Право на счастье

      Все пять дней, пока Сандор сидел в темнице, Санса ощущала себя одинокой. Как странно — они мало проводили времени вместе, мало разговаривали, и только последние пару недель начали делить ложе как муж и жена — но она уже успела привыкнуть к его присутствию, и теперь, когда она обедала в одиночестве, а вечером ложилась на свою половину кровати, то все время думала о том, каково ему есть плесневелый хлеб с водой и спать на гнилой соломе. Каждый день она приходила в темницу, надеясь его увидеть, и каждый раз боялась, что ее не пустят. Но было ли дело в том, что она была не просто пленницей, или в заступничестве леди Дорны или в негласном разрешении сира Бенедикта — ее пускали беспрепятственно, хотя и никогда не разрешали остаться надолго.       Пользуясь холодной погодой, она приносила пирожки и куски холодного мяса, завернув их в кусок темной ткани и спрятав под плащом — в тусклом свете факелов можно было незаметно протянуть сверток через решетку. В первый раз она почему-то ужасно смутилась — как будто она снова, как в детстве, стащила еду с кухни. Но, когда Сандор, увидев принесенное, тихо рассмеялся таким смехом, какого она раньше никогда не слышала, все смущение прошло, и она улыбнулась в ответ.       Пока он торопливо и жадно ел, она говорила. Санса не знала, чем заполнить тишину, и говорила обо всем подряд — о вышивке, о погоде, о леди Дорне, пересказывала шутки, услышанные за ужином и сплетни. У нее горели уши, ей казалось, что она болтает всякие глупости, но, когда она однажды, окончательно смутившись, Санса оборвала себя, не закончив фразу, Сандор, до того молчавший, сказал: — Почему ты замолчала? Продолжай чирикать, Пташка. Слушать тебя все равно приятнее, чем солдатский треп.       И она продолжила. Ее муж почти никогда не поддерживал разговор, но иногда вставлял сочные едкие замечания, которые показывали, что он ее все-таки слушал. Например, когда она пересказала ему, в каком свете сир Форли Престер представил их драку за ужином, Сандор хмыкнул и высказался так крепко и так метко, что, несмотря на всю недопустимость подобных слов в присутствии леди, Санса рассмеялась. Наградой ей стал взгляд Сандора — и в первый раз она не увидела в этих глазах ни тени прошлого гнева — наоборот, они блестели даже в темноте, и ей не захотелось отводить взгляд.       Пять дней спустя гвардеец разбудил его на рассвете, ткнув древком копья в зад. — Вставай, Пес. Пора выйти из клетки, поразмять косточки.       Клиган сначала хотел от души послать его куда подальше, но сдержался — этот идиот не стоил его гнева. Он не стал медлить, быстро оделся, помочился в дыру в полу и покинул это пропахшее гнилью, испражнениями и отчаянием место. Снаружи было так хорошо, что он сладко, с хрустом потянулся и почти с наслаждением подставил лицо холодному ветру. Пташка, должно быть, еще спит. Сейчас он отмоется от грязи и вони, заберется к ней в постель и отлюбит как следует, и пусть его маленькая жена не жалуется — эта мысль вызвала на его лице довольную кривую усмешку.       В спальне было тихо. Плотно закрытые ставни почти не пропускали слабый утренний свет, и предметы сливались в едва различимую массу. Но Клигану не нужно было света — двигаясь наощупь, он бесшумно разделся, подошел к постели, откинул одеяло и замер, разглядывая открывшееся ему великолепное зрелище. Пташка спала, лежа на спине. Одна рука лежала на животе, другая, согнутая в локте — у головы. Волосы разметались по подушке, тонкая ночная рубашка задралась выше колен. Не торопясь, наслаждаясь каждым мгновением, он скользил взглядом снизу вверх — от красивых длинных ступней к тонким лодыжкам, изящным икрам и стройным бедрам, к очерченному безупречным кругом животу и небольшим — пока еще — холмикам грудей, от ямки над ключицей к похожей на колонну шее, к подбородку, прихотливо изогнутым ярким губам, прямому носу, бровям, длинным ресницам, безупречно белому лбу… Внезапно со всей жуткой и сладкой силой на него накатило понимание, что все это — красота, нежность, мягкость, тепло, свет, — все то, что он видел в Сансе Старк и что привлекало его — поначалу даже против воли — все это принадлежит ему. Он имеет на это право. Право трахать ее. Право ласкать ее. Право касаться ее так, как он никогда не позволял себе даже в самых тайных фантазиях.       Почему-то вдруг вспомнились его прежние шлюхи. Воспоминания были полустертыми, смутными. Свою первую он вспомнил еле-еле. Ему было тринадцать, и он получил свои первые деньги как оруженосец. Нескольких звезд хватило на то, чтобы поесть и выпить в дешевой таверне, а за две последних служанка поднялась с ним наверх в комнату с грязной подстилкой и, не раздеваясь, легла, раздвинув ноги. Когда Сандор стал выигрывать призы на турнирах, ему стали доступны бордели получше. В конце концов, в Королевской гавани он облюбовал себе один из них — средней руки, с чистыми постелями и нестарыми еще женщинами. В свободные вечера он приходил туда, методично напивался, потом выбирал любую из тех, кто крутился в общем зале, приходил в ее комнату, и, не дожидаясь, пока она разденется, поворачивал к себе спиной и делал свое дело. В этом борделе уже знали его вкусы, и потому ни одна из тех, кому он платил, не пыталась изображать удовольствие, стонать или ласкать его.       Клиган тряхнул головой и нахмурился. Стоит тут, как идиот, думает о шлюхах, одновременно пуская слюни на Пташку, а в голову лезет всякая муть и чушь из ее глупых песенок. Просто ему хочется потрахаться, только и всего. Но вместо того, чтобы грубо разбудить ее, он осторожно приподнял край подола и потянул его вверх. Пальцы касались ее теплой кожи, и с каждым дюймом ее наготы росло его возбуждение и нетерпение, но руки его двигались все медленнее. Наконец, он задрал рубашку чуть ли не до самой шеи. Санса спала — все так же сладко и невинно, явно не подозревая, что рядом с ней изнывающий от вожделения урод. Неожиданно для самого себя он наклонился и накрыл губами чуть выступающую косточку на бедре. И тогда она проснулась.       — Ты… — раздался полувздох-полушепот. Санса открыла глаза и увидела его, склонившегося над ней. Мгновение спустя она заметила и свою ничем не прикрытую наготу, и его возбуждение. На щеки плеснуло жаром, но полутьма комнаты сделала это незаметным, и Санса, поняв, что отступать некуда, села в постели, чтобы снять с себя сорочку. Сандор тоже выпрямился. Какое-то время они просто рассматривали друг друга — молча, не двигаясь. Наконец, Санса — робко, как всегда — протянула руку и положила ему на грудь. Пальцы скользнули вверх, вниз, по плечам, потом по поджарому боку, по твердому животу — но тут она в смущении отдернула руку. Все так же, не произнося ни слова, он придвинулся ближе, и она покорно откинулась назад на подушки, притянула его к себе за плечи, приподнялась для поцелуя, согнула разведенные ноги в коленях и приняла его в себя, чуть-чуть подаваясь навстречу.       Это было не похоже ни на одну из их прошлых ночей. Санса больше не чувствовала боли — видимо, ее тело, наконец, привыкло к происходящему. Ее неловкость и неопытность почти не мешали ей, и она испытывала — нет, не то наслаждение, о котором они, бывало, с тайным предвкушением пополам со страхом шептались с Джейни — но что-то, что было ближе к нему, чем ее ощущения в первые дни. Они как будто меньше стали прятаться друг от друга — не боялись смотреть в глаза, она не думала все время о том, правильно ли себя ведет. Теплые волны словно прокатывались по ее телу, расходясь от низа живота, и каждая последующая была все сильнее и глубже. Наконец, она услышала хриплый стон и ощутила пролившееся внутри себя семя. Тяжело дыша, Сандор приподнялся на локтях, отодвинулся и лег рядом. Какое-то время они молчали, а затем он спросил: — Пташка… тебе все еще больно, когда я тебя трахаю? — Нет, милорд. — Прекрати называть меня так. — А что если не прекращу? — лукаво улыбнулась она. — Тогда я покажу тебе, что такое не слушаться мужа. — Как прикажете, милорд. — Я же велел тебе прекратить называть меня лордом — голос Сандора зазвучал сердито. — Простите, милорд.       Он приподнялся на локте и посмотрел на Сансу — она улыбнулась ему в ответ, и он понял, что она его поддразнивает. Санса улыбалась — ей давно не было так легко и хорошо. Почему она раньше не догадалась — улыбнуться, пошутить, рассмешить? Да, ее муж почти всегда держался угрюмо, но она же знала, что он способен оценить хорошую шутку — еще с тех пор, как он обозвал сира Бороса Блаунта «лягушкой в полоску». Санса не успела как следует додумать свою мысль, как вдруг Сандор обхватил ее за талию и втащил на себя, заставив оседлать его бедра, словно бока скакуна. Упираясь руками о его грудь, она приподнялась и поймала взгляд Клигана. Сейчас его глаза были похожи на грозовое небо, прочерченное молниями, и от его обнаженного и обжигающего взгляда по ее телу вдруг прошла странная волна — сладости, напряжения и смущения одновременно. Сердце забилось сильнее, кровь застучала в ушах, по спине побежали мурашки. Она хотела прекратить это странное состояние и в то же время желала окунуться в него целиком. Не в силах выносить это дольше, Санса напряглась, прикрыла грудь волосами и отвернулась, чувствуя, что краснеет. А спустя какое-то время почувствовала, как его руки спокойно приподняли ее, а мужское тело под ней отодвинулось. Когда она, наконец, осмелилась снова поднять глаза, Сандор уже лежал к ней спиной и как будто спал.       В паху у него все ныло от возбуждения, но куда сильнее неудовлетворенности была внутренняя боль. Да что он себе возомнил! Да, Пташка научилась терпеть его и не прятать глаз. Но как он мог даже допустить, что она когда-нибудь на самом деле захочет его, что она будет наслаждаться его ласками и будет отвечать на них не только потому, что ей так велит долг жены? Размечтался, урод. Помни, кто ты есть. Не мечтай о том, чего тебе никогда не получить — ее любви и преданности. Ты — мужик, у тебя есть потребности, а она — женщина, которая может и должна их удовлетворять. Вот и все. А всю эту чушь про взаимную страсть и близость надо выкинуть из головы, или она убьет тебя быстрее, чем лихорадка от грязной раны.       Но надежда, которую он могучим усилием пытался уничтожить, не поддавалась, шептала тихим голосом где-то в уголке души — зачем ты врешь себе? Ты все равно будешь надеяться на то, что однажды добьешься ее. Все равно будешь искать в ее лице, глазах, движениях тела, вздохах ту искренность, тог огонь, который сжигает тебя, и который ты так жаждешь разделить с ней. Все равно будешь тосковать, ревновать ее ко всем и каждому и злиться, замечая ее холодность и сдержанность.       Санса не понимала, что произошло. Очевидно, что все дело в ней. Она что-то сделала не так, чем-то обидела его. Или не сделала чего-то, чего Сандор от нее ждал. Выходит, она плохая жена, ведь, будь она хорошей, муж был бы ей доволен. Даже такой муж, как Сандор Клиган. По телу снова прошел озноб — на этот раз от холода. Внезапно ощутив неуместность своей наготы, она натянула рубашку, стараясь не касаться его. Некоторое время спустя Санса поняла, что уже не заснет, и осторожно спустила ноги на пол, не решаясь позвать служанку, чтобы та помогла ей с одеванием, как обычно. Но все ее попытки не шуметь оказались тщетными — Сандор рывком почти выпрыгнул из постели, и тоже начал одеваться, стоя к ней спиной, торопливо и как-то озлобленно. Молчание — нехорошее, опасное — нарушалось только шорохом ткани и позвякиванием пряжек и застежек. Санса почти закончила одеваться, когда обнаружила, что не может сама затянуть шнуровку на спине. С внутренней дрожью она тихо спросила: — Не поможете ли мне с платьем, милорд?       Тот посмотрел на нее как раньше — гневно, злобно, и усмешка скривила его рот: — Что, Пташка, продолжаешь притворяться? — О чем вы? — она растерялась. Оказывается, она уже успела отвыкнуть от злости и ярости в его глазах. — Сама знаешь о чем. Можешь делать невинное личико сколько хочешь, но меня тебе не обмануть. — Ми-милорд… — От обиды у нее на глаза начали наворачиваться слезы, подбородок задрожал. — Я не знаю, чем обидела или разозлила вас, но я не хотела этого…       Сандор отшвырнул в сторону не желавший застегиваться пояс и подошел к ней: — Конечно же, Пташка не хотела. Пташка старалась быть милой и послушной, щебетать красивые слова, как ее учили. Вот только не нужно мне все это. Не нужна милостыня из чувства долга. Уж лучше так сдохнуть. — С этими словами Сандор вышел из комнаты, оставив ее растерянной и огорченной.       ***       Он еще не успел как следует разогреться, когда подошедший слуга оторвал его от учений и передал приказ сира Бенедикта явиться к нему не мешкая. Сандор успел только стереть пот со лба и отдышаться — слуга стоял над ним с кислым видом, и это раздражало. Его сейчас все раздражало, и больше всего — сознание того, что он прав, но что при этом его правота каким-то образом неправая, потому что обижает и огорчает Сансу. И что делать с этим, он не знал.       В комнате стюарда было холодно, но еще холоднее держался он сам. Сир Брум ждал Сандора, стоя у окна, и заложив руки за спину. Всякий, вошедший в комнату первым делом видел его лысую голову с клочками седых волос и мясистый затылок, в который врезался воротник дублета. На звук шагов он обернулся и смерил Клигана неприязненным взглядом: — А, вот и ты. Садись — он кивком указал на стул — есть разговор.       Сандор сел, куда сказали, а старый рыцарь принялся расхаживать туда-сюда, как будто не решаясь начать, но, наконец, заговорил: — Твой брат умер.       Сандор на это промолчал и не изменился в лице, но невольно напрягся. — А сир Киван в отъезде. Пока его нет, я в ответе за замок и земли Запада. — он быстро глянул на Клигана, но тот молчал, не понимая, куда клонит собеседник. — И мне нужно принять решение, и быстро. — Так вы меня позвали посоветоваться? — Не дерзи мне, Пес. Если тебе мало было темницы, так могу добавить. — Сандор хмыкнул и отвернулся, а сир Бенедикт сердито сплюнул на пол и продолжил: — Ты понимаешь, о чем я? Земля Клиганов остались без хозяина. Ты — дезертир и не можешь быть наследником, но решать, кому ее отдать, должен Хранитель Запада. А пока за поместьем должен кто-то присматривать — собирать налоги, судить преступников и прочее. У меня здесь десятки рыцарей в подчинении — я мог бы послать любого. Но ни один из них не знает эту землю и ее людей так, как ты. — У вас, как я вижу, от старости память стала дырявой, сир — прохрипел Сандор — я не был в Клиган-холле пятнадцать лет. Если я там кого и знал, вряд ли кто-то из этих людей еще жив. — Все равно — ты для них свой, а любой другой человек будет пришлым чужаком, которому они не захотят подчиняться. В любом случае — это приказ, а не просьба. С отъездом не тяни — чтобы через час духу твоего здесь не было. Еду в дорогу возьмешь на кухне, я распорядился. — Вот как, значит. Отправляете подальше — колко ответил Клиган. — Подальше, да недалеко. С собой тебе дадут ворона — раз в три дня будешь присылать письмо, чтобы мы знали, что ты никуда не делся. Не вздумай сбежать — во второй раз тебя уже не помилуют, даже такой добрый человек как наш сир Киван. — Хорошо — ответил Клиган, поднимаясь со стула — я потороплю жену, чтобы она не затягивала со сборами. — Жену? — Да, мою леди. Предупрежу ее, чтобы не тащила с собой кучу женского барахла. Сир Брум, отошедший к столу с бумагами, поднял глаза и посмотрел прямо на Сандора: — Ты разве не понял, Клиган? Едешь только ты один. Твоя жена остается здесь. Она все еще заложница короны. До тебя особо дела никому нет, а ее мне приказали беречь как зеницу ока. — Что? — Что слышал. Радуйся, что ей не запрещено тебе писать. А теперь избавь меня от своего присутствия, у меня и без того много дел.       Сандор шел по замковым переходам, кипя от злости. Надо было на прощание смазать сиру Бенедикту по его холеной красной роже. Вот, значит, как. Его прогоняют к Иным на кулички, как собаку, которая наложила кучу на хозяйский ковер, а его жена остается здесь — в тепле, холе и под присмотром леди Дорны и сотен красных плащей. Глаза начинало заволакивать привычной пеленой и ко времени, когда он отворил дверь их покоев, ярость — на сира Бенедикта, на Кивана Ланнистера, на мертвого Григора, на весь этот гребаный мир — почти достигла пика. Санса сидела у окна с книгой в руках, но едва ли отдавала себе отчет в том, что читает, и при появлении Сандора подняла взгляд и встала — уже аккуратно причесанная, одетая и спокойная. Только красные опухшие глаза напоминали об утренней ссоре. Ее муж подошел к столу, резко схватил кувшин с вином, и, не удосужившись налить в кубок, стал пить прямо из горла. Две красные струйки стекали по углам его рта прямо на чистую тунику. Напившись и отдышавшись, он с размаху шваркнул кувшин на стол, и уставился на нее. Санса, все так же ничего не говоря, выжидательно смотрела на Сандора. Кажется, он до сих пор был зол — неужели на нее? Но как заставить его сказать, в чем дело? — Все… все хорошо? — наконец, отважилась она заговорить. — О да, Пташка. Все хорошо. Все просто охренеть как здорово и прекрасно. У меня для тебя новости — я уезжаю. Сир мать его за ногу Бенедикт отсылает меня в Клиган-холл. Я там буду стращать крестьян своей рожей и напиваться до бесчувствия, пока Ланнистеры не пришлют туда нового лорда. Ты должна радоваться — скоро я избавлю тебя от своего присутствия.       Между ними повисла тишина, полная невысказанных слов, но затем Сандор отвернулся и принялся доставать из сундуков вещи в дорогу, бестолково сваливая их в кучу на полу. Санса тихо подошла, и стала складывать их аккуратно, одна к одной. Наконец, все было закончено. Сандор сложил все нужное в седельную суму, выпрямился и огляделся, проверяя, не забыто ли что-то важное. — Я вовсе не рада — она попыталась вложить в свой голос все что чувствовала сейчас — огорчение, страх одиночества, зажечь вновь тот маленький огонек, который, как ей показалось, горел между ними, а теперь почему-то погас. — Кого ты хочешь обмануть, Санса? Если меня, то лучше не пытайся, а если себя, то только себе же делаешь хуже — голос Сандора звучал уже не зло, а устало и тоскливо. — Нет, Сандор, я не лгу. — Санса пыталась говорить спокойно и твердо. — Я не хочу расставаться с тобой. Кроме тебя, у меня здесь никого нет. И ты знаешь, что это правда — — Ну да, конечно. Ты еще скажи, будто тебе не противно. — Что противно? — она опешила. — Противно смотреть на меня. Противно трогать меня. Противно лежать подо мной. — Говоря это, он подходил все ближе, и в конце концов, с силой сжал ее плечи. — Но это не так! — неожиданно открывшаяся ей мука в голосе Клигана поразила ее. — Я не смогла бы солгать, даже если бы и захотела. — Санса смотрела ему в глаза, пытаясь поймать его взгляд, и надеясь, что он увидит правду хотя бы в глазах, если не слышит ее в словах. — Не могу — почти прошептал он, пытливо вглядываясь в ее лицо — в это — не могу, Пташка. Так не бывает.       Он был растерян. Внутренний голос твердил ему, что все это девичьи глупости, очередной самообман наивной девицы, начитавшейся рыцарских баллад. Но его тело, его руки помнили и другое. Он почти был готов поверить в безумную, глупую, отчаянную возможность, что она говорит правду, что Пташкой двигал не только долг, но что-то глубоко внутри мешало ему даже заговорить об этом. Он отпустил ее, схватил суму и уже был на полпути к двери, когда слова Пташки вонзились в него как пущенная из лука стрела: — Не можешь — эхом повторила Санса. — А может быть, ты просто не хочешь? Ведь тогда можно до бесконечности жалеть себя и ненавидеть весь мир и меня заодно. — она сама испугалась того, что сказала, но сказанного было не вернуть. — Ты… ты… как ты смеешь! — он повернулся к ней, но не двигался с места, тяжело дыша, как от боли. А в ней как будто прорвалась невидимая плотина сдержанности и хороших манер, и мутная река гнева, обиды и боли захлестнула ее с головой. — Я твоя жена, Сандор — вот как я смею. Жена, которой ты никогда не говоришь о том, чего хочешь и о чем думаешь, — только и умеешь, что грозно смотреть. Я стараюсь в меру своих сил угодить тебе, но ты презираешь все то, что я могу и готова дать тебе. Ты то приближаешься и даешь мне надежду, то отталкиваешь меня, не думая, каково мне и заранее не веря мне. Я огорчилась тому, что ты уезжаешь, но, кажется, ты делаешь все, чтобы я начала радоваться этому. Так езжай — последние слова она почти выкрикнула — езжай, если твоя ненависть тебе дороже!       Сандор, подождав немного, резко развернулся и хлопнул дверью, так ничего ей и не ответив. Санса постояла какое-то время, а затем рухнула на кровать и разрыдалась — громко, отчаянно, горько.