Зеленый коммивояжер

В час дня на улице Главной маленького городишки всегда было тесно. Как вы уже поняли, эта деревушка-переросток была настолько обычной и ничем не примечательной, что редкие соловьи в ней умели петь только гамму до мажор. И то, в одну сторону, да срываясь на фальшивую соль. Люди здесь были просты умом, но богаты духовно, пленяя меня своим очарованием (а заодно и знаменитыми домашними пирожками Тети Маруси), называли все своими именами и крайне удивлялись художественным выдумкам странного приезжего в моем лице. Как-то угораздило мне назвать кровать, которая стояла в моей съемной комнате, мягкой, словно пушистое облако, так хозяин дома вихрем ворвался в мои покои, и только после генеральной инспекции, с видом больше присущим китайским философам, вынес вердикт: «Да не, обычная. Пуховая». Названия улиц были тоже под стать тем, кто на них обитал: главная улица — Главная, улица на которой стояла единственная во всем округе пекарня — Хлебная, а угадайте, где же находилась улица Правобережная? Однако, не смотря на эту замечательную простоту, и там встречалось нечто совершенно необычное. Каждый день можно было наблюдать, как горожане, словно маленькие извилистые ручейки, стремились хоть на время выбраться из своих серых офисов, насладиться лишней минутой блаженного отдыха. Разномастный народ с такими непохожими друг на друга лицами и еще более несхожими характерами образовывали удивительный поток красок. К сожалению, из-за неумолимой постоянности этого волшебного явления, к которому, в силу моего недолгого пребывания, я еще не успел привыкнуть, закоренелые жители давно относятся как к обычной повседневной рутине. Забавные все же мы существа: по натуре своей принимаем чудо за должное, а потом жалуемся, что мир стал будто бы скучнее, да хуже в наших глазах. Тем не менее, сегодня что-то еще более странное происходило на Главной улице, заставляло поток гудеть и волноваться с еще большей силой. Зеленое пятно плыло против привычного течения, удивляя и завораживая прохожих. Высокий мужчина в бархатном зеленом костюме, в таких же зеленых лакированных туфлях и зеленой федоре создавал впечатление ожившего мха с широкой улыбкой и пронзительными глазами. Он тихонько продвигался к жилым домам, выстукивая каблуками гимн величия этого забавного мальчишки по имени Капитализм и его близкой подруги Торговли-ненужными-товарами. Пройдя через маленький заброшенный огородик, он тихонько, будто бы надеясь, что никто не услышит, постучал в кривенькую дверь с номером 23. Прошла минута, две и вот можно было уже вздохнуть с облегчением, как внезапно дверь со скрипом распахнулась, и на нашего коммивояжера уставилось заспанное старческое лицо с криво надетыми очками. — Здравствуйте, я представитель компании… — Входите, милости просим, молодой человек! Побыстрее желательно, у меня осталось не так много времени, чтобы отказывать себе в таком простом удовольствии, как чашка чая. — скрипуче вскрикнула хозяйка дома. Коммивояжер сначала слегка замялся, в первый раз он зашел так далеко. Если в предыдущих случаях подача оказывалась слишком слаба, неспособная своими жалкими потугами обеспечить прибыльную продажу, то в этот раз он, каким-то образом, со сверхзвуковой скоростью пронесся над конечной целью и с грохотом приземлился в зоне вседозволенности не приносящей никакой пользы. Однако смятение длилось лишь секунду, в следующий миг он уже натянул свою неестественно широкую улыбку и, подхватив зеленый саквояж, вошел в помещение. — Здравствуйте, я представитель компании… — начал было он, но его перебили: — Да-да-да, не составите ли вы мне компанию? — энергично размахивая руками, словно дирижер перед своим многочисленным оркестром, сказала эксцентричная бабулька. — Раздевайтесь. — П-простите, — ошалело выпучил глаза живой мох. — Что? — Ну, обувь, пиджачок. Чай пить будем, — поправляя пижамные штаны протянула она. Коммивояжер после недолгих колебаний последовал совету несколько интригующей женщины, демонстрируя всему свету, что сжался до размеров маленькой прихожей, а так же привычную зелень носков и белоснежность дырки на левой пятке. Теперь его шаги уже не звучали словно гимн, а зафальшивили, мягко шепча аккуратными прикосновении к деревянным половицам. Он вошел в ярко освещенную кухоньку, в которой стоял аромат свежего супа и сирени из сада, на который выходило единственное поистине огромное окно без занавесок. В этой обстановке он смог достаточно четко разглядеть хозяйку дома. Это была женщина средних лет, с небольшим налетом седины на смоляных волосах, что так резко контрастировал с по-ребячески шальным взглядом. — Почему же вы не сняли пиджак?! Вы все же гость в моем доме! Знаете, я отказываюсь с вами разговаривать, пока вы не снимите верхнюю одежду! А то пыли налетит на уже имеющийся антикварный слой, а я ведь к нему привыкла. Вот на что мне ваши новшества?! — непривычно громко для тихого коммивояжера сказала она. — Знаете, я ведь не гость, — начал было он, но вспомнив про ее обещание и все же снял пиджак. Стоило ему сделать это, казалось бы, незначительное действие, как стройный молодой юноша будто бы съежился и превратился в сгорбленного мужчину тех лет, когда умирать еще рано, а попытки найти смысл существования канули в лету дней. Это придет потом, примерно в ту последнюю секунду перед исчезновением той тонкой нити, соединяющий разум с этим миром труб и железа. Блеск его зеленого костюма больше не слепил, скрывая довольно поредевшие волосы, нескончаемые морщины на уже немолодом лице, потертый старый ремень, чудом удерживающий несуразно большие штаны, и несчастный взгляд, с каждой минутой теряющий свою ясность. Это была самая стремительная и необычайная метаморфоза, которую мне довелось когда-либо наблюдать, но женщина будто бы и не удивилась перемене собеседника, продолжая скользить по нему невнимательным и несколько небрежным взглядом. У меня тогда сложилось впечатление, будто перед ней стояло само воплощение Джоконды в полный рост и с неестественно густыми бровями, а она только предложила чашечку чая и продолжила болтать о чем-то вроде цвета косаток в Тихом океане. — Тогда кто же вы? — удивленно спросила она, подперев подбородок, тем самым выражая свою полную готовность слушать. На его удивление, на руках женщины не было не единой морщинки, что порой так предательски выдают истинный возраст, ни на забавно толстых пальчиках, ни на загорелых кистях в целом. Коммивояжер невольно взглянул на свои руки, вдруг показавшиеся ему такими старыми и сморщенными, и горько усмехнулся, прикасаясь к старческим пигментным пятнам. — Я коммивояжер, — несколько тоскливо ответил он, и то ли от этого жалостливого голоса, то ли от неизвестного мне стечения обстоятельств, лицо его осунулось и отощало. — Нет, вы точно мой гость. Пейте чай, да расскажите мне, что же вы продаете? Наверняка что-то крайне занимательное, зеленое, и еще более бесполезное, чем аппендикс, — сказала женщина небрежно поправляя волосы. Этим движением будто легкая серебряная завеса спала с ее головы, преподнося краску более черную, чем крыло ворона. Теперь у мира достаточно цвета, чтобы наконец раскрасить Питерские ночи. — Я бы сказал, что намного бесполезнее рук Венеры Милосской, вы совершенно правы, — растягивая тонкие губы в теплой улыбке ответил старик. — Впрочем, не думаю, что я бы этим занимался, сложись моя жизнь несколько по-другому. Меня бросила жена, с единственным сыном мы несколько не в ладах, ему всего семь, вы не подумайте ничего плохого, он на меня в обиде вполне заслуженно, еще и сестра попала в психиатрическую больницу, все орала про какие-то потухающие звезды и Есенина. А чем же занимаетесь вы? — Моя жизнь не так интересна как ваша, и я надеюсь, что в скором будущем, то есть завтра, мою жизнь изменит некое удивительное новшество. Говорю это себе каждый день так ничего и не меняя. Я писательница. Довольно неизвестная, как ни прискорбно. — она долила так предательски внезапно закончившийся чай в кружку с отколотой ручкой. Других в доме и не было. — Хотя, это и к лучшему, ведь если бы все добивались успеха, то в нескончаемом потоке серых лиц нельзя было бы разглядеть ту крупицу чистого таланта. Она наверняка бесцветна и крайне незаметна, или, может, искрится на солнце. В общем, нечто довольно забавное на вид, но отвратительное на вкус. — Да, я бы хотел попробовать чистый талант. Наверняка бы чем-то походил на неразбавленный спирт и карамельных петушков, — задумчиво почесал он седую щетину. — А знаете, серым быть не так уж и плохо. Все люди так сокрушаются над внезапным ярлыком, что даже не понимают, как замечательна эта схожесть. По улице идут твои копии, или их зеркальное отражение идет по брусчатой дорожке, возможно, вы даже не идете, это не так уж важно, главное то, что вы узнаете себя, находите единомышленников, и даже любовь намного легче и быстрее, чем зеленый мох, что каким-то образом оборачивается красным знаком стоп в чужих глазах. Вы меня понимаете? — Не буду врать вам, лишь от части, — с каждой минутой все больше тормоша от интереса иссиня-черную прядку слегка невнятно промычала она. — Могу ли я поинтересоваться, «Зеленый» — это фамилия или прозвище? — И то, и другое, но не совсем, а скорее где-то между, — усмехнулся старик. — Потрясающая сирень, жаль только, что так недолговечна. — Согласна, отцветет в скором будущем, то есть завтра. Только посмотрите, как стремительно стемнело за окном, вы это видели? Сколько времени мы уже сидим? — Целых три минуты, как мне казалось. — пожал костлявыми плечами он. — Нет, всего лишь четыре часа, — задумчиво пробубнила девушка глядя на деревянные часы со сломанной кукушкой. Она уже давно не куковала, и именно поэтому можно было сказать ей то количество лет, которое хотел бы прожить, и она всегда его подтверждала, ведь молчание — знак согласия. — Вот что действительно не важно, так это время. Лучше скажите, когда вы собираетесь выходить на пенсию, в таком случае? Ведь уже давно пора, вам так не кажется? — Да, пожалуй я засиделся допоздна, выйду сейчас с вашего крыльца прямо на пенсию… к внукам! — весело ткнул он куда-то в потолок. — У меня их двое, оба точь-в-точь как мой сын в молодости, — рассмеялся, подбирая упавший на пол потрепанный, когда-то зеленый пиджак, уже бывший коммивояжер. Он собрался уходить, как вдруг его словно молнией осенило, и, обернувшись, он спросил обитательницу этого гостеприимного дома: — А когда же вам на пенсию? — Сумасшедший вопрос, мой милый друг! Точно не скоро, мне и двадцати-то нет. Вот так, мои дорогие друзья, я весь вечер самозабвенно проболтал о косатках перед истинной Джокондой, и даже не предложил ей чаю.