Неотправленное письмо

      Пальцы опустились на клавиши. Медленно и чутко, как лёгкие пёрышки. Туомас тяжело вздохнул. С некоторых пор звуки инструмента перестали приносить ему наслаждение.       Он отошёл от фортепиано. На душе было… нет, не паршиво. Пусто. Как за окном. Часы показывали час сорок восемь. Ни единого прохожего, ни кошки бродячей, ни собаки. Горели многочисленные фонари, но как-то тускло. Даже звёзд на небе не было — попрятались.       Туомас безразлично придвинул стул и сел. Поверхность стола почти полностью скрывалась под листами формата А4. Почти все из них были исписаны, а исписанные — перечёркнуты. Скользнув по ним взглядом, Туомас плеснул в стакан виски. Он не напивался, нет. Просто надеялся, что алкоголь поможет… поймать вдохновение?       Он скучал по ней. Чуть ли не впервые за всю жизнь Туомас понял, что такое смертельная тоска. Жрущая, как термит. Всепоглощающая. Давящая со всех сторон и изнутри. За неполную неделю — с тех пор, как эта самая тоска нагрянула — Туомас успел почувствовать себя кошмарно одиноким, прокажённым, разваливающимся на части. Вернее, тоска не то чтобы нагрянула. Она была с Туомасом с момента увольнения Тарьи. Сейчас она просто обострилась, как какая-нибудь болезнь, и причиняла куда большую боль.       Он хотел поговорить с Тарьей. Или хотя бы увидеть её. Взглянуть в зелёные-зелёные глаза — как минимум. Коснуться лица и ранить руку о скулы или подбородок. Пропустить восхитительные, такие длинные и мягкие волосы через пальцы. Припасть к тонким пленительным губам, чтобы спастись от нехватки воздуха. Услышать дивный голос. Ещё лучше — смех.       Или нет. Просто молчать, упиваться тишиной. Когда-то Тарья понимала его. Они вместе сидели в полном безмолвии, друг напротив друга, и всего лишь улыбались. Всё отнял Кабули — так считал Туомас.       Прокляв аргентинца, он опрокинул в себя виски. Напиток немного ожёг и пощекотал горло, опалил изнутри.       — Моя муза, русалка, любовь… я начинаю думать, что совершил ошибку, — тихо пробормотал Туомас, прокручивая ручку в пальцах.       «Нет. Всё правильно. Я заболел и вырезал раковые клетки».       Но не его не покидало ощущение, что он не вылечился. Наоборот, чувствовал себя куда более больным.       — Тарья… — шепнул Туомас, будто испытывая её имя на прочность.       Прозвучало как диагноз. Хроническая Тарья. Подумав об этом, Туомас негромко рассмеялся. Ему страстно хотелось написать ей. Или позвонить. Хоть как-то дотянуться до своего неземного ангела. Ангела, которому он жестоким пинком переломал крылья. Их пришлось ампутировать.       Точно по волшебству, на стол лёг новый лист. Поставив сверху жирную точку, Туомас погрузился в чертоги памяти. Он устал. Работал, работал, а ничего не выходило. Перед глазами помимо воли маячила её фигура.       Туомас слушал «Nightwish» и боялся сойти с ума. В один из вечеров он не сразу понял, что не так, пока не осенило: музыку-то он не включал, а голос слышит.       Так он и сидел, вперившись взглядом в чистый лист и время от времени щёлкая ручкой.       Письма. С раннего возраста Туомас питал к ним нежную любовь. К этим романтичным листкам бумаги, пропитанными ожиданием и чувствами. Ему всегда было проще написать, чем сказать.       Что-то подсказывало, что Тарья страсть к письмам утратила. Тем не менее, Туомас вывел первые слова:       «Привет, русалочка».       Он замер, ссутулившись и чуть дыша. Чувства, эмоции, воспоминания… трудно было не запутаться во всём этом.       «Я скучаю по тебе. Очень. Ты даже не представляешь, как. Знаешь, когда у меня по спине пробегают мурашки, я думаю, что это волны твоей ненависти».       Помнишь нашу первую встречу?»       Чернила неприятно мазали и оставляли пятна на руке и бумаге.       «Что-то я далеко зашёл да и пишу бессмыслицу, но уже не смогу остановиться. А наш первый поцелуй. Помнишь? Мы оба так тряслись. Твои губы были алыми. Цвета вина. И пьянили не хуже.       Мы были так молоды. Да и сейчас не старики. Тогда почему мне так плохо? Не знаешь?       А я знаю. Потому что помню наши полночные прогулки, наши безумные ночи, наши посиделки в тишине. Помню, как ты одними глазами просила меня сыграть, и я всегда играл, а ты — жадно слушала. И не нужно было слов. Помню твои узкие холодные ладошки и одну пару тёплых перчаток на двоих, твою правую руку в кармане моей куртки. Помню твою ранимую шею, твоё хрупкое тело. Помню, как мы любовались сияющими звёздами и красотами природы нашей чудесной Суоми. Как ловили ртом снежинки, и как ты при этом смеялась.       Я любил тебя, хотел тебя. И продолжаю это делать. Признай, что мы виноваты. Оба. Чего ты ждала? Предложения руки и сердца? Разве это было важно? Как ты смогла так быстро и незаметно отдалиться от меня? Как так случилось, что я ненадолго потерял бдительность, на миг ушёл в себя, а тебя уже нет рядом, и не с кем мне более молчать?       Мы же были счастливы, Тарья. В нас бились юные сердца. Мы держались за руки. Я тонул в твоих глазах. Целовал твои по-прежнему алые губы. Всё разбилось, как стекло под кувалдой. Ты нужна мне, но я отогнал тебя ещё дальше от себя. Ну и дурак.       Что ж, час страсти прошёл не зря. Первый день любви не вернётся, но это того стоило. Я стараюсь не жалеть о своём решении, но вспоминаю, вспоминаю и не могу. Это больно.       Мы больше никогда не увидимся, да? Если даже увидимся, ты выцарапаешь мне глаза. Я прав?       Твои губы… Я представляю, как тебя целует Марсело, и меня трясёт. Я до последнего не терял веру в то, что мы предназначены друг для друга. Чуть ли не с момента нашей первой встречи. Ты была такой прелестной щекастой девочкой. А со временем прорезались мои обожаемые мраморные скулы.       Детьми мы были. И я всё ещё люблю тебя. Прости».       Туомас снова налил и выпил. Улыбнулся — ужасно печально и непроизвольно. Отложил письмо. Наугад взял один из испорченных листов. Пробежался взглядом по строчкам. Не то, совсем не то. Лист другой — бред вовсе.       Следующие минуты Туомас судорожно вычитывал написанное-зачёркнутое-переписанное за несколько дней. Всё безжалостно рвалось на части и отбрасывалось прочь. Осталась жить жалкая пара огрызков, но вскоре и она умерла. На столе возвышалась гора мусора, вблизи от неё стояли бутылка и стакан.       А в сознании постепенно зарождалась песня. И питала её не пустая писанина, а один-единственный лист. Туомас трепетно коснулся письма. Он знал, что ни за что не отправит его. Не хватит ни смелости, ни подлости, ни коварства.       «Твои губы алые, мы ещё молчим, и я держусь за твою руку…»       — Спасибо тебе. За то, что ты всё ещё вдохновляешь меня. И всегда будешь.       Не обращая никакого внимания на хлам, Туомас достал другой лист. Отрава растворялась в крови и достигала сердца, но в голове крутилась лирика, нежная, как когда-то — прикосновения Тарьи.       Слова идеально ложились на бумагу. Чёрным по белому, пальцами по клавишам, смычком по скрипке, голосом по сердцам…       Исписалась ручка. Отшвырнув её, Туомас достал другую. Теперь у него было вдохновение.       Вот только Тарьи по-прежнему не было.