Вещ(ч)ный мир

«Мир — вот он», — говорил дедушка, задумчиво поглаживая внешнюю стену замка; её камни от старости начали крошиться, обросли цветным лишайником и покрылись липкой плесенью там, где не попадало солнце. «И вот это — мир», — повторял он, любовно оглядывая внутренности замка: высокие закопчённые своды, старинные подсвечники и люстры на толстых ржавых цепях, корешки книг в библиотеке, астрономические инструменты, мебель, перед внушительностью которой отступило даже время, потускневшие рыцарские доспехи и оружие, оранжерею с мутными стёклами. Маленький Алистер считал, что мир — вон там, за полосой мрачных елей, в деревне у подножия и дальше — куда уводит железная дорога: старая няня, воспитавшая его отца и дольше других слуг остававшаяся в замке, часто брала его с собой за покупками. Пока она придирчиво выбирала продукты, Алистер разглядывал прилавки с мясом и зеленью, прислушивался к звонкому станционному колоколу, который приспособили, чтобы отбивать время, и мечтал, что когда-нибудь сядет на поезд и уедет — повидать мир. Дедушке о подобных мечтах говорить не стоило, чтобы не выслушивать поучения о семейной чести и долге юного барона следовать по пути, указанному первым из рода Кроули. Няня однажды получила расчёт, с причитаниями обняла воспитанника на прощанье и поспешила навстречу приехавшему за ней старшему сыну; дедушка умер; и тлевшие подспудно мечты ожили было, но потом случилось это, и Алистер уверился, что проведёт в замке всю жизнь, чтобы быть погребённым в старинной часовне, приютившей на срок до Страшного суда не одно поколение его предков. И Элиада будет той, кто взглянет ему в лицо в последний раз, перед тем как его накроют высеченной из цельного камня плитой с выбитыми именем и девизом баронов Кроули: «In propria impero». Но в итоге закончилось всё тем, что Алистер Кроули Третий навсегда уезжал из родового замка только с давно собранным небольшим саквояжем, в котором поместилась смена белья, несколько старомодных рубашек, отделанных кружевом, мешочек с пригоршней чудом не заложенных последних фамильных драгоценностей, записная книжка из дорогой бумаги в толстом кожаном переплете с вытисненным гербом — для путевых заметок (к слову, её отдали в первой же деревне в обмен на стол и ночлег, о чём Алистер потом никогда не сожалел). Лошадь, не иначе как сведённая с чьего-то двора рыжим мальчиком — Лави, — шла тяжёлым шагом, ветхая телега тяжко скрипела, грозя развалиться даже под невеликим грузом. «Может быть, стоит вернуться?» — нерешительно оглянулся на зарево над лесом второй мальчик, седой Аллен, не обращаясь ни к кому конкретно. «А нечего там по развалинам ходить, покалечиться можно», — громко сказал Лави. «Лави, — укоризненно произнёс Аллен и повернулся к Алистеру, чтобы вежливо сказать: — Мистер Кроули, приносим свои извинения за случившееся. Надеемся, Чёрный Орден сможет возместить вам ущерб». На последних словах Лави насмешливо хмыкнул и подстегнул лошадь, заставив её перейти на рысь; телегу затрясло на ухабах просёлочной дороги, задняя ось заскрипела совсем пронзительно, прямо-таки душераздирающе. А Кроули вдруг понял, что неуверенность, отчётливо прозвучавшая в тоне Аллена, когда он говорил о возмещении ущерба, ничуть его не заботит. Более того, если Чёрный Орден изъявит желание восстановить замок за свой счёт, придётся его руководству получить от ворот поворот. Он прижал к себе саквояж и покладисто кивнул, когда Аллен невнятно — трясло жутко, лишний раз открывать рот было чревато прикушенным языком — попросил его держаться за обрешётку покрепче, а в случае чего — сразу прыгать. Он никому не позволит тронуть надгробие Элиады. Иногда он думал, что, возможно, дедушка знал, о чём говорил: мир остался там, в замке, а за его пределами Алистера встретила война; потом он вспоминал, что война вместе с Элиадой сама пришла в его мир и от неё не защитили ни стены, ни книги, ни доспехи… Ничто из вещей, с помощью которых Алистер Кроули Первый отгораживался от всего света, выстраивая барьер между ним и собой. Хорошо, что дедушка умер вовремя и не увидел, во что внук превратил этот барьер, иногда ещё думал Алистер, потом ужасаясь неизвестно откуда взявшемуся цинизму. Цинизму с пугающе знакомыми интонациями. «Элиада…» — …сэр! — настойчиво звал его кто-то. — Сэр, с вами всё в порядке? Алистер моргнул, приходя в себя, и нахмурился. Обвёл глазами заставленную мольбертами и коробками с красками крошечную комнатку в лондонском Ист-Энде, бледного с недосыпу — или с перепою, поморщился Кроули — художника в студенческой блузе; в распахнутое окно, полуприкрытое засаленной занавеской, врывались гудки паровых судёнышек с близкой реки и тянуло жареной рыбой. — Не стоит беспокойства, мистер… э… Бейтс?.. да, мистер Бейтс. — Он неопределённо повёл рукой в перчатке: — Извините мою рассеянность, должно быть, это… это лондонский сплин. Художник понимающе покивал. Наверное, его самого сегодня утром мучил вышеупомянутый сплин, вызванный употреблённым накануне сверх меры вином, как решил Алистер, подметив у двери пару пустых бутылок. Если бы не стеснённость в средствах, вряд ли он обратился бы к этому человеку, побрезговав или засомневавшись в таланте. Однако миниатюра вышла похожей до боли, против его воли облёкшись в кокон воспоминаний о прошлом. Он взял себя в руки, повертел в пальцах тонкую пластинку из слоновой кости, заново изучая миниатюру, написанную по его наброскам и описанию, и развернул портрет к мастеру: — Это — зачем? — спросил он, указывая на поникшую алую розу в самом низу витой рамки, едва намеченной золотыми линиями. Художник потёр выпачканную красками плохо выбритую щёку, помялся, не понимая, доволен заказчик или нет, и наконец решился. — Я не хотел растравлять ваше горе, сэр! — выпалил он. — Но, сэр! Миссис Кроули… ваша жена… она… она умерла… — Нездоровый, как туманы с Темзы, романтизм заставил его глаза увлажниться, а руку — патетически прижаться к груди: — Что помогает нам выразить чувства в искусстве, если не символы? Вся наша жизнь — это символы! Спелые колосья изображают, когда хотят показать завершённость и покойность бытия… Должно быть, он вдохновился прерывистым рассказом и нафантазировал историю прекрасной миссис Кроули, трагически погибшей вскоре после свадьбы (лёгкая открытая коляска, летняя гроза, кони испугались и понесли), а может, медленно угасшей от чахотки (красные пятна на щеках, красные пятна на кружевных платках, красные розы в гробу). Алистер мог бы рассказать ему о длинных клыках и нечистой жажде крови, искусном соблазнении и беззаконном сожительстве, попытке убийства и убийстве совершённом… — …так и красная роза есть юность, унесенная смертью в расцвете! — тем временем вдохновенно вещал Бейтс. «Как пошло, — про себя кривился Кроули. — Господи, как пошло…» Но Элиада улыбалась ему как живая, насмешливо и лукаво, призывая хранить их маленький секрет, словно прикладывая палец к пухлым розовым губам: единственный букет роз, для которого он срезал все цветки с последнего чахлого куста в замковой оранжерее, отправился прямиком в помойное ведро. Она ненавидела красный цвет; теперь он понимал, почему. Алистер положил миниатюру во внутренний карман плаща: сегодня же нужно будет зайти к ювелиру, чтобы вставить портрет в овальный серебряный медальон, оставшийся от матери. Он станет носить его на тонкой цепочке, под наглухо застёгнутым воротником формы, поближе к сердцу… Это единственное, что у него осталось от замка, вообще единственное, что осталось от Алистера Кроули Третьего, наследника древнего рода: нечего наследовать и — некому. Алистера Кроули Третьего тоже нет. Он похоронен вместе с Элиадой под пышным по-язычески надгробием из камней замка и рухнувшим генеалогическим древом. Есть только Алистер Кроули, экзорцист Чёрного Ордена, апостол, далёкий от земных привязанностей. Всё, чем владели экзорцисты, на самом деле принадлежало Ордену, и, наверное, это было правильно; но сколько таких милых сердцу мелочей скрывали казённые чёрные плащи, расшитые серебром? Алистер мягко улыбнулся, следя за тем, чтобы из-под губ не показались кончики клыков, и вытащил кошелёк, твёрдо решив, что отдаст все деньги, которые у него есть, сверх оговоренной платы. И пусть Лави потом сетует, что «беднягу Кроули» нельзя оставить одного, чтобы он не стал жертвой какого-нибудь мошенника. Дедушка в чём-то был всё-таки прав: вещи — ещё не мир, но и мир без вещей теряет часть своего очарования.