрытым.       Все быстро-быстро мчится, одна картина сменяет собой другую, люди, комнаты, прострации. Десять минут до прямого эфира, отсутствие эмоций и телефон в руке с открытыми соц.сетями. Стою в маленьком проходе, где мимо меня так же мчатся люди, объявили последние минуты подготовки к прямому эфиру. И среди всей этой толпы я вновь незримо замечаю твоего, Поль, мальчика, который вальяжно и неторопливо идет в направлении съемочной площадки. Он замечает меня ровно тогда, когда мой брезгливый взгляд падает на него, и отвечая тем же, легко удивляется, словно он знает что-то, чего не знаю я.       Оставляя все эти игры в стороне и отвлекаясь на голос кого-то из вне, что просит наставников пройти на свои места, я замечаю тебя, милая. Вся такая легкая в этом невероятно красивом платье ты скользишь к Агутину, заключая его в объятья, как будто вы совсем-совсем не виделись именно здесь, на этом же месте, как будто это не вы уже поприветствовали друг друга, обменявшись легкими поцелуями в щеку. Все так наигранно, все так фальшиво, что хочется поскорее прекратить это представление и уехать домой, сесть около камина и мечтать о чем-то до безумия близком, долгожданном.       Раз, два, три… Погружаюсь в толпу этого праздника, где у каждого своя роль: что и как сделать, куда и как посмотреть. Плавно и не торопясь, на моем лице улыбка, я иду к тебе, понимая, что от формата шоу никуда не убежать, мы обязаны быть, милая!       — Дольше всех, Димон, — смеешься, явно пытаясь вновь прикоснуться губами к моей щеке. Но, нет, Поль, тебе есть кого целовать, поэтому я протягивая руку вперед, преграждая тебе малейшей приближение ко мне.       — Прекрасно выглядишь, Поль, — не расцепляя рук, я просто не хочу так быстро, первая не неправда за этот день, дорогая, первая и, кажется, далеко не последняя. Ты смеешься, благодаришь и смущаешься, словно в первый раз слышишь от меня комплимент, а я понимаю, что это какое-то поистине волшебное место, которое напрочь стирает все плохое настроение. Ответственность, осознание этой ответственности, а может еще что-то? Не знаю, да и не хочу вдаваться в подробности, просто невероятно легко, словно упал какой-то невероятно тяжелый груз, который весь день я толкал по пятам за собой. Я на своем месте, мне хорошо, ми-и-ир!       Пара минут до эфира. Пара слов с Агутиным, которого, кажется, я сегодня вижу первый раз. Пара наставлений от Насти, какие-то поверхностные слова, что дети молодцы и все сами знают. Пара мужчин около кресел, пытаются настроить эти вентиляторы, которые почему-то именно сегодня еле-еле включились. И пара глаз, устремленных на тебя, Поль. А ты и не видишь, ты где-то там, где сидит он, и мыслями, и разговором, и телом.       —…Как в хоккее, Димк, — не сразу замечаю, что ты разговариваешь именно со мной, подняв указательный палец на левой руке вверх. Я разворачиваюсь и вижу, как ровно между нами сидит он, подражая твои движения. Вы явно на одной волне, в которую ты, милая, почему-то пытаешься погрузить и меня. Смеешься, для тебя это действительно смешно, а я пытаюсь повторить жесть и так наигранно смеюсь. Хотя, мне же все равно, Поль, на тебя, абсолютно. Петя, Вася, Ваня, кто хочешь, кого хочешь, правда. Только не трогай меня, прошу, совсем.

***

      Выступление моей команды почему-то прошло словно в тумане. Ничего, абсолютно. Я впервые за этот вечер переживал за них, за то как все это воспримет зритель, кого он выберет, что вообще будет дальше. Быстро-быстро! Твоя похвала в мою сторону, Поль, невероятно приятно, честно; песня с Владимиром, зелененькие проценты, страх в глазах троих детей, прощальная речь Лоры и Саши, реклама, на которой я тут же срываюсь с места и бегу к ним, дабы выполнить все свои обязанности наставника, напомнив, что прощаемся мы всего-то на неделю, что они большие молодцы и я ими очень доволен.       А ты заметила, Поль, что кресла в этот раз очень, слишком даже, близко расположены друг к другу? Так близко, что я без особых усилий беру тебя за руку, когда приходит очередь твоей команды. Я все ещё помню, как ты переживаешь за своих ребят, и… Мне просто хочется тебя как-то поддержать, вот так вот, после всего, что сегодня происходило во мне, я не могу не думать о тебе, не переживать, не волноваться. Ты, пожалуйста, не переживай, не надо!       Слишком робко, в перерыве, пока идет одна из заставок, ты отпускаешь руку, прерывая наш телесный контакт, оборачиваешься назад и слабо улыбаешься. Ну да, прости, совсем забыл, что за нами следят, за каждым взглядом, жестом, прикосновением. И пока я отвлекся на мысли о твоем мальчике, ты уже успела как-то оказаться на сцене, пытаясь заправить, какую-то совершенно незначительную, выпавшую прядь из косы Миланы. «Не плачь, я боли не боюсь, ее там нет. Я больше может не вернусь, а может…»       Нет, милая, ни боли, ничего, пять месяцев уж прошло, умерло все. И, обещаю, я не вернусь, не останусь, не появлюсь больше в твоей жизни ровно никак, пока ты сама не расскажешь мне о потребности в этом. Я же, Поль, научился отпускать боль, людей, эмоции. Мы артисты, актеры, нам все легко, все поддается изучению. А ты не плачь, слышишь, прекращай, а то потом опять начнется эта беготня гримеров из стороны в сторону, пытаясь успеть в отведенные на рекламу минуты.       И эта песня, наверное, первая, что так проникла в меня, оставляя какой-то незримый, но вполне ощутимый отпечаток. Как-то легко становиться, по чуть-чуть, тихо-тихо, но отпускает, заставляет верить и надеяться на что-то такое же светлое. На свет.       Полностью освобождаю свой разум, отдавая все мысли на съедение эмоциям и порывам, когда вижу, как ты выбегаешь к ребятам танцевать. Из года в год, ничего не меняется, ни-че-го. Такая озорная, веселая, легкая, я очень рад, что твои мысли уже давным-давно пусты, и что тебя совсем-совсем ничего не тяготит. Живи, Поль, танцуй, люби, будь счастлива, это же, если честно, так круто. Круто жить в счастье, в безграничном таком, полноценном, поглощающим. Да жить вообще круто, не важно как, просто жить, видеть, понимать…       Спускаешься со сцены, и я, прости, Поль, не смог просто стоять и смотреть. Хочется прикасаться и прикасаться, тем более, когда такое настроение, когда так хо-о-орошо! Ты смеешься, я улыбаюсь, а где-то справа раздается писк, криком это тяжело назвать, явно означающий, что все правильно, что мы с тобой, Поль, все ещё можем принести кому-то счастье, хоть и не себе… Кому-то счастье тоже важно же, ну!       — Спасибо, — губами, чтобы не отвлекаться на ненужные разговоры, ты так же с улыбкой благодаришь меня. Не за что, милая!

***

      Первые аккорды первой песни из команды Лени, а я уже понимаю, что именно сейчас начнется самый сок. Но все же, пытаясь разглядеть что-то особенное в первом выступлении, я совсем упустил ту волну, которая накрыла Вас, не отпуская до самой последней ноты. Пытался быть серьезным, пытался копнуть в песню, понять, что Кирилл старался передать, что Леня вложил в него, какой фундамент… «Cause your love sex takes me to paradise Yeah your love sex takes me to paradise And it shows, yeah, yeah, yeah…»       Явно переделанная под детское исполнение, чуть искажая смысл, но не искажая исполнения, я только сейчас обратил внимание, что ты, милая, пропеваешь припев своему мальчику, что с улыбкой смотрит на тебя. Ваша связь, ваши жесты, ваши песни…       И если я думал, что подобный жест с твоей стороны смог добить меня, то, кажется, я абсолютно ошибался, совсем-совсем! Как только зазвучали первые аккорды второй песни, а твой взгляд метнулся на меня, я понял, что последующие пять минут потрепят не только нервы, но и душу. Слишком личная, слишком точная песня, чтобы сейчас сидеть тут вот так вот, отдаваясь полностью композиции.       Первые пару строк, а ты, милая, уже вжалась в кресло, обхватив плечи руками. В глазах слезы, а я лишь боялся, хотя и точно знал, предположить из-за чего именно, Поль, ты так терзаешь себя в эти минуты. Все ж хорошо было, все только что было хорошо, чего опять начинать? Больно? Согласен! Но помни, ты сильная, ты умеешь играть, умеешь забывать и отдаваться… «Hе счесть pазлук во вселенной этой, Hе счесть потерь во вселенной этой, А вновь найти, любовь найти всегда нелегко!»       Много было разлук: из-за работы, из-за гастролей, из-за того, что потому что было нельзя! Одна потеря, когда снег забрал в плен не только осенний ноябрь, но и тебя! Одна новая любовь, которую ты все-таки нашла, быстро так, легко, словно… В общем, ты уже все, передала эстафету, позволяя мне последнему поставить точку в том безумии, что преследовало нас полтора года. И я, милая, её обязательно поставлю! Найду, быть может, когда-нибудь любовь, и обязательно поставлю конец всему-всему, тебе! Только подожди, Поль, пожалуйста, совсем чуть-чуть, нелегко же все-таки найти, нелегко…       — Мне нужна Женя, позовите мне Женю, — обмахивая себя листочком, пытаясь хоть как-то высушить слезы, ты который раз просила, чтобы тебе на площадку привели гримера, чтобы все подделать, заделать, чтоб ничего незаметно было, а они… Полторы минуты, Поль, мало это, зная тебя, твои слезы, твои эмоции, не стоит рисковать! — Пожалу-у-уйста, — молишь, не в силах начинать эфир в таком состоянии.       — Позовите Пелагее Женю, — уже даже Агутин, который был явно доволен твоей такой реакцией, пришел на помощь в поисках Жени. Но ничего. Время вышло. Ты недовольно морщишься, бубня что-то себе под нос, а после надевая маску все такой же веселой и беззаботной тетушки Пульхерии. Еще две песни, потерпи, выходим на финишную прямую, милая, еще чуть-чуть…

***

      В голове песня Сосо и ребят, а в руках очередная сигарета. Успев проскочить через задний вход, а после и вовсе спрятаться в свою машину, я все так же стоял на месте, не решаясь почему-то уезжать домой. Мелкий дождь все так же моросил, дворники работали, а свет фар устремлялся в стену соседнего здания. Слишком выматывающий день, морально или физически, он был слишком перенасыщен в большей частности тобой, Поль… Так резко, совершенно внезапно, но так ожидаемо. Я, правда, счастлив за тебя, хоть выбор и совсем не ободряю, никак, милая, прости. И сейчас, расставляя последние точки над «i», наблюдая за тем, как он открывает тебе дверь пассажирского сидения твоей, Поль, машины… Когда ты начала доверять свою машину кому-то еще, милая? Мне никогда, а тут… Я видел, как вы быстро сбегаете отсюда, видел, как ты спокойно сидишь, словно тебя ничего не волнует… А со мной ты всегда оглядывалась по сторонам, прячась видя людей издалека… С нами, вообще все было по-другому, да? Я был другим для тебя. Может, я что-то меньшее значу, а сейчас ты по-настоящему влюблена, испытывая на себе это прекрасное чувство, храня и оберегая его в своем сердце? Может все наоборот? Позлить, показать, доказать? Я, честно, не знаю, что руководит тобой, милая, да и знать не хочу, если честно. Просто, прощу, будь всегда исключительно в счастье, а с кем и как абсолютно не важно! Просто будь…       Выбрасываю окурок к окно, в последний раз вбирая табачный дым полной грудью. Сегодня был последний день, Пелагея, когда я мысленно обращаюсь к тебе, когда я мысленно связан с тобой. Последняя капля, эмоция, жест. Сегодня все последнее, слышишь? Завтра я улечу, начну новую жизнь, найду нового мысленного собеседника и забуду, честное слово. Поль, я отпускаю тебя, не смея больше задерживать.

«С завтрашнего дня, честно». 00:00:01