Холодно

Если бы её попросили честно ответить на каждый из идиотских вопросов «Как дела, Грейнджер?», то она бы сказала, что холодно. Просто для того, чтобы отстали. Просто для того, чтобы не лезли – всё равно не поймут. При этой мгновенной мысли сама Грейнджер только горько усмехнётся. Чёрт побери, ей действительно холодно. Но на очередной такой вопрос девушка терпеливо улыбается, склоняет в благодарность за вопрос голову и посылает спросившего ко всем чертям – мысленно, конечно. Улыбка – сухая, как сморщенные ягоды изюма, который она ненавидит. И Рон продолжает таскать ей ненавистные булочки с изюмом – просто потому, что привык. И она снова терпеливо их жует, потому что обидеть его не хочет. И мысленно стонет. Он бы понял всё без слов. И правда… – Гермиона, привет, - Рон такой радостный, улыбкой освещает всё пространство кабинета Грейнджер не хуже, чем солнце за окном – Отдел магического хозяйства был сегодня в отличном настроении. – Привет, - сморщенной улыбкой, принимая пакетик из министерского буфета, - Какие-то новости? – Поймали! Всех, Гермиона! Сбежавших Пожирателей поймали! Мы с Гарри гонялись за ними пять лет, а сегодня прилетела сова с письмом, - улыбающийся мракоборец протянул клочок пергамента. Только адрес. Ничего лишнего. Ничего больше. Несколько букв, несколько цифр. Но ком в груди предательски сжимается. Не может быть… – …конечно, было рискованно – мало ли кто мог это прислать, но на Темную магию мы проверили. Прибыли, а там Пожиратели. Все до единого, связаны антитрансгрессионным заклятием, - Рон замолчал, пережевывая булочку и почесывая рыжую макушку, - Не знай я, что он пропал, подумал бы, что это Малфой нам так помог. Рон сказал то, о чем так боялась подумать девушка. Ещё в конце шестого года обучения в Хогвартсе, Малфой, наплевав на своего папашу, сливал все сведения Ордену в обмен на защиту матери. Ещё тогда он сдал добрую половину Пожирателей. Но теперь. Слишком долго Гермиона привыкала к тому, что его рядом нет. Надеяться на что-то она устала, и больше думать об этом не хотела. И вообще. Разве Рон забыл, что это имя, фамилия под запретом? Негласным, созданным ей одной. Но запретом. Гермиона начала понимать, что на надоедливый вопрос теперь ответила бы «Морозно». Рон грустно выдохнул, словно в память о враге, ставшем помощником, но тут же радостно засиял улыбкой. – Ладно, я пошёл. Куча бумажной волокиты ещё осталась. Всё не пойму, почему этим не могут заняться секретари. В конце концов, я же не писателем работать устроился. Хороших выходных, Герм. Забегай в «Нору», мама тебя очень ждёт. Гарри тоже будет. У них с Джинни, кажется, намечается что-то важное. Только маме не говори! Мягкий поцелуй в щеку, короткое объятие – она никогда не позволяла большего, а Рон её не торопил. И за это она была благодарна. Дверь из красного дерева с глухим стуком закрылась. *** – Скажи что-нибудь, Гарри. Скажи, что он обязательно вернётся. Скажи, что он не бросил меня. Гарри! Скажи, что так надо, чёрт побери! Но Гарри молчал, тупо глядя на полупустой пергамент. Только Поттер тогда и знал, что именно происходит с Грейнджер и Малфоем. Понимал только он. «Не сердись, Грейнджер. И Поттера не донимай, я будто уже слышу, как ты на него кричишь. Я должен был это сделать. Я люблю тебя больше всего на свете. Будь счастлива, ради меня. Я должен был, пойми…» Его поцелуй час назад. До боли нежный. Прощальный. Она поняла это только сейчас. *** Именно тогда ей стало холодно. Та самая точка отсчета. Пять лет. Она ждала. И, наверное, будет ждать всегда. Но только где-то там – где глубоко. Где никто, даже она сама не поймет, почему она не отпустила, когда отпустили уже все. Снова и снова. Снова… Холодно. Она смотрела на помятый клочок. Слишком холодно. Больно. Невыносимо. Палочка в руке дрожала так, что пришлось повторить заклинание раз семь, пока оно, наконец, сработало. Два почти одинаковых листка. Разные слова. Разное время. Но вот почерк - один. *** Свет в гостиной старост больше не горел. Только Драко резко мерил шагами комнату, мешая ей думать. Шаги, шаги… Надоело. Её это раздражало. Всю его злобу и ярость– содрать, разорвать, выкинуть. –Малфой, прекрати, ты мне мешаешь. Иди в свою спальню, нечего тут пол протирать. -Заткнись, Грейнджер! – яростно. Больно. Она закрывает глаза, только бы не видеть этой злобы в его глазах, резко потемневших. Медленно подходит к нему, поднимает уставшие веки, протягивает ладони. Так, словно просится на руки. Как маленький ребенок. «Возьми». Темнота спадает с его глаз. Она знает, что это действует – она делает так довольно часто в последнее время. Подходит чуть ближе, касается замерзшими пальцами кожи на шее, цепляет ту самую злобу. И стягивает. Резко. Так, словно может в какой-то момент передумать. – Прости меня, - он извиняется всегда. Так, словно это действительно важно. Серые глаза смотрят под ноги. Там так интересно, правда, Малфой? Гермиона мягко улыбается - красиво, нежно. Аккуратно. Просто порыв. Не переходя выстроенную ими же черту, практически не нарушая границ. Практически. Он протягивает руку, касаясь изогнутых в улыбке губ. Да, он давно об этом мечтал. Если бы тогда его спросили, что такое любовь, то он бы не ответил. Просто потому, что не смог. Да и никто бы не понял, потому что она вот – перед ним. С закрытыми глазами, улыбкой на губах. Такой… родной? Оба понимали, что не должны, не могут. Но какая, к чертям, разница, когда они вот так? Близко. Слишком. Непозволительно. Давно нарушая границу. Когда? Третий курс? Четвертый? Пятый? Сейчас становится неважно. Горячими руками по телу. Обжигает. И поцелуи. Беспорядочные, неаккуратные – невероятно. Пальцами по коже – щемяще нежно. Черта пройдена. Губы к губам. Неистово. Взаимное желание – слишком долго они ждали друг друга. Слишком долго играли в комедии и мелодрамы, изображая врагов. От аккуратности и неспешности – ни следа. Резко, больно, но чертовски приятно. Хорошо. Грубо - нежно, как умеет только он. Сколько раз они могли заметить, что уже поздно возвращаться к началу, поздно стараться ненавидеть друг друга. Но старались. Ненавидели. Ярко так, по-настоящему. Как будто доказывая самим себе. Так и стояли. Грязнокровка – аристократ. Как в самых глупых романтических драмах – традиции соблюдены. Занавес. Вот только. Никто не хотел драмы. И не они уж точно. Именно тогда Драко понял, что победит. Прекратит это все. Ради неё. Именно тогда ей было тепло. *** Её квартирка никак не могла соответствовать квартире главы Отдела магического правопорядка. С малых лет присущая ей аккуратность куда-то испарялась именно в стенах этой квартиры. Ненавистной ею же квартире. Скомканное, разбросанное, чужое, неживое. Как она сама. Перечитывая в сотый раз клочки. Не плача. Не понимая, хоть он и просил. Она знала, это ради неё – чтобы Пожиратели не преследовали. Знала, но не понимала. И никогда не поймет, наверное. – Ты будешь счастлива. Даже если без меня, - тогда он смеется, по-малфоевски, как смеялся всегда. И она не успевает уловить в его голосе искусно спрятанную горечь. Целует. Как маленьким взрывом. От взлёта ключиц – до самых пяток. Мелкой дробью поцелуев до всей вселенной. Только он умел так. И они нашли это. Тогда она подумала, что это обещание. Обещание – всегда вместе. Ошиблась. Самая умная ведьма ошиблась. Это было… Прощание. Горькое. Холодное, как тот самый мерзкий снег за окнами. Девушка стояла посреди комнаты. Не спеша. Без резких движений. Нет, ей не больно. Холодно. Даже просто вспоминать. С другой стороны, это, наверное, была ошибка. Такой правильный Малфой никогда бы не полюбил её. Может, ей только показалось, на одно мгновение, что они больше, чем никто. И это казалось ей более правдоподобным объяснением, чем её защита. Он бы просто не смог предать её: из двух зол - меньшее. *** Она не спит, глотая кофе. Четыре часа. Утром, наверное, надо заглянуть к Уизли, увидеть Гарри – на работе его не часто застанешь. Ещё глоток. Мерзкий кофе. Но она пьет, потому что так проще. Потому что так надо. Сжимает свои же плечи руками, не давая им рассыпаться. Для неё главное – знать, что он жив. И он жив! Никто, наверное, и не понял, но она знала. Он жив. Два клочка бумаги с одним и тем же почерком каждую секунду напоминали ей об этом. Жив. *** Чего она не ожидала, так это звонка в дверь. Непривычно. Да и кому, собственно, нужна она в такую рань? Медленно, не торопясь. Уже чувствуя, что что-то не так. Сжимая палочку в онемевших пальцах. Голыми ступнями ощущая физическую боль. Мерзко. Холодно. *** До мурашек близко. С насмешкой. Ухмыляясь так, как всегда, произнося её фамилию. До боли знакомый. Со своими светлыми, растрепавшимися от ветра волосами. Яркими серыми глазами. Холодными, как и всегда. Искривленными в улыбке губами. До хруста в костяшках пальцев сжимая кулаки, она не понимает, что происходит. Не верит. Как тогда, в самый первый раз. Она плачет. Плачет как маленькая девочка, которую кто-то обидел. Закрывая ладошками глаза. И всхлипывая. Болезненное, яркое, как ночные огни всеми любимых городов, жгучее до лёгкости. Желание. Она готова порвать его. Порвать на маленькие частички, словно страницы старой книги. И всё ещё всхлипывая, она обещает это сама себе. Как-нибудь потом, чуть позже. Он вернулся. Вернулся к ней. И слабая надежда. Как всегда, в такие моменты. Она даже не успевает что-то спросить или сказать. Только подумать. Продолжая истерично всхлипывать. Руки к рукам. Это было необходимостью. Стало ею. Давно, но и сейчас - снова. И она верит - теперь не уйдёт. Больше никогда. По глазам, морщинкам, вдохам и выдохам зная, что не ошиблась. – Здравствуй, Грейнджер. И ей снова тепло.