Рулетка

Когда у развалин посреди пустыни их с Мадлен подбирает антикварный роллс-ройс с подходящим названием «Серебряный призрак», Бонд не вполне уверен, на каком он свете. Желто-белое солнце заливает пейзаж вокруг безжалостным светом, автомобильные колеса поднимают пыль, и хотя они будто бы не спускаются под землю, это похоже на гребаное путешествие в царство Аида. Мадлен сжимает его руку своей — Бонду кажется, что он чувствует, как под её нежной кожей бежит теплая кровь, и это успокаивает, дает центр опоры, ощущение реальности, если угодно — и шепчет «Мне страшно». Сам Бонд не уверен, помнит ли, что такое страх — это неудобное чувство, помеха, мешающая работе, он привык заталкивать его поглубже даже в самые опасные моменты, — но если и боится сейчас за кого-то, то за Мадлен. Он привык воскресать из мертвых, но терять других людей по-прежнему больно. Бонд совершенно уверен, что не хочет потерять еще и её.

***

«Царство мертвых сильно изменилось с тех пор, как я видел его в последний раз», - с усмешкой думает Бонд. Стикс пересох, да и солнца здесь слишком много. Это совсем не похоже на жесткое и стремительное погружение в воды реки год назад, все вокруг выглядит обманчиво мирно, вокруг них суетится обслуга. Воистину, смерть бывает разная. Бонд знал в этом толк: кажется, первый раз он умер там, в Венеции, вместе с Веспер, а потом умирал по чуть-чуть еще много раз. И все же такого с ним еще не случалось. Их с Мадлен встречают как дорогих гостей, отводят им отдельные комнаты, которые можно бы назвать уютными, если не знать, что они здесь пленники в той же степени, в которой гости. Мадлен в платье, которое выбрал для неё Блофельд, кажется пугающе хрупкой и ранимой, как будто это не она накануне так ловко управлялась с пистолетом. Они шутят, но обоим не по себе: они забрались слишком далеко, пересекли ту черту, за которой человек может вернуться к прежней жизни – или просто к жизни. Что бы ни произошло здесь и сейчас, обратной дороги уже не будет. Аид встречает их лично, в круглой комнате с метеоритом в центре. Затемненное помещение - словно съехавшая с катушек модель вселенной. Если прикрыть глаза, можно представить, что звезды и другие небесные тела проплывают мимо в медленном танце. Это похоже на Страшный суд. Сейчас Бонду предъявят список его грехов и вынесут приговор. Одних обрекают на серу и адское пламя, его – смотреть, как то, чему он отдал изрядную часть жизни, уходит в небытие. Отдел "два нуля" закрывают, а он даже не со своими коллегами в этот момент. Наверное, он заслужил это наказание. Но не они. И не Мадлен. Когда её отец неожиданно является им призраком на черно-белом экране монитора, Бонд старательно пытается не думать, что второй мертвец на видео – он сам.

***

Оберхаузер толкует о тех годах, которые Бонд провел с ним и его отцом, о кукушках и выборе пути, а у Бонда ощущение, что вокруг него рушится с тонким звоном стекло («Стеклу суждено разбиться», — сказал Мэллори во время прямой трансляции). Автор всей его боли, назначивший себя ему в палачи - обыкновенный безумец (хорошо, не совсем обыкновенный, могущественный и с кучей денег, но от того не менее нелепый в своей одержимости). Злой чародей с хрустальным шаром превратился в ярмарочного шута, а его королевство — в дешевый балаган. «У тебя нет надо мной власти, ублюдок». Бонд нащупывает ремешок часов со встроенной бомбой. Уже много лет он бежит наперегонки со временем, пытаясь вырвать лишний миг, но сейчас в кои-то веки оно на его стороне.

***

Огонь пожирает базу Блофельда далеко внизу, вертолет набирает высоту и ложится на курс. Наверное, он все-таки умер окончательно. Джеймс Бонд, агент 007, столько раз ускользавший в последний момент от смерти с её нежными, обещавшими долгожданный покой объятиями, столько раз сам бывший смертью. Там, в пыточном кресле Оберхаузера, когда иголки вонзались ему в мозг, в залитом светом помещении, под нежный шепот Мадлен. И то, что он видит сейчас, – посмертные видения, вот только рая или ада – не разобрать. Мадлен в соседнем кресле улыбается ему, похожая на ангела (наверное, он все-таки попал в рай, хотя демонов с прекрасными лицами он тоже немало повидал на своем веку), и Бонду хочется прикоснуться к её щеке рукой, но он только крепче сжимает штурвал. В Лондоне все эти библейско-мифологические ассоциации разом вылетают у Бонда из головы. Здесь все настоящее – город, люди, враг. У него нет времени на любовь и сантименты. У Мадлен – просто на сантименты. Она прощается с ним, он с ней, и они расходятся прочь, как будто их не связало кольцо со спрутом. Добро пожаловать в реальный мир. Реальный мир заканчивается очень быстро, превратившись в прогулку среди руин и призраков, в конце которого его ждет все еще не-мертвый (употреблять слово живой как-то не получается) враг. Оберхаузер рисует сердечко на запотевшем стекле. «Мадлен». Он опять оказался в этой вечной ловушке игры со смертью. Интересно, Франц всерьез предлагает ему выбор или рассчитывает, что это место станет могилой Бонда? Коридоры МИ-6 сильно изменились в тех пор, как здание было целым, но Бонд по-прежнему может тут ориентироваться. Годы опыта. Когда полуразрушенный бывший офис разведки взлетает на воздух у них с Мадлен за спиной, это как прощальный салют. «Приятно было поработать вместе», - говорят ему напоследок разлетающиеся на куски стены. Бонд думает, что зря Оберхаузер выбрал для последней игры это поле.

***

Оберхаузер — или Блофельд, как он предпочитает себя называть, — смотрит на Бонда покалеченным глазом и то ли просит, то ли предлагает поставить точку. Трудно сказать, серьезно ли он и понимает ли, что Бонд может и правда пристрелить его — излишней щепетильностью в обращении с подобными людьми 007 не страдает. Но Бонд — впервые, наверное, имея дело с человеком, который представлял опасность для него и тех, кто ему дорог, не испытывает почти ничего. Ни злости, ни гнева, ни желания отомстить. Разве что брезгливость и легкое недоумение. Лучшее, что можно сделать с излишне беспокойными мертвецами, — отправить их обратно, туда, откуда они пришли. Так думал Бонд с тех пор, как последний раз навестил семейное гнездо и убил Рауля Сильву. «Жизнь прилипла ко мне подобно заразе», — сказал тот. Что ж, теперь Сильва, должно быть, доволен. Но сейчас под взглядом Блофельда Бонду просто противно. Фотографии, которые глава Спектра развесил в старом здании МИ-6, словно в подобном фарсу сеансе некромантии, вызвали ощущение прогулки по тропе среди могил. Застывшие в монохромном подобии жизни лица из давнего и не очень прошлого — место выбрано подходящее, ничего не скажешь. Сейчас эти фото, распечатанные на черно-белом принтере, превратились, должно быть, в обгоревшие клочки бумаги, похороненные под руинами бывшего здания МИ-6. «Ставь точку», — сказал Блофельд. У Бонда нет желания ломать голову, какие формы окончание истории имело в параноидальном сознании этого человека. Франц Оберхаузер (или Эрнст Ставро Блофельд) ему просто больше не интересен. Если Бонд убьет его сейчас — придется вечно терпеть этого шута горохового в качестве могилы на своем личном кладбище. А там и так уже места не хватает. Полицейские мигалки превращают мост в некое подобие сцены, на которой разворачивается последний акт пьесы. Одному богу известно, что ждет организацию, на которую Бонд проработал многие годы, сейчас, после всех потрясений, связанных с внезапным слиянием с МИ-5 и предательством Дэнби. Одному богу известно, что ждет его самого. Он никогда не загадывал вперед дальше пары дней вот уже много лет. По одну сторону моста, в свете мигалок, его ждут Мэллори, Кью и Манипенни. Он успел привязаться к ним за тот почти год, что они проработали вместе. По другую — Мадлен. Они побывали вместе в филиале царства мертвых посреди пустыни и вернулись обратно, но он до сих пор не знает о ней всего, о чем хотел бы узнать. И там, и там — неизвестность. Он вернулся туда, где был в начале истории — в казино. Красное или черное, повезет или нет. Пока не сделаешь ставку — не узнаешь. Бонд вынимает из пистолета обойму. Последний раз он видел похожий жест в поезде в исполнении Мадлен. Вокруг него чаще стреляют, чем складывают оружие. Бонд поворачивается и идет прочь от МИ-6 (от своего личного кладбища) к Мадлен. Ставки сделаны. Рулетка вращается. Он не знает, что ему выпадет.