редкие разговоры.

- Так что у нас? Она смотрит на него как-то слишком преданно и до невозможности печально, сложив руки на груди и выставив подбородок вперед. В темно-синем домашнем платье, с непонятным сооружением из волос на голове, но все еще с легким макияжем. Она не застала его с другой, не дожидалась пьяного из клуба, не почувствовала изменения в, и так непростых, отношениях, просто немного устала. Устала изредка замечать его пустой взгляд и иногда чувствовать холодные руки, устала игнорировать нестабильные звонки Алёны. - Что-что, я пытаюсь тебя любить, – он делает глоток дорогого виски и откидывается на спинку высокого барного стула, на кухне у него только такие. - А что? Получается паршиво? Он усмехается, буравит ее почти-серьезным взглядом и рисует стаканом круги в воздухе. В серых спортивках, без рубашки и с вихрем непослушных влажных волос, он кажется ей до невозможности родным. Как, в общем, и ему она кажется почти-своей, почти-родной, почти-любимой. Только опер это почему-то признавать вообще не хочет, зациклился, что родная у него одна Ника, мирно спящая в соседней комнате, и никого больше впускать в душу не собирается. Слишком для него это сложно и непривычно. А ее передергивает от этого «паршиво» и почему-то хочется ударить его по лицу, кулаком, со всего размаху. - Да нет, очень даже хорошо получается. Она нервно дергается и разворачивается, продолжая резать что-нибудь закусить, пока он смакует вкус своего пойла, которое расфокусирует его взгляд через пару минут и введет его в привычное состояние полета. - Да ладно тебе, не злись. – Он облокачивается на стойку и тянется к ней руками, как раз в тот момент, когда она вновь поворачивается к нему лицом, держа в руках тарелку с сыром и несколькими овощами. Мужчина хочет коснуться ее руки, правда хочет, но в последний момент передумывает, взяв с блюда ломтик сладкого перца и удачно отправив его в рот. И лицо у него становится такое довольное, как у нашкодившего кота, которого не поймали, и глаза блестят как-то особенно, так что она не сдерживается и звонко смеется, успев поставить тарелку на стойку. Наверное это ее такая бабская любовь: желать врезать и приласкать его, этого «единственного», одновременно. - Как можно? Она садится напротив и берется за бутылку виски, собираясь налить себе, но мужчина мягко отбирает ее, на мгновение соприкасаясь с ней пальцами, и сам наливает в стакан женщины янтарную жидкость. Мудак мудаком, а джентльменом он обязан оставаться всегда. *** - Что у нас? Она прижимается к нему спиной, чувствует жар кожи и кажется совсем не пьяна, только этот гребанный вопрос скребется в сознании до невозможности сильно. - Люблю я тебя. Он сжимает ее в объятиях сильнее и зарывается носом куда-то в шею, мирно обдувая ее кожу теплым дыханием и впитывая ее тепло до последней капли. В пьяном угаре он готов признать, что она какая ни какая, но родная. - А её? Она говорит шепотом, надеясь, что он не услышит вопрос и отчаянно надеясь услышать ответ. Даже лежа на его кровати, опутанная его руками, согреваемая его дыханием, она не может отойти от его вечернего «пытаюсь». - А она будет счастлива и без меня. Он переплетает их пальцы и резко вырубается, исчерпав свой заряд бодрости. Эти редкие разговоры об отношениях выматывают его слишком сильно, даже если и длятся от силы пару минут. Кристина сжимается в комок и тоже засыпает, с немым тяжелым вопросом: а ты без неё?