Ад и немного ванили

От Катерины пахнет ванилью. От неё всегда пахнет ванилью. Но сейчас это объяснимо – она суетится на кухне и печёт булочку с ванилью. В кашемировом свитере и домашних брюках, волосы небрежно закинуты через плечо. Она выглядит такой домашней. У многих бы это вызвало усмешку. Элайджа садится рядом и наблюдает. До конца дня ещё далеко, и это огромный плюс. Или минус. Это как посмотреть. Катерина подает булочки и подмигивает. Они болтают, смеются и обсуждают что-то совсем неважное. Это прекрасный день. Если бы еще не эти ярко-красные кухонные часы, издевательски отсчитывающие секунды. Будь воля Элайджи, он бы запретил часы. Катерина уж слишком ласкова. Кажется, ей что-то нужно. И к концу дня она, невинно хлопая ресницами, требует от него срочно отвести её к подруге на другой конец города, потому что та накупила кучу суперских туфелек и, возможно, Катерине удастся выклянчить несколько парочек. Элайджа с тревогой смотрит на часы. Как же он ненавидит часы. Но если разобраться, часы совсем и ни при чём. Он может сказать, что уже поздно. Что он сам завтра купит ей, какие она хочет туфли. Он может придумать тысячу аргументов. В конце концов, он просто может устроить скандал. И он знает, что это не поможет. Только испортит этот прекрасный день. В конце концов, их прекрасные дни можно пересчитать по пальцам. Катерина поспешно собирается, довольная, что не пришлось скандалить. Она выглядит такой счастливой. Элайджа едет очень медленно и осторожно. И старается не бросать взгляды на наручные часы. Нет, всё-таки он ненавидит часы, пусть это и глупо. Всё в порядке. Они почти доехали, дорога пуста, и, возможно, этот день так и останется прекрасным. Когда Катерина выходит из машины, не дождавшись, пока он откроет ей дверь, в неё на полном ходу врезается непонятно откуда взявшийся минивен. Элайджа бросает взгляд на часы, чтобы убедиться, что сейчас полночь, и печально смеётся. Это и, правда, забавно, потому что он действительно верил, что в этот раз Катерина выживет. Когда Элайджа просыпается в лесу от того, что его за плечо настойчиво трясёт Катерина, то удивляется. Наверное, уже глупо удивляться. Наверное, пора бы и привыкнуть, но он каждый раз так искренне удивлён каждое утро. Элайджа смеётся над собой и удостаивается сердитого взгляда. - Тише ты, тише, нам нужно бежать, - Катерина тянет его за руку, и они бегут. Наверное, стоит спросить, куда они бегут, и от кого, но Элайдже как-то уже наплевать. Наверное, Катерина объяснит ему позже. Или не объяснит. Какая к чертям разница? Возможно, он, вообще, сейчас ляжет посреди леса и не сдвинется с места. Пусть бежит сама. До конца дня ещё так далеко, возможно, и убежит. Катерина что-то раздраженно шипит о том, что он слишком медленный. Густые волосы собраны в тугой узел, подбородок решительно выдвинут, на ней застиранный топ и потёртые джинсы, и сейчас она совсем не напоминает его Катерину. Это Кэтрин Пирс, собственной персоной. Если бы не этот запах ванили. Это всё чёртов запах ванили, проникающий в мозг и мешающий разумно мыслить. Раньше Элайджа умел ясно мыслить. И Элайджа ускоряет бег. Возможно, запах пота и страха вытеснит ваниль на второй план. Никогда не вытесняет. Они бегут, он уж порядком устал, а Катерина всё так же изящна и упорна. Печально, что уже темнеет, а у него нет часов. Печально, что она верит, что может убежать. Печально, что он в это тоже иногда верит. Это всё ваниль. Когда совсем уже темно, Катерина устало опускается на землю. Скоро уже полночь, и, в общем-то и неважно, что они больше не бегут. Элайджа знает, как закончится это день. - Нам нельзя сдаваться, - когда это фраза слетает с пересохших губ, он не сразу понимает, что это он сказал. Потому что он не должен верить в возможность вырваться. Запах ванили раздражает как никогда. Она ворчит, что ей нужна передышка, а Элайджа решительно протягивает ей руку, и в его глазах есть что-то такое, что не должно быть в глазах тысячелетнего вампира. Катерина преувеличено вздыхает, но Элайджа готов поклясться, что она улыбнулась. На одну секунду, и совсем не так, как Катерина улыбалась ему пять веков назад, но улыбнулась. Когда стрела из арбалета вонзается Катерине в горло, Элайджа знает, который сейчас час. Чёртова полночь. Самое забавное, что он так и не узнал, от кого они так старательно убегали. Самое забавное, что в этот раз он действительно верил, что Катерина может выжить. Самое забавное, что это ни черта не забавно. Когда Элайджа просыпается, он тотчас закрывает глаза. Они лежат на краю пропасти, а внизу горячая лава, и Катерина может сколько угодно трепетать длиннющими ресницами и горестно кривить красивые губы, он на это не купится. Это день заведомо обречён. Хорошо, все их дни заведомо обречены, но этот обречён вдвойне. Катерина настойчиво тащит его за руку, скрипя зубами, хотя сейчас она точно больше похожа на Кэтрин. Яростная, упорная, пытающаяся выжить. От неё все ещё пахнет ванилью. Этот запах не могут перебить ни жар лавы, ни стойкий дух горелой плоти каких-то менее удачливых беглецов. Но это совсем не важно. Важно то, что она почему-то тянет его за собой, хотя логичнее было бы его бросить. Так бы поступила Катерина. И Элайджа встаёт. Они бегут над лавой, и это было бы даже поэтично, если бы не было так жутко. Хотя нет, это всё же чуточку поэтично. – А куда мы бежим? - Спрашивает Элайджа через несколько часов, и Катерина удивлённо останавливается. - Мы выживаем, ищем выход. - Здесь нет выхода. И тебя здесь нет. Так может, проведём этот день с пользой? – И притягивает её к себе. Кто сказал, что если ты проснулся над раскалённой лавой, то твой день не может быть приятным? Катерина поначалу сопротивляется, даже нехило врезает ему по челюсти, но потом сдаётся. Элайджа играет с её локонами, и решает, как будет отговаривать её бежать дальше. Он собирается держать её рядом до полуночи, закрывая своим телом, и ему плевать на правила, заведомую обречённость и прочие глупости. Возможно, запах ванили на него неправильно действует. Возможно, Катерина неправильно на него действует. Возможно, она всегда так на него действовала, но при жизни у него было слишком много дел, чтобы замечать такие мелочи. К полуночи она начинает нервничать, вырываться и пытаться отобрать у него свою одежду. Ей нужно бежать умирать. Катерина не может быть сильнее его, но её отчаяние и природное упрямство придают сил, и Элайджа чувствует, что она сейчас ускользнёт. В голову не приходит ни одной путной мысли как удержать эту злую, ненормальную, потерянную, любимую женщину, и он растеряно гладит его по волосам и поёт колыбельную, которую ему когда-то напевала мать. Катерина застывает у него в руках, неверяще вслушиваясь в его непривычно дрожащий голос, потом затихает и расслабляется. Они никуда не бегут. Катерина в надёжных руках (буквально). Катерина должна выжить. Это даже забавно, что в таком возрасте он помнит, что означает надежда. Когда наступает полночь, каменный выступ, на котором они лежат, покрывается трещинами, стремительно рушится, и оба летят в горячую лаву. Перед смертью Элайджа успевает подумать, что на это раз он был уверен, что Катерина выживет. Снова. - Как тебе ад? – Раньше она таких вопросов не задавала. Раньше он пытался до неё достучаться, объяснить, что всё не реально, но потом сдался, когда понял, что она тоже не реальна. Элайджа одаривает Катерину подозрительным взглядом. Она выглядит довольно бодрой, только ногти обломаны, и волосы слегка секутся, чего раньше за ней не наблюдалась. - В аду нет парикмахеров, - она правильно истолковывает его взгляд, - а если и есть, они заняты другим, им не до моих волос. - Ты знаешь, что мы в аду? Катерина презрительно фыркает. Хотя Катерина так не умела. Здравствуй, Кэтрин Пирс, не рад встрече. – Оглянись, Элайджа. Мы не в иллюзии. Ты в последний раз умер, так? Это перезагрузка. Твоя тушка реально получила увечья, и её нужно подлатать. Меня уже подлатали, и меня снова ждёт иллюзия. Элайджа бросил мимолетный взгляд на свои обгорелые ноги, внимательно рассматривать расхотелось. - Наверное, Стефан? – Он знает, что Стефан. Но почему-то надеется услышать другой ответ. Нет серьёзно, в его возрасте пора завязывать с надеждами. Катерина смотрит на него как-то…не так. Не должны так вампиры смотреть. Нельзя вырывать людям сердца и отрывать головы, а потом смотреть вот так. Неправильно это. Но она смотрит. Катерина смотрит так, что он почти верит, что она осталась Катериной. И да, от неё по-прежнему пахнет ванилью. - Разумеется, Стефан. Любовь двойников и всё такое. Ты, наверное, слышал. Элайджа слышал. Не хотел слышать, но слышал. И впервые за много дней, у него был план. Если ты умираешь в иллюзии, тебя должны перезагрузить. И тогда ты можешь встретиться с другими грешниками. Элайджа открывает глаза, крепко целует сладко пахнущую Катерину, расслабленную и заспанную. В это раз они в шикарной квартире в высоченном небоскрёбе, и у них впереди целый прекрасный день. И, наверное, он должен быть этому рад. Элайджа встаёт с постели, открывает окно и сигает вниз с восьмидесятого этажа. Полёт обещает быть приятным. Катерина пытается сделать из грязных локонов приемлемую причёску и приветственно щурится. – Что-то ты зачастил. Элайджа отшучивается и знает, что теперь они будут видеться часто. Когда он открывает глаза в тысячный раз, то знает, что что-то не так. Дурманящего, раздражающего, приторного запаха ванили нет. А это может означать только одно. Элайджа резко дёргается, но крепкая рука Клауса его останавливает. Ребекка ласково обнимает его сзади и говорит, что они воскресили его, вытащили из ада, и теперь всё хорошо. Элайджа хрипло смеётся, пугая семейство. Катерину не воскресить, он уже пытался. Ванильный хеппи-энд провалился. Самое забавное, что он почему-то думал, что у них с Катериной на этот раз всё будет хорошо. Катерина осторожно открывает глаза и рассматривает спящего мужчину рядом. Возможно, сегодня день был бы менее хлопотным, учитывая, что они проснулись в доме, а не среди злобных охотников, но, наверное, Элайджа уже умер и ждёт её на перезагрузке. Катерина ласково проводит рукой по спящему лицу и идёт искать нож. Её иллюзия всегда Элайджа, но Кэтрин не привыкла признаваться в слабостях. Когда Катерина открывает глаза в двухтысячный раз, она перестаёт надеяться, снова увидеть Элайджу на перезагрузке. Выбрасывается из окна она скорее по привычке. Когда Катерина открывает глаза в две тысячи первый раз, потрёпанный и слегка подгорелый Элайджа спрашивает, как она умудряется сохранять в аду этот бесячий запах.