О Маэдросе и Эледвен

421 г. Первой Эпохи Средиземья.

Травушка расскажет мне о том, что случится, Пропоет мне песню ночную… Ляжет мне рассветною росой на ресницы, Расплетет мне косу тугую. «Травушка». Мельница

В Таргелион пришла весна. В тот год снега сошли рано и в дни лотэссэ весь лес был одет в зеленое одеяние. С юга на север потянулись стаи птиц, но с Эред Луин все еще веяло холодом, и их заснеженные вершины гордо сияли во мраке ночи, бросали могучие тени на востоке и окрашивались алым на закате, а звезды отражались в Хелеворне, словно самоцветы в черном стекле. Таким запомнила Эледвен Таргелион своей ранней юности. Прошло пять лет с тех пор, как она жила вместе с Феанариэн — то в доме, который отдал сестре Карантир, то в самой крепости. Эледвен было сложно решить, где ей лучше. В лесах, в Зеленом Доме, как называла его она — была свобода, тишина, и можно было ходить босой и петь песни во весь голос, бежать по тропинке, пытаясь обогнать ветер, прыгать с разбега в лесные озера, а по вечерам слушать рассказы и истории Арнориэн или же ее братьев, которые приезжали к ней в гости. В крепости Карантира же были дети нолдор и лаиквенди, над которыми Эледвен сейчас установила верховенство — ведь когда-то они по виду да и по возрасту были старше нее, те же дети Лалвенде, но аданет росла быстрее, как и положено человеческим детям, и вскоре превзошла ростом всех своих друзей, кроме, разве что, Аргона. Последний был юным синда, только-только вступившим в пору зрелости, который жил со своей матерью в крепости Таргелиона. Их и еще с десяток синдар спас Карантир — они были орочьими пленниками, которых те гнали по горным тропам на север. Аргон — Арондо, как его звали нолдор на своем языке — мечтал стать дружинником Карантира, своего спасителя, грезил великими битвами и героическими свершениями. Феаноринг для него был больше, чем лорд — лучше примера для подражания Аргон не мог себе представить. Он просился к Инглориону в ученики, но у того и без синды хватало дел, потому юноша учился тогда, когда воины в крепости находили для него время. А пока он дожидался своего часа, Карантир приставил его к Эледвен — за девочкой нужен был глаз да глаз, особенно когда она гостила в крепости и всем было не до нее. Аргон был изначально не очень доволен этим занятием, считал Эледвен помехой и вообще — он уже взрослый, и в крепости есть молодые нисси, вроде Тириссэ, пусть они няньчатся… Но недвусмысленное напоминание о том, что воин начинает свой путь с малого и учится дисциплине безропотно и тихо, заставили Аргона согласится. Вот и сейчас он ждал ее на мосту через узкое устье реки, что вытекала из Хелеворна. Сидел на парапете, сложа руки на груди, и был явно сердит. Эледвен, само собой, верховенства кроме Арнориэн и Карантира, над собой не признавала, превосходство возраста Аргона ни во что не ставила и сбегала от него едва подворачивался случай. В то утро, пока синда увязался за Инглорионом в оружейную, девочка с радостью ушла гулять одна — через мост, по лесу вдоль белокаменной дороги. — Опять ты ушла, Эллэвэндэ, — сказал Аргон, спрыгивая с парапета. — А мне, между прочим, из-за тебя досталось от лорда Карнистира! Он бы не обошелся лишь выговором, но да повезло: приехали наугрим, которых он ждал и мне было велено найти тебя. Я же сказал тебе — сиди у фонтана в Кухонном Дворе и никуда не ходи! Эледвен вздохнула и закатила глаза, однако, услышав про гномов, подбежала к нему. О наугрим она пока только слышала, но никогда ей еще не доводилось бывать в крепости тогда, когда Карантир принимал их, а сейчас, похоже, повезло. — А, что? Что он сказал? Что сказал Морьо? — спросила девочка, решив пока не показывать своего интереса. А, ну, как Аргон запрет ее в ее комнате, чтобы она, по его мнению, не мешалась его обожаемому лорду? Аргон поморщился — Эледвен знала, что ему было завидно, что она, девчонка эдайн, может называть великого Карантира его домашним эпессэ, а ему это строго воспрещалось. — Про тебя ничего не сказал, только про меня, — хмуро ответил синда и схватил Эледвен за руку. — Пошли уже, пока он не придумал отослать меня куда-нибудь. А ведь грозился… Вдвоем они пересекли мост и ступили на широкую, мощенную камнем дорогу, что вела по берегу озера прямо к крепости. Карантир, как и все нолдор, любил высокие, белые башни и они высились над его крепостью, точно стражи. А еще крепкие, спрятанные от глаз заставы были расставлены везде, а сама крепость строена была широко, просторно, с пристанями для лодок, что плавали по Хэлеворну, поднимались или спускались вниз по Гелиону. На другом берегу озера, такого широкого, что иногда оно казалось морем, рассадили виноградники- один из самых важных источников богатства лорда Таргелиона. Морьо — как называла Карантира Эледвен — любил хорошее вино, понимал в нем толк и продавал его даже Элу Тинголу — не напрямую, конечно, из-за давних распрей между нолдор и дориатрим, но через союзников гномов. В чем была причина вражды, Эледвен не знала — на все ее вопросы ей отвечали, что она пока мала, чтобы понять. А еще такое вино — терпкое, густое и часто совсем не сладкое — пили нолдор, и именно такое, сделанное из карнилассе, лорд Таргелиона отсылал в далекий и загадочный Химринг, который в ясную, ветреную погоду можно было разглядеть с этого берега озера. Аргон даже уверял, что мог видеть сияние стен крепости на Вечностуденом, но у Эледвен не было такого острого зрения, потому она просто верила ему на слово, тихо и молча завидуя. Вся крепость гудела, как растревоженный улей. Гостей, конечно же, ждали, знали об их приезде, но все равно все стояли на ушах, ведь к Карантиру прибыл его старый союзник, Фрерин Железная Голова, а с ним был гость и поважнее — некий Тарин из далекого, обросшим легендами и слухами, Казад-Дума. Карантир был первым из лордов эльдар, кто смог-таки заполучить гнома из-за Голубых гор и теперь собирался заключить с ним союз или же хотя бы заручиться обещанием, что подобный союз будет заключен. Никто из эльфов Белерианда — нолдор или синдар — не бывали по ту сторону Эред-Луин. Карантир и его братья лишь издалека видели те полные тайнами земли, раз забравшись на самые высокие отроги Голубых Гор и взглянув вниз по другую их сторону. Откуда-то оттуда, по рассказам Амраса, пришли все эльфы, из края Куйвиэнэн, которого больше не существовало. Через весь Эриардор — как называли ту землю — шли три рода эльдар и дед Феанорингов — Финвэ, вел нолдор через все опасности пути. Но, снова со слов того же Амбаруссы, Эледвен хорошо знала: отправится туда, установить свою власть и расширить свои земли было не только мечтой — целью всех семерых братьев. Так должно было случится — но когда именно, никто не мог сказать. Арнориэн, любившая всякие истории не меньше близнецов, знала, казалось больше рассказов об Эриадоре и с ее слов маленькая аданет уже составила себе вполне ясную картину всяких чудес, которые там можно было увидеть. Но утолить снова проснувшееся любопытство и расспросить Феанариэн в тот час было невозможно: она была с Карантиром, помогала тому готовиться к прибытию наугрим. Эледвен видела ее с утра — наряженную в свое прекрасное черное платье с алыми, похожими на язычки пламени, вставками и сияющим ожерельем из звездных камней. Ее каштановые волосы струились по спине, а на тонких, белых запястьях красовались серебряные браслеты.  — Ты голодна? — спросил Аргон, обращаясь к девочке, когда они достигли Кухонных Врат. — С утра же в лесу бродишь. — Да, очень, — отозвалась Эледвен. — Ну, тогда пошли на кухню, — снисходительно предложил синда, и оба свернули от ворот ко входу, широкой арке, что была построена для подвод с провизией. — Надеюсь, для тебя — и заодно и меня — что-нибудь сыщется. На Кухонном Дворе царила суматоха — такая же, как и во всей крепости. Эльдар сновали туда-сюда, кто с подносами, кто с кувшинами, кто бочку с вином катил, а над всеми разносился голос Нинквенаро: — Живее, живее, лорд ждать не станет! А ну, стоять! Райвэ, куда ты несешь этот поднос с окороками? Отдай его Эске! Я же ясно выразился, что их надо отнести наверх прямо сейчас! — Их, что, я должен тащить? Я виночерпий, в конце концов! — раздался голос другого нолдо, того самого Эске. — Вон Амариэль стоит без дела, пусть и несет! — Ты нолдо или пень лесной? — поинтересовался Нинквенаро. — Нельзя нисси прислуживать наугрим, сколько тебе повторять, возьми эти окорока и неси их наверх, в Большую Трапезную! — стряпчий покачал головой и приговорил уже тише, глядя на Эске. — Ulundo runda! Аргон и Эледвен переглянулись и тихо рассмеялись, прикрывая рты ладонями, чтобы грозный Нинквенаро не заметил их веселья, иначе могло достаться и им. Нинквенаро — старый друг самого Феанора, некогда один из его помощников в великих мастерских Тириона, не был скуден на разнообразные эпитеты. Кроме того, что он был золотых дел мастером, у него был и другой талант — готовить наивкуснейшие яства. Именно потому, после исхода от озера Митрим и решив, что из всех сыновей Феанора он предпочитает Карантира, он сделался Главыным Стряпчим в его крепости и в такие важные для лорда моменты радовал не только вкусной едой, но и особенно сочными и меткими выражениями. Во дворе появился Инглорион, одетый не менее торжественно, чем остальные приближенные Карантира, находившееся сейчас наверху, в Большой Трапезной. В черном с головы до ног, его кафтан на плечах был расшит серебряными узорами и украшен мелкими, точно слезинки, горным хрусталем. Лишь кушак был алым, да лента на эфесе меча в темных кожаных ножнах. — Инглорион! Инглорион! — Эледвен бросилась к золотоволосому нолдо, засыпая его вопросами. — А что там? А наугрим уже тут, да? А какие они? А почему нисси не могут прислуживать им? А нам с Арондо поесть дадут? Инглорион только рассмеялся, оглядев ее и подошедшего синду. — Так, смотрю, нашел ты свою подопечную, а? Поесть сейчас дадут, — сказал он. — Нинквенаро! Тут Эллевэндэ и ее доблестный стражник, дай им лепешек с сыром и квениласа! Нинквенаро что-то ответил тому, явно не очень лестное, но что именно, Эледвен не услышала. Инглорион, однако, не смутился, он словно этого не слышал. — Тебя, маленькая госпожа, — золотоволосый нолдо снова обратился к девочке, — лорд Морифинвэ весь день искал, наказал, как вернешься, отправить тебя в твои покои, на пару с Арондо, пока не закончится пир. Он хотел позвать вас вечером на пир, чтобы вы посмотрели на гномов, но раз ты не можешь слушаться, а Арондо — выполнять поручения, вы оба понесете наказание. Я, если честно, не очень вам обоим доверяю, но да времени на вас нет, так что берите вашу еду и, бегите наверх и сидите как мыши. С этими словами он удалился, оставив приказание подать еще темного пива, что так любили наугрим, в Большую Трапезную. Эледвен и Аргон получили свою еду на подносе и большую горячую флягу с квениласом. Добрая Амариэль выдала им и банку вишневого компота, и синда с аданет отправились, как и велел Инглорион, наверх, в комнату, в которой жила Эледвен. Ее «покои» — как шутливо их все называли — были совсем небольшими, с легкой дверью из березы, чтобы девочка могла сама ее открыть. Кровать без балдахина, невысокий стол и стулья, и сундук под окном, и камин, украшенный березовым белым деревом. На нем искусной рукой были вырезаны синицы и свиристели на ветках рябины и липы. В углу, аккуратно сложенные, лежали совсем небольшой лук со стрелами и меч, вырезанные из дерева — любимые игрушки Эледвен, а на столике — стопки пергамента и перо с чернилами. Девочка упражнялась в писании, давалось оно ей на удивление легко, и недавно Арнориэн стала учить ее тенгвару. Благодаря эллэт, Эледвен знала и синдарин, и квенья, правда квенья был ей роднее. На нем с ней разговаривали Феанариэн и ее братья, на нем она слушала предания о Заморье. Некоторое время Эледвен и Аргон молча ели, сидя на широком подоконнике, и смотрели вниз, на Хелеворн, и как ветер гоняет рябь по его водам и качает лодки. Когда с компотом было покончено и вся посуда отставлена прочь, девочка выглянула в окно — ветер подхватил ее светлые длинные волосы, и она поглядела на дорогу и на синюю дымку, в которой та терялась. Ее воображение вдруг нарисовало ей большой конный отряд, нолдор со знаменами и штандартами, на белых лошадях, в сверкающих доспехах, и как песня гремит над долиной. А впереди, на гордом сером в яблоках коне, едет лорд Химринга. — Арондо, а ты когда-нибудь видел эльфийское войско? — спросила она, все еще под впечатлением от увиденной внутренним взором картины. — Так ты же тоже его видела — когда кано уезжает в разъезды, — отозвался Аргон. — Нет, это не войско… это отряд… — Эледвен снова посмотрела вдаль, на дорогу. — Я имею ввиду настоящее. На боевых конях, в сияющих кольчугах, в высоких шлемах, с копьями и знаменами… Синда покачал головой. — Нет, — произнес он. — Но я видел, как сражаются нолдор. Когда кано пришел нам на помощь. Вот тогда он был в кольчуге, правда скрыта она была под коттой и конь его не был в броне. Тогда я был очень напуган, а теперь думаю — как жаль, я не видел всего сражения — закрыл глаза и спрятал голову у матери на коленях. Но тогда я был ребенком — сейчас я бы сам сражался. Девочка улыбнулась ему, покачав головой. — Когда-нибудь ты обязательно станешь воином, — сказала она. — А я стану… кем становятся нисси? — Не знаю, — ее друг задумчиво хмыкнул. — Женами? Матерями? Целительницами? Вышивальщицами? Мастерицами? Хранительницами садов и пашен? — Ну, нет, это все скучно, — ответила Эледвен, садясь обратно на подоконник. Ее взор упал на рабочий стол с пергаментами и чернилами. — Я бы стала летописцем. Или хранительницей свитков. — И о чем бы ты писала? — О деяниях нолдор. — О них и так много пишут и сочиняют песни. Девочка не ответила — она снова обернулась и высунулась в окно, чтобы смотреть на северо-запад. — О Нельяфинвэ никто не пишет, — произнесла она тихо. Эледвен знала всех братьев Арнориэн, кроме него — Маэдроса Высокого. Карантира она любила, очень любила, так же сильно, как и Арнориэн, и была очень привязана к Амбаруссар, особенно к Амрасу. К средним братьям — Келегорму и Куруфину — у нее было двойственное отношение. Куруфин ее не замечал, а Келегорм общался весьма снисходительно, правда, в последнее время его интерес к девочке возрос: Эледвен ладила с животными, дикими и домашними, хотела их понимать, и Охотник, видно, решив, что из нее может вырасти неплохая спутница по местным оленьим тропам, учил ее кое-чему, когда приезжал и если находил время. Во всяком случае, он не отпихивал ее и не игнорировал, как это делал Куруфин. Маглора она видела лишь раз — в гостях у Морьо, год назад. Она запомнила его черные волосы, волнистые и блестящие, его прекрасные, глубокие глаза и его голос и песни, что порождали видения того, о чем он пел. Маэдрос же оставался для нее лишь героем историй, которые ей рассказывали поочередно Морьо, Тьельпе и Тэльво с Питьо. Его имя наравне с именами Фингона Отважного, Финголфина и самого великого Феанора было именем героя, о котором можно только слушать и гадать — какой же он на самом деле? Эледвен пыталась представить его, но выходило весьма туманно, хотя Арнориэн и показывала ей наброски его портретов, которые делала. — А что о нем писать? Его имя и так у всех на устах, и каждый знает, что он герой, — Аргон сел поудобнее, обхватит колени руками. — Моя матушка говорит, что он очень горд и отчужден, и что у него в сердце и на уме одна только война. Он ищет ее, как настойчивый жених ищет расположения упрямой возлюбленной и ничего ему больше не интересно. И что пожелай он, то все эльфийские королевства падут прахом к его ногам. Но он связан Клятвой — ты же слышала про нее — и больше короны королей ему важны Сильмариллы. Эледвен недоверчиво посмотрела на юношу. Про Клятву она знала едва ли с тех пор, как научилась понимать квенья и синдарин, и про Сильмариллы, и про Феанора, но покуда не могла понять всю глубину и отчаяние событий тех дней. — Выдумки какие, — фыркнула она. — Я не верю, что он такой злой. Никто из его братьев или Тьелпе никогда так о нем не говорят. — Он и не злой, — Аргон пожал плечами. — Он сын Феанаро. Эледвен промолчала.  — Ты видишь Вечностуденый? — спросила она у Аргона через некоторое время, когда синда высунул голову и теперь они вдвоем смотрели из окна. — Вижу, но очень бледно. Ветра в Эстоладе нет, — ответил он. — Вот и не видно хорошо. — А ты никогда не видел Нельяфинвэ, да? — спросила снова девочка. — Никогда. Но хотел бы, — он вздохнул. — Что бы там не было, он настоящий воин, каких поискать. Я слышал, когда Феанаро был смертельно ранен, он один — представляешь? — лишь с избранными дружинниками смог потеснить врага и отогнал валараукар. Кому такое под силу? Разве, что королю Нолофинвэ да его сыну — Финдекано Астальдо… — Аргон с грустью вдохнул. — Тебе-то что… Тебя лорд однажды с собой возьмет в Химринг, а я тут останусь, небось. — Почему? — Ну, так вместо того, чтобы смотреть за тобой, я должен был учится мечу и стрельбе из лука. Эледвен, ничуть на это не обидевшись, ласково погладила его ладошкой по руке. — Ну, может, Маэдрос сам сюда приедет? — предположила она. — Не приедет, — отозвался Аргон. — Я тут дольше тебя, и он ни разу не навещал брата — только тот к нему ездил в Химринг. Матушка говорит, он своего двоюродного брата больших родных любит. — Он защищает нас от Врага, — заметила аданет. — Наверное, потому и времени нет. — Но слышал, что лорд Инглориону и Лаурендилу говорил. Мол, в Дор-Ломин к Фингону ездить ему близко и сподручно, хоть там не меньше пятнадцати дней если рысью или шагом, а сюда, где дня четыре от силы пути — так нет… Эледвен вздохнула и уселась, скрестив ноги и укутав их в подол платья. Они с Аргоном помолчали немного, но потом аданет сказала, озаренная новой идеей: — А давай пойдем на наугрим посмотрим? А-то уедут, а я их так и не увижу. — Нельзя. Сказал же Инглорион — сидеть, как мыши. — А там посланник из Мории, — заметила девочка. — Увидим его, потом всем расскажем, и все будут завидовать! Рассказов на всю жизнь хватит! — Нет, нельзя. Мне и так из-за тебя досталось, так ты хочешь, чтобы кано мне еще добавил? Эледвен закатила глаза и спрыгнула с подоконника. — Я все равно пойду, ты же знаешь. А тебе и так и этак достанется, если меня найдут. Одна уйду — за то, что не смог уследить, а вместе — за то, что не остановил. — Ты хоть знаешь, как называется то, что ты сейчас говоришь?! — воскликнул Аргон, соскакивая за ней вслед. — Нет, — ответила искренне Эледвен. — Разве не «правдой»? — Шантажом, — буркнул синда. Увидеть гномов ему тоже было очень интересно, особенно посланника из Эриадора, да и девочка, по сути, была в чем-то права. Влетит в любом случае — от Карантира, а Инглорион добавит. Но ведь из могут и не поймать… Протянув Эледвен руку, Аргон твердо сказал: — Ладно, пойдем. Но только тихо, так, чтобы нас не увидели, и не услышали! Маленькая аданет крепко и решительно стиснула его пальцы. Выскользнув из комнаты, вдвоем они тихонько спустились на второй уровень, и шум веселья стал нарастать. Большая Трапезная — огромный зал, где Карантир принимал особенно высоких гостей, таких, как его старшие братья или кто-то из наугрим; сейчас двери в Большую Трапезную были открыты нараспашку. Это были дубовые двери, богато украшенные узорами, возле них стояли стражники в мифриловых доспехах и гербовых коттах. Нолдор то и дело входили и выходили из Большой Трапезной, и все были настолько заняты, что не обратили внимания на двоих непрошеных гостей, которые во все глаза смотрели на все вокруг них, а особенно — на гномов. Низкорослые, но какие-то большие — иначе ни Эледвен, ни Аргон не могли их описать, — вначале показались им высеченными из камня, из которого почему-то торчали бороды и сапоги. Приглядевшись, и девочка, и синда смогли увидеть и лица, и одежды, украшенные золотой вышивкой, и красиво расчесанные и заплетенные бороды… Они пили и веселились вместе с нолдор, сидели за двумя длинными столами, во главе одного из которых был Морифинвэ, по левую руку от него — Арнориэн, а по правую — гном с яркой рыжей бородой. — Совсем как шевелюра Тэльво, — хмыкнула Эледвен. — Ты погляди, какие же они уродливые, — ужаснулся Аргон. — Я-то в прошлый раз их толком и не рассмотрел… — Тсс! Услышат же!.. — Эледвен приложила палец к губам. — А почему, интересно, нисси им не прислуживают? Вот, Тьельпе сидит… — Так Тьельпе тут за госпожу крепости, а по их обычаю, я слышал, нисси вообще не показываются. Только высокие князья имеют право смотреть на… Аргон прервался и как-то смешался, и Эледвен не успела оглянуться, как его словно ветром сдуло. Шум в Трапезной слегка стих, и теперь почти все, а в первую очередь Карантир и Арнориэн — смотрели на нее. — Что за странное существо, а, князь? — спросил на синдарине гном с рыжей бородой. — Стоит, как испуганная косуля. — Это воспитанница моей сестры, досточтимый Фрерин, — ответил лорд Таргелиона. Он повернулся к Инглориону и сказал тому на квенья: — Я же сказал тебе, чтобы эта проказница сидела у себя и не показывалась мне на глаза до завтрашнего утра! Инглорион, белый как полотно, с плотно сжатыми губами, направился в сторону Эледвен, и вскоре его крепкая рука взяла ее за плечо, и он вывел ее из зала. — Пошли-ка, — сказал золотоволосый нолдо. — Не хотел я тебя ругать, но видать придется! Морьо лучше не перечить, когда он занят с этими наугрим, неужели ты этого не знаешь? И его слово в его доме — закон. А те, кто его не слушаются или же не хотят этого делать, всегда несут заслуженное наказание. Знаешь, что делают с нерадивыми воинами? Их запирают в темницу на денек-другой, чтобы подумали. Или отправляют к Сэлиндо — навоз из-под коней выгребать. Эледвен мрачно плелась за Инглорионом, который водворил девочку в ее комнату. — Мне придется тебя запереть, — заметил нолдо. Правда, помедлив, уже мягче добавил. — До вечера. Как только наши гости распол… в смысле разойдутся по своим покоям, я тебя выпущу, — и, совсем ласково. — Эллэвэндэ, прошу тебя. Веди себя хорошо. Обещай мне. — Хорошо, Инглорион, я обещаю. — Вот и славно. Часа через два- три я к тебе загляну и принесу поесть, — нолдо погладил ее по голове. — Не грусти, а делай выводы. Мы все несем ответственность и должны понимать, что за действием приходит последствие. Надо научится либо предотвращать их, либо же стойко выносить. С этими словами он вышел: щелкнул замок, и девочка осталась одна. Морьо всегда бил не в бровь, а в глаз с наказаниями непослушной аданет — для нее не было ничего хуже, чем просидеть весь погожий и теплый день запертой в крепости. Шли часы, и Ариэн клонилась к западу. От нечего делать и злясь на Аргона, что он так подло ее оставил, Эледвен сидела в открытом окне, пока не стало холодно и она не залезла обратно. Побродив по комнате и потеребив то лук, то деревянный меч, то свои пергаменты, повыводив на них свое имя, она накинула плащ и снова выглянула в окно. Потом, недолго думая, встала на широкий подоконник и посмотрела на северо-запад. Поднялся ветер, и первые звезды на небосклоне теперь мерцали так, словно были отражениями на воде. Голубая дымка рассеялась, и Эледвен казалось, что каждое дуновение несет за собой запах снега, ведь ветер-то дул с самых вершин гор. Ариэн вызолотила все пики Эред Луин, и все, что лежало перед ней — между Горами и Морем. И тут, внезапно, как острый быстрый луч, что-то сверкнуло на Северо-Западе, и ответный отблеск пришел откуда-то со склонов Голубых Гор. Еще и еще… пока свет не блеснул снова на Северо-Западе, и все не исчезло. И тут Эледвен догадалась. Серебряные Щиты — называлась система этих сигналов, так она слышала. Она была проста, но очень удобна: в каждой из главных цитаделей нолдор на самых высоких башнях стояли посеребренные зеркала, и эльфы Дома Феанора давали друг другу знать — все спокойно, врагов нет. Сигналы эти начинал подавать Химринг, потом отдавали Маглоровы Врата, Аглон, Хелеворн … Химринг принимал эти сигналы последним, и все замирало. Эледвен еще не доводилось видеть этого — в минуты подачи она бывала слишком занята: либо играла, либо слушала предания, либо же вообще бывала в лесном доме. И вот, сейчас, ей довелось увидеть. Увидеть серебряный луч Химринга. Дверь отворилась и вошел Инглорион с ужином для аданет и та, соскочив с подоконника бросилась к нему, не дав нолдо даже слова сказать: — Я видела! Я видела! Серебряные Щиты, я их видела! Инглорион закрыл за собой дверь. — Вот и славно, а теперь закрой окно, Эллэвэндэ-атанет, — сказал он. — Ты не эллэт, еще простудишься. И прекрати лазить с ногами на подоконник — еще выпадешь и разобьешься. — Я в плаще была, — ответила девочка. — и стояла внутри комнаты. Инглорион, а эти Щиты, они везде так, да? По всему Белерианду? — Нет, только в Восточном, в землях Феанариони, а еще в Дортонионе, у Айканаро и Ангарато, — нолдо убрал салфетку с подноса. — Давай, садись и поешь. У меня еще полно дел. — А как же тогда король говорит другим, что пришла беда? — не унималась Эледвен. — Он зажигает огонь ночью, а дым днем. — А ты видел? Видел, как они горят? — Очень давно, во время Дагор Аглареб. — Расскажи. — Эледвен, у меня обязанности есть перед Морьо, я тебе не нянька. Там пьяных наугрим полная крепость. И ты слышала эти истории сотню раз. — Расскажи, пожалуйста! А я буду есть, обещаю! Чтобы показать, что она сдержит данное слово, Эледвен схватила кусочек хлеба. Инглорион вздохнул и сел не невысокий стул. — Что именно тебе рассказать? — спросил он. — Про Достославную Битву. Про короля расскажи, про Финдекано… про Майтимо. — Ну, хорошо… — золотоволосый нолдо улыбнулся и, подумав, с чего начать рассказ, произнес: — Давно это было. Твои предки еще не проснулись на Востоке, а нолдор уже сражались под звездами, под луной… Только Морингото не дремал. Однажды ночью, когда Карнистир был в Химринге — его пригласили туда на празднество, и я был с ним — Железные горы извергли такое пламя, что стало светло, как днем, а вместе с ним шли орды орков. Их было так много, что казалось, они поглотят все и вся. Враг думал, что, раз владыки нолдор не помышляют о войне и вольно бродят по землям Эндорэ, он сможет застать их врасплох. Но Нолофинвэ, Верховный Король Нолдор, и Нельяфинвэ не устрашились, и стали отражать нападение на Хисиломэ и Химринг; далеко у Моря Кириатано, Владыка Кораблей, защищал берега Белегаэра, а сыновья Феанаро вступили в бой с орками здесь, на Востоке. Я там был и бился рядом с ними. Знаешь, как говорят о тех днях? Свет Амана сиял в наших глазах и лицах, и орки не смогли победить. Они стали отступать, и тогда Нельяфинвэ повел войско в наступление, с Запада же пришел Нолофинвэ, и они зажали отродий Морингото в стальные челюсти. И они сомкнулись, точно клыки волкодава на горле у отродий Тени. Только жалкая горстка вернулась назад, а армия нолдор ударила по воротам Железной Твердыни, и земля задрожала от этого грома — сам Враг устрашился и тьма окутала вершины Тангородрима. Любой на его месте испугался бы: в его дверь стучались два его самых заклятых Врага — сын Финвэ и сын Феанаро! А Нельяфинвэ ведь знаешь как зовут? Белое Пламя. От Пламени он рожден… — Инглорион вздохнул и умолк, вспоминая дни славной битвы. — После того дня трава поросла везде, где был огонь. Даже у входов в Ангамандо — у входов в самую преисподнюю, там, где царит лишь смерть и отчаяние. Девочка сидела, замерев, забыв про еду. Следуя за рассказом нолдо, внутренним взором она видела все это: и войско, и блеск солнца на наконечниках копий, и сияющие голубым пламенем мечи, знамена на штандартах, и великолепную конницу… — Но орки все равно приходят… — произнесла Эледвен, приходя в себя и вспоминая, что обещала есть. — Это Моринготто не дает нам о себе забыть — ищет путей, ищет нашу слабину. Такое случается сплошь и рядом. Даже сейчас, когда, казалось бы, везде царит мир. — А вдруг они и сюда придут? Инглорион улыбнулся и покачал головой. — Против Морифинвэ у них смелости не хватит. Но не бойся, не придут. Пока Нельяфинвэ и его братья несут стражу, все будет спокойно. — Честное слово? — Самое честное слово нолдо. Эледвен некоторое время молчала, и Инглорион смотрел на нее. Дети эдайн не умели скрывать своих мыслей, и стоило было только потянуться к ним осанвэ, можно было узнать, о чем они думают. Маленькая аданет думала о том, что ей рассказали, и златовласый нолдо видел, как картины вихрем проносятся у нее в голове. Сияющая эльфийская рать, гордая песня, что звучит над сожженными полями, грохот битвы, стяг Феанора… Вдруг Эледвен вскинула голову и посмотрела Инглориону в глаза. — А я видела эльфийское войско однажды… — произнесла вдруг она. Воспоминания об этом были похожи на сон во сне или же на неверную полуденную тень — то ли было, то ли нет.— Давно, там… в Эстоладе. Когда все погибли. Тогда мама… — Эледвен снова умолкла, так странно звучало это слово. Она так редко произносила его. — Мама меня спрятала в погребе, в большой бочке. Сказала сидеть тихо и не выходить, а я все равно вышла, когда услышала пение рогов… Я видела их там, на поле, как они убивали орков… Я хотела побежать к ним, но везде сновали орки! Я помню, какой стоял шум — мне было так страшно, что я так и не решила выйти. Лишь когда все стихло — но было уже поздно — никого не было. Я ждала, что мама придет. Ждала много дней. Но она не пришла. Только Тьелпе. Она… моя мама… погибла, да? Инглорион молча слушал ее — печальная повесть девочки была ему известна, как и то, как и когда нашла ее Арнориэн. — Увы, наверное, — отозвался он. — Разве бросила бы она тебя? — Нет. Я не знаю. Наверное, нет. — Ты помнишь своего отца? — Нет, никогда его не видела. Я даже лицо мамы не помню. Только глаза. И руки. — А как она тебя звала, тебе так и не удалось вспомнить? — Нет. Я пытаюсь — иногда мне кажется, что оно где-то здесь, у меня в голове, — девочка приложила пальчик к виску. — Но стоит только мне сосредоточиться, оно ускользает. Как если бы я ловила бабочку: протянешь руку, а она уже на другом цветке. Инглорион вздохнул и ласково погладил Эледвен по голове. — Черны дела Морингото, — сказал он. — Черны, как самая непроглядная ночь. Дети не должны расставаться с родителями, не должны умирать. Но и ему придет конец, я в это верю. Верю, что Врата разобьют, вернут Сокровища Феанаро, а самого Морингото бросят в темницу и закуют в цепи, как и было когда-то. Девочка все еще смотрела на него. — Почему Валар не приходят на помощь? — вдруг спросила она. — Тьельпериэль рассказывала, что они могущественны и сильны; почему они не придут и не убьют Морингото? Инглорион был сбит с толку этим вопросом. Карантир запретил кому-либо рассказывать девочке о Резне в Альквалондэ и причине Проклятья Мандоса, во всяком случае пока она не подрастет, и он не сразу нашелся, что сказать. — Потому, что они… не хотят разрушать этот мир, — сказал он наконец, вспоминая причину, почему Западные Владыки отказали Феанору в помощи. — Они боятся, что их мощь разрушит и расколет Белерианд, и сюда хлынет Великое Море. Так уже было однажды, когда была Война Стихий. Тогда они пришли очистить землю от порождений Мрака, но столь великой была их сила, что земли вздымались, как волны и уходили под воду — а моря высыхали и на их месте поднимались горы. К тому же, кто знает, может, Эру испытывает нас на твердость? Ведь мир этот наш, для нас он создавался, для эльдалиэ и атани. Валар лишь смотрят за ним, как винодел смотрит за своей лозой. Защищать его и сражаться — наш удел. — А я могу сражаться? — спросила Эледвен. — Я ведь атанет, значит, этот мир мой так же, как и твой, как Арондо… Амариэль и Лалвенде говорят, что нисси не положено мечами махать, что нисси должны… Хотя, вот Тьелпе носит клинок, и стреляет из лука, не уступает никому из охотников, даже Туркафинвэ так думает! А Россиэль — так она сражается по-настоящему! Говорит, бывает в разъездах, убивает орков. Я тоже так хочу. Если это и мой дом, я тоже хочу его защищать! — У каждого из нас свои обязанности. Вот возьми эту крепость. Что будет, если все нисси возьмут мечи и копья и уйдут на войну? Кто будет печь хлеб, кто будет заботиться о том, чтобы везде были чистота и порядок? Кто будет кормить животных? Куда будет возвращаться Карнистир, если его дом придет в разруху? Где будут храниться его меч и щит, если везде будут плесень и сырость, и сталь будет пожрана ржой? Да и битвы — не дело нисси. По-хорошему, они вообще не дело, даже для нэри, но так устроил Эру: не зря же мы отличаемся? Тьелпериэль не участвует в битвах, она охотник, смелый и опытный, но она старается не убивать даже орков. Знаешь, почему? Потому, что у нисси есть дар — Исцеление. Тот, кто не убивает, может исцелить раненого. А если нисси будут уходить на войну, кто будет лечить раны нэри? А если не будет нэри, кто будет защищать нисси? Эледвен молчала, насупившись и смотря в пол. — Однако, — добавил Инглорион, чтобы немного подбодрить маленькую аданет. — Почти каждая нис из народа нолдор умеет держать клинок в руках и управлять конем. Кто-то и из лука стреляет, как Тьельпериэль. Ведь как знать, откуда придет беда и кому придется защищать дом? Ведь, глядя на нандор и лаиквенди, понимаешь, как они беззащитны перед орками… Потерпи немного — еще чуть-чуть подрастешь, и я научу тебя управляться с мечом и конем. Эледвен вскинула голову и улыбка заиграла на ее личике. — Правда? Правда?! И Морьо разрешит? — затараторила она, подскакивая. — Разрешит, — ответил Инглорион, смеясь. — Но если мне суждено быть тебе наставником в этом деле — ведь сказанного не воротишь, верно? — тебе надо будет слушаться. И первое, что я скажу, это то, что голодный воин — это не воин, будь он эльда или атан. Ешь, и мне нужно будет идти. Эти наугрим скоро начнут вставать из-за стола. Эледвен тут же принялась есть, уплетая за обе щеки. Лишь бы только Инглорион не передумал — она готова была на все. Внезапно откуда-то снизу раздался жуткий треск и гам — такой звук, словно тысяча кулаков молотила по столам — казалось, вся крепость Карантира раскачивалась в такт мелодии и песне, что затянули, само собой, наугрим. Кто же еще мог издавать столько шума?! Инглорион в ужасе подскочил и бросился к двери, Эледвен, откладывая тарелку, припустила за ним. — Светлая удача, сохрани меня! — говорил он на бегу, придерживая меч рукой. — Это то, чего я боялся! Эледвен же с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться — таким Инглориона она еще не видела, да и не могла она понять, чем может быть чревато веселье гномов. Нолдо был так погружен в упоминания всех светлых сил Арды и в призывы их на помощь, что, похоже, не заметил, что маленькая аданет увязалась за ним. Инглорион скрылся из вида — она увидела, как он вошел в Большую Трапезную, и девочка, пользуясь тем, что сейчас всем было не до нее, проскользнула за ним и тут же юркнула под самый ближний к ней стол — там она была невидима для постороннего глаза, зато ей самой открывался обзор на весь зал. Одни наугрим действительно стучали своими огромными кулаками по столам и в такт этим ударам пели на своем языке, в то время как другие играли на привезенных с собой тамбуринах, бубнах и варганах, у некоторых нашлись даже небольшие барабаны. Шум стоял невообразимый, и Эледвен во все глаза смотрела на происходящее. Арнориэн с раскрасневшимися щеками сидела на своем месте и, держа свою чашу с вином в обеих руках, от души смеялась тому, что ей рассказывал один гном, в то время как Лаурендил, Нильдо и другие воины из дружины лорда Таргелиона развлекали других беседами. Самое интересное творилось у громадного камина, что был украшен белым камнем с богатой резьбой, изображавшей сцены охоты — тонкомордые борзые гнали перед собой кабанов и болотных оленей. Там собрались нолдор и наугрим, среди которых были сам Карантир, Фрерин и самый важный гость всего вечера — гном Тарин из Казад-Дума, что на квенья звался Казаррондо — Чертоги Гномов. — Свидетелем будешь! — говорил рыжебородый гном Нильдо — черноволосому нолдо, дружиннику сына Феанора. — Мы с твоим князем сейчас побьемся об заклад. Коли одолеет он Бурина, — довольно высокий для своего народа гном с соломенной бородой поклонился Нильдо, — заключим сделку на его условиях. А нет, так пришлет он в Белегост к осени три обоза с мехами, три с вином и двести голов скота. Или золотом все это возместит. Серые глаза Карантира горели азартом. — А не слишком ли это, почтенный Фрерин? — спросил он. — Испугался, князь? — отозвался, прищуриваясь, гном. В ответ на это Карантир расхохотался и протянул руку Бурину, и гном стиснул ее в своей. — Нильдо, разбивай! — велел лорд Таргелиона. Черноволосый нолдо рассек воздух, словно клинком, ребром ладони, и нолдор и наугрим весело зашумели. Кто-то тут же протянул спорщикам два одинаковых кубка, было принесено вино. Карантир одной рукой расстегнул горловую пряжку на своем коротком плаще и бросил его Нильдо. — И так, кто больше всех выпьет и останется на ногах, тот и победил, — объявил Фрерин. — Смотри, князь, Бурина еще никто не побеждал! Ох, проиграешь! — Никогда не сдамся! — отозвался Карантир. Кубки наполнялись один за другим, нолдо и гном пили и пили. После десятого кубка гном начал пошатываться, ну, а после того, как осушил пятнадцатый, он выкрикнул что-то на своем языке, ноги у него подкосились, и он без чувств упал на пол, лицом вниз. Это, похоже, никого не удивило — наугрим и нолдор разразились смехом. — Ну, князь, удивил! — хохотал Тарин, утирая глаза кончиком своей бороды и смотря, как бедного Бурина оттащили и усадили на стул. — Кто ж знал, что голодрим так сильны! Быть тебе победителем, быть теперь по-твоему! — он обернулся к своим, и в первую очередь к Фрерину. — Ну, что, кхазад, светлого князя этого чертога поднимем на щит славы! Под общий одобрительный гвалт наугрим тут же бросились исполнять его приказание — откуда-то принесли большой медный щит, отделанный кожей и самоцветами, подняли на него Карантира и понесли к его месту у стола. — Так и знал, что так и будет! Эти наукор совсем совесть потеряли! — раздался голос прямо над головой Эледвен. Она подняла глаза — рядом с ее укрытием стояли два нолдо. — Ты только посмотри на лицо бедного Инглориона! Как я его понимаю… Видел бы все это лорд Нельяфинвэ! Едва собеседники упомянули Маэдроса, Эледвен тут же навострила ушки. — Да его мало чем удивишь, — ответил другой со смехом. — Он сам дружен с Азагхалом, королем Белегоста, слышал ведь? Спас его от орочьей орды, а тот ему в подарок свой шлем подарил. Неслыханное дело! Чтобы наугрим да дарили свои собственные доспехи! Лорд Нельяфинвэ даже в Белегосте у него бывал… Эледвен, разумеется, слышала эту историю. Король Белегоста, Азагхал, направлялся с Эред Луин по Гномьму Тракту через Эстолад, и на него напали орки. Но тут явился Маэдрос со своей дружиной и перебил всех вражьих тварей. Наугрим, конечно же, знали, чьим сыном был лорд Химринга — слава Феанора простерлась далеко, и гномы, знавшие толк в мастерстве, уважали его наравне с самим Аулэ, и Маэдрос, явившийся столь вовремя, навеки заручился дружбой Ахагхала и его народа, а в знак своего величайшего уважения и благодарности король наугрим подарил ему свой собственный шлем, выкованный кузнецом Техларом. Драконий Шлем, вот как он назывался — гребень у него был ввиде змея, а забрало подобно страшному лицу, искаженному в гневе. Говорили, тот, кто его носил, был неподвластен никаким темным чарам. — Слышал, — отозвался первый. — Только Ромендил мне говорил, что лорд Нельяфинвэ этот шлем отправил лорду Финдекано, а тот… Тут они были вынуждены прервать свой разговор: Карантир теперь стоял во весь рост на щите, в его руке был заново наполненный кубок с вином. Музыка, песни и голоса разом стихли. — Достославный Фрерин, сын Бререна из прекрасного Белегоста, и ты, почтенный Тарин, сын Фарина из далекого Казад-Дума, чья слава дошла даже до моего народа! Да удлинятся ваши бороды, да будет долгой ваша слава! — возгласил он. Эледвен прикрыла рот ладошкой, чтобы никто не услышал ее тихого смеха. Глядя на бороды этих гномов, ей было странно, как можно желать, чтобы они выросли еще? Не путаться же в них ногам. Но Карантир славил наугрим по заведенному у них обычаю, и на слух маленькой аданет, которая никогда прежде ничего подобного не слышала, они звучали странно. — Много сегодня было выпито вина и пива: за наши союзы, что крепче гор и камня, за нашу дружбу, что светлее солнца! — продолжал Карантир. — Да не иссохнет лоза в твоих землях, да не иссякнет хмель, выращенный тобой! — восклицали наугрим. — Выпьем, выпьем за это! На миг — буквально на пару ударов сердца — все замерло — воины нолдор и гномов осушили свои кубки — и снова зашумели. Карантир подал знак — и всем снова наполнили до краев. — А сейчас я хочу поднять свой кубок и осушить его до дна, чтобы восславить того, без кого ничего бы не было, — лорд Таргелиона поднял руку высоко над своей головой. — За моего брата, моего короля, Нельяфинвэ Майтимо Руссандола! Услышав подобное, Эледвен невольно подскочила и ударилась головой о стол. Никогда прежде еще она не слышала подобного ни от кого из нолдор. Маэдрос — король? Но как же тогда Финголфин?.. — За Дейреда, сына Курфина! Да не отяжелеет его рука, да не угаснет рассвет в его волосах, да не исчезнет Белое Пламя в сердце! — поддержал Фрерин и все гномы стали наперебой повторять, крича, его слова. — Noldor! Aiya Maitimo Nelyafinwe Feanarion! — громче прежнего возгласил Карантир, и все нолдор разом, как один, трижды повторили здравицу, а кто-то даже добавил: — Aiya Nelyafinwe-taro! Эледвен снова вздрогнула. Еще раз Маэдроса назвали королем, на этот раз Белерианда, и девочка совсем потерялась и даже высунула голову из-под стола, словно так ей было бы легче понять все произнесенные слова. Те два нолдо все еще были там. Они переглянулись на последних словах. — Хорошо, среди нас нет Арафинвионов, — заметил один. — Скажи уж — Нолофинвионов, — поправил его второй, и, засмеявшись, они направились к другому столу. Веселье продолжилось с новой силой, но Эледвен, рассудив, что чем дольше она будет оставаться в Большой Трапезной, тем быстрее её найдут и тогда накажут снова — а проводить еще и следующий день в крепости ей совсем не хотелось — вылезла из своего укрытия и шмыгнула из Трапезной. Она припустила по коридору и свернула в стороннюю дверь, спустилась по лестницам прямо на Кухню. Там царила такая суматоха, что ей удалось проскользнуть во двор незамеченной, хотя она два раза чуть не наткнулась на Нинквенаро и Лалвенде. Всем было не до нее, потому Эледвен беспрепятственно выбежала на дорогу, пробежала по ней еще немного и только потом остановилась и огляделась. Ариэн давно уже уплыла на Запад, и только самые высокие из вершин Эред Луин еще хранили ее серебристый отсвет. На грани зрения, на кромке леса, на другом берегу Хелеворна сияли огоньки поселений нолдор. Дул сильный ветер. Он раскачивал лодки и небольшие речные суда на озерной глади, трепал светлые волосы девочки и разогнал всю сизую дымку далеко на Северо-Западе. Взор Эледвен устремился туда, на далекий горизонт, и поднимался все выше и выше, на небесный купол, где горели звезды. Долго оставаться снаружи она не могла — от холода озябли пальцы, и маленькая аданет поспешила обратно, к себе в комнату, где можно было зажечь светильники и огонь в камине, завернуться в теплое одеяло и мечтать о далеких краях и неизвестных дорогах, о Море и о белых кораблях фалатрим, похожих на лебедей; о великих битвах и славной доле тех, кто их выигрывает, о серых конях и сияющих копьях, о песнях, что будут спеты о героях, когда грянет их час. Пир в Большой Трапезной продолжался еще долго, почти до самого рассвета. Бурное веселье и шутки сменились прекрасной музыкой и песнями, что уносили слушателей далеко, за Море, мимо белого острова с жемчужным песком, через заполненное светом ущелье, на зеленый холм, к белым сияющим стенам города, или же показывали им глубокие подгорные чертоги, куда вели тысячи лестниц, где колонны были подобны деревьям, а тысяча светильников заменяли солнечные блики в листве, где золото текло по желобкам, словно кровь по жилам. Музыка эта окутала Большую Трапезную, вырвалась в коридор, облетела всю крепость, впиталась в ее стены, но спящей в своей кровати Эледвен снились вовсе не Аман и не Тирион, не Белегост и не Казад-Дум. Снились ей высокие холмы с высокими травами, большой конный разъезд, и серебряные нагрудники горделивых белых лошадей, украшенные лунными камнями, мерцающими в сумраке ночи; на алых нарамниках их седоков блестела восьмиконечная звезда, а у самого высокого из всадников, что ехал без шлема во главе отряда на сером в яблоках коне, волосы были подобны рассветной заре, и его серые, как весеннее грозовое небо, глаза сияли, как звезды.

***

— Большой отряд орков движется прямо на нас вот отсюда, по дну высохшего русла, — сказал Ромендил, показывая место на карте. — Разведчики и люди Имлаха уверяют, что там их не меньше полсотни, а еще с ними горные тролли, да такие, каких мы еще не видывали. Эдвэг говорит, они черны как скалы Тангородрима, с красными глазами. Одного я не могу понять... Как они смогли проскользнуть мимо наших застав и разъездов? Неужели наши воины стали такими беспечными, раз такие вещи повторяются раз за разом? Маэдрос задумчиво закусил губу, слушая начальника крепости Химринга и своего самого доверенного советника. Кроме Ромендила в военном шатре также были и глава химрингских разведчиков Эдвэг, Эллемир — один из ближайших друзей и советников старшего Феаноринга, и вождь служивших ему людей — Имлах, и еще несколько нолдор и людей. Все они были в полном боевом облачении, а в лагере спешно готовили лошадей. — Не вини наших воинов, — отозвался Маэдрос. — Они их не заметили по той же причине, что и в прошлый раз, почти год назад, и несколько раз до этого. Эти твари наверняка снова прорыли очередной ход из Ангамандо и вылезли прямо у наших границ. У Врага столько орков, что ему не трудно проделывать это раз за разом. — Вражина думает застать тебя врасплох, князь, — сказал Имлах. Высокий, почти не уступающий Ромендилу в росте адан посмотрел на Маэдроса. Его светлые волосы были выбриты по бокам головы, а остальные были заплетены в длинную косу, спускающуюся на спину и местами перехваченную медными кольцами. Усов у него не было, зато он носил короткую бороду. Его руки, шею и виски покрывали ангертасы.  — Ему это не удастся, — ответил Маэдрос и снова взглянул на карту. — Орки пришли за смертью, не будем заставлять их ждать. — Да уж, — усмехнулся Имлах. — Смерть для таких, как они, милость, князь. — Как ты думаешь, может они меня так и называют: Майтимо Милосердный? — с усмешкой отозвался властелин Химринга. На этих словах он еще раз бросил взгляд на карту и затем вышел: весь лагерь пришел в движение. Звенело оружие, ржали кони; нолдор Химринга были облачены в стальные латы, легкие, словно пушинки, и подвижные, как вторая кожа, а поверх них были надеты алые нарамники со зведой Феанора. Люди Имлаха же были в темных коттах, поверх которых были кожаные рубахи и лишь потом — кольчуги. Все они, как и их вождь, были светловолосые, с бритыми, как у него, головами, некоторые с короткими волосами, а у некоторых и вовсе вместо волос по бокам были начертаны руны ангертас и гномьи узоры. Маэдрос не променял бы и одного воина из племени Амлаха на сотню людей из Дор-Ломина, хоть ими так и гордился его друг Фингон. — Выступим единым строем, — велел Маэдрос. — Посмотрим, на что они способны, эти тролли. — Позволь нам уничтожить их, князь, — попросил Имлах. — Век твоим должником буду, если дозволишь. Уж очень хочу голову тролля домой привезти да младшим показать. Они давно просят. Маэдрос кивнул: — Будь по-твоему, но не губи себя по понапрасну. Если увижу, что не справляетесь, тут уж я не стану ждать. Имлах склонил голову в знак благодарности и направился к своему коню. Маэдросу подвели серого в яблоках Хисвэ и Рыжий взлетел в седло. Конь захрапел и ударил копытом о каменистую землю, высекая искры. Свой шлем сын Феанора прикрепил к луке седла, и легкий холодный ветер заиграл его короткими рыжими волосами, что едва прикрывали затылок, а тусклый свет отражался в медном венце на его челе. Громадные ворота военного лагеря открылись и большой конный отряд нолдор и людей двинулся прочь, дальше на север, в Ард Гален, на встречу с врагом. Сеча не заставила себя ждать. Едва Маэдрос со своей дружиной покинул прикрытие холмов, так показались и враги. Рыжий был слегка удивлен тому, что увидел, так как ожидал очередную орочью банду, наспех сбитую и отправленную в Белерианд, но эти были повыше ростом и пошире в плечах, чем прочие, закованы в броню, и с ними действительно были черные тролли, каких ему еще не доводилось видеть. Это была не шайка — это был настоящий боевой отряд. — Ромендил, труби сигнал наступления, — велел Маэдрос, и через мгновение ночную тишину разорвал серебряный гулкий звук. Орки тут же всполошились — ответом лорду Химринга были хриплые завывания, мерзкая орочья брань и глухая барабанная дробь. — Конница, разъезд шагом! — скомандовал Рыжий, коленями направляя Хисвэ вперед, а его левая рука легла на рукоять меча. Дружина двинулась вслед за ним и стала расходиться, и по сторонам от Маэдроса появилось вначале двое всадников, потом четверо, шестеро… пока вся конница числом в две сотни не встала единой стеной. Морготовы отродья снова затрубили в свои рога, их голоса стали громче, а черная масса переформировалась: теперь впереди шли только орки, а в тылу — черные тролли. — Ты только погляди на них, — проговорил Ромендил, ехавший по левую руку от Маэдроса. — Неужели Тюремная Ворона наконец догадалась учить своих прихвостней подобию формирования войска. — Не иначе, — отозвался Рыжий. — Но мы их сейчас переучим, — он чуть приподнялся в стременах. — Конница, наступай рысью! Держи строй! Серые кони, что светились в ночи, словно призраки, перешли на рысь, латы загрохотали о латы, копыта — о мерзлую землю. Орков, однако, это не смутило, они тоже ускорили шаг, и теперь было видно, как они бегут вперевалку, тарабаня ятаганами о плоские щиты. Это было чем-то новым. До этого твари никогда не носили такого полного вооружения. Ко всему прочему, Маэдрос видел, что среди них нет лучников. Этот отряд был послан в Белерианд не просто так… Но расстояние все сокращалось, и времени на раздумья не оставалось. — Конница, мечи из ножен! В бой! — прогремел голос Рыжего над полем, вся его дружина перешла с рыси на галоп и сияющей стеной полетела на противника. Сверкнули голубым огнем эльфийские клинки, зазвенели людские секиры. Были ли они посланы с какой-то гнусной задумкой, или же Моргот, правда, лишь испытывал Маэдроса, орки все же оставались орками. При виде скачущего на них во весь опор сына Феанора они смешались, и некоторые бросились бежать в ту темноту, откуда они пришли, ведь видели они вовсе не прекрасного лорда нолдор, а сияющее Белое Пламя, что горело и жгло нестерпимо — не только их плоть, но и мерзкое подобие душ. Приближение к нему означало неминуемую смерть. Тролли, однако, не были такими пугливыми, и головы тех орков, что пытались бежать, были расплющены железными дубинками. Остальные, понимая, что либо они сражаются, либо же все равно умирают, были вынуждены наступать. Люди бились отчаянно, с таким огнем и яростью, с какой могли сражаться лишь эдайн из рода Амлаха. Имлах, казалось, превратился в вихрь: орочьи головы так и летели в разные стороны. — В бой, не щадить! — гремел голос Маэдроса. Хисвэ пробивался вперед через ряды орков, разбивая черепа врагов своими подкованными мифрилом копытами. Его всадник ни разу не опускал руки — клинок, откованный в Валиноре, сиял, как живой огонь, и даже черная кровь не могла его потушить. Орков становилось все меньше и меньше, но они и не были главной угрозой. Те несколько троллей, что были с ними — вот где таилась смерть. Они уже ранили десятерых из эдайн Амлаха и двоих и из дружины Маэдроса и убили нескольких коней, потеряв лишь одного своего сородича. — Тролли! Сначала они! — приказал Маэдрос, разворачивая Хисвэ на месте и направляя его прямо на черную тварь. Под ногой, на седле, у Маэдроса был чехол, где хранилось короткое копье — как раз на такой случай. Его меч скользнул в ножны, и гладкое белое древко легло в руку вместо рукояти. — В глаза! Цельтесь им в глаза! — кричал Рыжий Лорд, видя что другие нолдор тоже выхватили свои копья, правда сражаться им было легче — обеими руками и меч удержишь, и копье, ведь поводья держать не нужно было — их кони понимали речь и управлялись коленями. — Майтимо, этот мой! — раздался голос Ромендила откуда-то справа. Воздух рассекла серебряная искра, и раздался дикий вой — копье угодило прямо в глаз троллю, и тот свалился ничком, придавливая заодно и с десяток визжащих орков. Промелькнули еще две искры, и еще два тролля упали замертво. Маэдрос выбрал себе самого крупного, закованного в железную броню. — Вперед, Хисвэ, не ведай страха! — приказал он коню, и тот с удвоенной силой помчался прямо на тролля. Маэдрос прицелился на скаку, тролль заревел и бросился на него, но было поздно. Сын Феанора опередил его на долю секунды, его копье рассекло воздух и вонзилось тому в глаз. — Ах, князь, одного же мне обещал! — кричал Имлах, что бился неподалеку. — Не дело это, чтобы все твари тебе достались! Маэдрос развернулся и поскакал к Имлаху, бросая тому свое оружие: — Бери и иди за своим трофеем! Вон один и остался! Твой, а сразишь, и голову бери, и копье! — Храни тебя удача, князь, благослови Свет твой род и память об отце твоем! — Имлах поймал копье и теперь сам бросился на тролля. Ловкости и меткости ему было не занимать, да и упускать из рук такой дар, откованный в Заморье, ему не хотелось. Едва последний тролль был сражен, та жалкая горстка орков, что еще отчаянно сражалась из страха быть убитыми своими же, тут же бросилась наутек, но уйти им не дали — Маэдрос и еще несколько нолдор перебили всех еще до того, как те стали спускаться обратно к высохшему руслу. Сражение — яростное, но короткое — завершилось. — Падаль эту негоже тут бросать, — заметил Ромендил, спешиваясь. — Едва рассветет, пришлю сюда Тельпелина и его воинов, пусть все пожгут, — он поднял глаза на Маэдроса, что подъехал к нему. — Если разрешишь, Майтимо, завтра же поеду к нашим северным заставам, погляжу, почем там наш распрекрасный Эретильдо занимается и почему у него под носом орки шастают. Начнет отпираться, пригрожу тобой. Маэдрос рассмеялся и спешился, легко спрыгивая на землю. — Будь по-твоему, — он положил руку Ромендилу на плечо и направился к Имлаху, который рубил голову мертвому троллю. — Ну, будет теперь, чем повеселить твоих сыновей? — Будет, князь, — ответил адан, поднимая голову и утирая кровь. — Только вот больше моих сыновей этому обрадуется моя старшая дочь. А копье теперь в моем роду как великий дар храниться будет. Спасибо тебе. — Эллемир! — Рыжий подозвал своего приближенного, сереброволосого нолдо. — Сейчас же бери коней и раненых и срочно обратно в лагерь, к целителям. Нельзя терять ни минуты, кровь и слюна троллей ядовиты. — Все будет, как прикажешь, — отозвался тот, разворачивая своего коня и пуская его рысью — на помощь раненым товарищам. — Феанаро гордился бы тобой, Нельяфинвэ, не зря он тебя так назвал, — заметил подошедший Ромедил. — Всегда знал, что ты его имени не посрамишь. Твои братья все велики и сильны, но ты всех превзошел… — он помедлил и сказал. — Какого короля лишились нолдор. — Не сожалей, — отозвался Маэдрос. — Нолофинвэ — мудрый король, а я… Я связан Клятвой. Давай лучше вернемся, да выпьем за нашу победу. То вино, что мне прислал Морьо, еще осталось и болтается во флягах без дела. Хватит на всех героев сегодняшней ночи. Ромендил дотронулся до его плеча и ушел — отдавать приказы и поздравлять остальных воинов с победой. Маэдрос же задержался — он снова оседлал Хисвэ и немного проехался по полю боя — но все вражьи отродья были мертвы и добивать было некого. Нолдор не брали орков в плен — даже допрашивать из зачастую не имело смысла. Те, что были потрусливее, бились в страхе в ногах у старшего сына Феанора и грызыли зубами землю, призывая своего гнусного Властелина, чтобы он даровал им смерть. Но Моргот не был в состоянии дарить жизнь — только извращать ее, и отнимать ее своей волей он не мог — лишь оружием да пытками. Потому приходилось просто-напросто убивать таких орков, проявляя то милосердие, которого они не заслуживали. Иногда, правда, попадалось орочье отребье и посмелее — те сами бросались на клинки нолдор, не дожидаясь, боясь пыток и допросов, таких, какие устраивали в Черной Твердыне. Моргот сеял страх и ложь, всегда, везде, в первую очередь среди тех, кто считал его своим Властелином. Небо над полем битвы было чистым — мрак, подобный туману, рассеялся, разогнанный свежим степным ветром, и теперь в свете звезд виднелась каждая вершина каждого холма — тускло-зеленые травы клонились к земле, шелестя под дыханием Манвэ. Маэдрос вдохнул холодный воздух полной грудью, привстав в стременах — и невольно, точно повинуясь какому-то странному, тихому и незнакомому зову, обратил свой взор на северо-восток - к Эред Луин, в сторону Хелеворна. Сердце словно сделало перебой — и забилось снова, быстрее и крепче. Но зов этот исчез с очередным дуновением ветра и, казалось, все это лишь пригрезилось. Мотнув головой, Маэдрос натянул поводья — Хисвэ развернулся и вначале рысью, потом же галопом, направился к своим.